Давно подобного обслуживания Михаил не видел, еще с довоенных времен, когда добирался из Горького поездом в полк. Проводник предлагает на выбор кофе и чай, печенье и шоколад. Не удержался Прилучный, взял стакан чая и шоколадку, уже и вкус ее забыл. Поев, улегся вздремнуть, все же ночь выдалась бессонная. А поезд убаюкивает перестуком колес. Проснулся за полдень, за окном тянулась Польша. Думал увидеть разрушенные дома и города, но все было как будто мирно. То ли боевые действия обошли эти места стороной, то ли не было тут таких ожесточенных боев, как в СССР. Зато подсел сосед на какой-то станции. Форма на нем не военная, но похожа. Михаил поинтересовался, где попутчик служит.

– У Тодта.

А кто такой Тодт? Коренному германцу наверняка известно. Попутчик посмотрел на часы.

– Пора подкрепиться. Составите компанию?

– С удовольствием.

Прошли в вагон-ресторан. Михаил подмечал каждую деталь. Кто сидит и как? В дальнейшем может пригодиться. Например, немцы брали кусковой сахар щипчиками. А русские – рукой. Пепел с сигареты немцы стряхивали в пепельницу легким ударом пальца. Папирос, тем более самокруток, не было. Герхард, попутчик, заказал айсбан и пиво. Михаил – то же самое. Как выглядит блюдо и что это такое, он не знал. Оказалось, рулька и тушеная капуста. Под пиво съелось все быстро. Давно так вкусно Михаил не ел.

Потом легли вздремнуть. Попутчик храпел, ворочался, а Михаил уснуть побоялся. Вдруг во сне по-русски заговорит?

Ужинали снова вместе в вагоне-ресторане. На этот раз Прилучный опять заказал по примеру соседа. Пиво и баварские сосиски, подкопченные, острые. Вот хлеба только не хватало. К сосискам подали по два маленьких кусочка. А пиво мюнхенское. Сосед заметил:

– Любимое пиво фюрера. Скажите, а значок что означает?

– Написано же: за атаку. Пехотинцам другие вручают. Довелось в рукопашной с русскими схватиться.

– Что вы говорите! Страшно было?

– Очень! Меня там ранило.

– Отдыхать едете?

– После госпиталя, восстанавливаться в фатерланд.

– Я верю, что такие солдаты, как вы, скоро войдут в Москву.

– О! Вы не представляете русские просторы и бездорожье!

– Выпьем за победу! – поднялся из-за стола немец.

– Да, за нашу победу! – Михаил тоже встал и выпил.

До Берлина добрались к исходу второго дня. Но в поезде Михаил выспался и подхарчился. Берлин на реке Шпрее стоит, которая разделяет город на части.

Спустился в метро. Никаких эскалаторов, станции неглубокого залегания. И, как и в Москве, метро использовалось как бомбоубежище при налетах авиации. Добрался до нужной станции, потом пешком пошел по памяти на Бремлефштрассе. Уже в сумерках нашел нужный дом. Сложно, уличные фонари не горят, окна в домах занавешены шторами, на улицах темно и неуютно. На двери входной – кольцо. Непривычно. Постучал. Открыл фигурант. В точности соответствует фотографии. Только на нем не мундир, а домашний халат и тапочки.

– Чем обязан, господин унтер-офицер?

– Обер-вахмистр, – поправил его Михаил.

Конечно, в темноте фигурант звездочки заметил, а красный кант – нет.

– Вам передает привет ваша тетушка из Кёльна, – сказал пароль Михаил.

– Двоюродная сестра, а не тетушка, – назвал отзыв хозяин. – Прошу.

Михаил вошел, хозяин осмотрел улицу. Никого, пустынно. Уже в комнате хозяин пожал Михаилу руку.

– Можешь называть меня герр Книпке.

– Я Вальтер Штраух, прибыл на побывку после ранения.

– Привез?

– Обязательно.

Михаил вытащил из кармана молитвенник, обернутый бумагой. Бумага была сорвана и отправлена в камин.

– Кушать хочешь?

– Не откажусь.

– Снимай ранец, можешь снять сапоги.

Пока Книпке возился на кухне, Михаил снял сапоги и китель. Остался в брюках и майке. Хозяин вернулся в комнату, уставился на Михаила.

– Шайзе! Они что там, сдурели?

Михаил оглядел себя. Вроде все в порядке. На нем настоящая немецкая майка, брюки-галифе тоже немецкие, как и ремень. Книпке подошел, ткнул пальцем в левое плечо.

– След от прививки от оспы. На этом месте делали только в Советском Союзе. Знающий человек сразу поймет, что ты советский. Ну-ка, рот открой.

Книпке в рот заглянул.

– Здесь в порядке. В Союзе железные коронки ставят – тоже опознавательный знак.

Михаил удивлен был. Он-то в поезде китель снимал. Хорошо, что не нашлось специалистов.

– Ладно, пошли кушать.

Прошли на кухню. Хозяин разлил в чашки кофе. На тарелочке лежали бутерброды с колбасой и маслом. В рюмочках – коньяк.

– Ну, с успешным прибытием!

Хозяин отпил глоток, а Михаил рюмку полностью опростал.

– Немцы так не пьют, запоминай! Только небольшими глотками.

– Понял, учту.

– Я утром ухожу на службу, останешься один. Шторы не поднимай, на улицу не выходи, никому не открывай. Дом должен выглядеть пустым. Еда в холодильнике.

– Это что?

Книпке улыбнулся, показал на железный ящик в углу, подошел, открыл дверцу. Во дела! В холодильнике и ветчина, и копченая колбаса, и кастрюльки.

В Германии бытовые холодильники начали производить с двадцатых годов, в 1936 году население имело 40 тысяч этих полезных аппаратов. В СССР первые холодильники стали производить в 1939 году на Харьковском тракторном заводе, назывались ХТЗ-120. Они имели объем всего 120 литров, и выпущено было до начала войны таких устройств всего несколько сотен, разошедшихся по кабинетам партийных руководителей.

Такой агрегат для Михаила был в диковинку. Надо же, чего немцы придумали! На деле такими вся Европа и Америка пользовались. В СССР в первую очередь думали о тяжелой промышленности, пароходах и тракторах. А люди – потерпят, они же винтики, по образному выражению вождя. Сначала гражданская война, миллионные жертвы и исход за границу. Потом голодомор и вновь потери. Не успели оправиться – репрессии. А после – новая война. Только в одной Ржевской мясорубке было потеряно около миллиона бойцов и командиров убитыми, пленными, без вести пропавшими.

Понятное дело, Книпке – не рядовой эсэсовец. В переводе на армейское звание – майор. А по иерархии «СС» – штурмбанфюрер. В левой петлице – четыре квадратика, витой погон без звездочек. Дослужиться до такого звания долго и непросто. Даже по-человечески непросто. Кругом враги, надо носить маску фанатично преданного фюреру человека. И не месяц, а годы. Причем при повышении в звании и должности следовали проверки. На каждой можно было провалиться. Стало быть, готовили всерьез, и «легенда» была продуманной, безупречной.

Такое было нечасто, немцы люди педантичные и подозрительные, проверяют каждую бумагу. Да и архивы хорошо сохраняют. В СССР не так. После революции архивы уничтожили, сожгли. А ведь это и даты рождения, и судимости. В первую очередь в уничтожении архивов были заинтересованы уголовники. Нет архива – нет судимостей, чист, можно снова воровать и грабить. Для пролетарского суда он будет впервые оступившимся. Да и кто такой вор или бандит? Свой, заблудший пролетарий, и срок ему малый. Не то что кулаку-кровопийце за укрытое зерно, не сданное по продразверстке. В Сибирь его с семьей на двадцать лет, а имущество – изъять для колхозных нужд либо раздать деревенской бедноте.

В Германии жизнь каждого можно проследить от рождения до смерти. Государству хорошо, о гражданине известно все. Гражданину сложнее. Не поддержал Гитлера в тридцать третьем? Никогда не поднимешься в должности даже с рабочего до бригадира. А еще сложнее натурализоваться иностранцам, легально принявшим германское гражданство. И уж куда сложнее кадровым разведчикам.

Поэтому Михаил, даже не зная Книпке, безмерно его уважал. Да и не Хельмут Книпке он, а какой-нибудь Павел Смирнов. Только за давностью лет уже и язык родной подзабыл, не было практики. Прижился в чужой стране, даже думать должен на чужом языке.

Книпке отвел Михаилу комнату на втором этаже. Чувствовалось: почти не жилая она. На мебели пыль видна. Зато кровать – с панцирной сеткой. Михаил на такой не спал никогда. Сетка мягкая, да еще матрац. Разделся, лег и утонул. Живут же люди! С тем и уснул.