Амаранта вспомнила прошлую ночь, когда у мужа был выходной, и у Амаранты отгул. Той ночью в общей сложности Амаранта спала часа два. Вдвоём с мужем они вернулись домой поздно с юбилея крёстного отца Стаськи. Муж не признавал знакомых Амаранты, поехал «в такую даль» с большой неохотой, сидел среди других гостей бирюком, часто выходил курить на крыльцо и, не дождавшись конца праздника, засобирался восвояси.

В автобусе всю дорогу домой они молчали. Амаранта все время возвращалась мыслями к семье кумовьев. Они напоминали итальянцев. Громко спорили, ссорились и мгновенно мирились. И все равно чувствовалось, что не представляют себя друг без друга.

Купили домик в деревне кумовья не так давно и с упоением рассказывали Амаранте, как каждый вечер перед сном сидят у костра, а потом гуляют по тропинке до леса и обратно. И ни единого человека на своем пути не встречают. Это только их заветная тропинка и больше никого. Амаранта, наверное, так себе всегда и представляла счастье: он и она, вдвоем, вместе, всегда…

Недавно, делая уборку в доме, разбирая и выбрасывая ненужные бумажки, она наткнулась на своё неотправленное письмо к Ильину. Тогда они ещё не были женаты, жили в разных городах, переписывались и перезванивались.

…Какой чудесный подарок ты сделал мне вчера. Весь вечер со мной. И если закрыть глаза, то ощущение, что ты рядом. В ухо дышишь… И даже связь вчера была такая, что не приходилось переспрашивать по два раза каждое слово. Твоё дыхание, интонации голоса – всё без искажений мне прямо в ухо.

И чай я готовила одной рукой, а вторую с телефоном – ты как будто держал в своей. КАКОЕ ЭТО СЧАСТЬЕ! Самый вкусный чай в мире. Помнишь, я тебе писала, что всё бы научилась делать одной рукой, если бы ты захотел вечно не разжимать свои пальцы и не отпускать мои…

В молчании добрались до дома. Легли. Амаранта попыталась заговорить с мужем, с грустью посетовала на то, что он за весь день ни разу, ни за что её не похвалил, но он ответил резко и категорично, явно давая понять, что хочет спать и к разговорам не расположен. Вскоре муж уснул. А Амаранте не давали уснуть его слова: «Мы же не говорим спасибо слону за то, что он не наступает нам на ноги. Это в порядке вещей. Я не люблю всякие там «муси-пуси», и меня уже не переделаешь!».

Амаранта прилагала большие усилия к тому, чтобы угодить мужу, подстраивая под него свои, устоявшиеся за долгие годы самостоятельной жизни, привычки.

Она готовила овощной суп, согласуясь с его диетическим питанием, она латала его носки, она сама покрасила веранду. Муж сказал, что от запаха нитрокраски его тошнит. А кого не тошнит? Амаранте после покраски казалось, что у неё не лёгкие, а баллоны с ядовитыми испарениями.

Вечерами, совершенно выбившись из сил, она отказывалась в пользу мужа от любимых передач по каналу «Культура» и смотрела, клевая носом, его милицейские или бандитские сериалы.

«Мы не говорим «спасибо» слону за то, что он не наступает нам на ноги. Это в порядке вещей». Неужели за весь этот долгий день, когда она сама нашла кучу поводов, чтобы похвалить его и сказать ему ласковые слова – неужели за весь этот день она не заслужила хоть слово благодарности? Амаранта полежала еще немного, прислушиваясь к громкому храпу за спиной, и попробовала встать, стараясь не шуметь. Она думала, что свыклась уже с этими ночными раскатистыми руладами. Но прошлая ночь казалась почему-то особенно невыносимо тоскливой. Амаранте хотелось завыть от безысходности. От осознания того, что так будет всегда. И ничего другого. Никогда…

Знакомые, как свои пять пальцев, шаткие половицы как будто были с ней в сговоре – ни одна из них не скрипнула, не выдала Амаранту. У застекленной двери в коридор Амаранта остановилась, снова вслушиваясь в дыхание мужа, и почувствовала на себе чей-то взгляд.

Лунный свет, проникший в комнату сквозь щель между шторами, осветил внимательные пытливые глаза, как будто вопрошавшие – Кто ты? Зачем живёшь? Бледная луна, отблески лунной дорожки на чёрных смолистых волнах и белая ночная бабочка на плече. Амаранта отвела глаза от взгляда девушки с портрета, висящего на стене, и бесшумно повернула дверную ручку.

Проходя на кухню, Амаранта заглянула к Стаське в «китайский фонарик». Знакомая картина – ступить негде – такой стоит тарарам. Вещи разбросаны на полу, а книжные полки, занимающие две противоположные стены до самого потолка, покрыты толстым слоем слежавшейся пыли. Стась в отключке, свернувшись клубочком, у невыключенного компьютера. В ногах в такой же позе спит кошка Шарманка. Со Стаськой Шарманка не расставалась ни днём, ни ночью.

По двадцати раз на дню чадо стискивало Шарманку в своих объятиях, изливало на неё потоки комплиментов, зажимало ей лапки, если кошка пыталась вырваться. И, наконец, поняв всю тщетность усилий, Шарманка затихала на коленях чада и громко урчала, пока её спаситель, обожатель и мучитель почёсывал ей шею и живот.

Спасителем ребёнок был в буквальном смысле. Однажды, пасмурным днём близь своего студенческого общежития чадо увидело такую картину. Потерявший от голода и отчаяния всякое желание жить маленький котёнок-замухрышка, каким тогда была Шарманка, упрямо шёл на трамвайные рельсы. Чадо погладило, накормило беспомощное создание и хотело было пойти своей дорогой в общежитие, куда вход с котами запрещён, но серый комочек, оставшись один, снова безропотно двинулся на трамвайные рельсы.

Ребёнок бросился на выручку и, практически, выдернул маленькую Анну Каренину из-под трамвая. А потом оставалось только пронести её под курткой незамеченной мимо вахтёра, убедить соседей по комнате потерпеть нежданную квартирантку несколько дней до ближайших выходных, на которые намечалась поездка домой, и придумать имя. Только бы мальчик, только бы мальчик, девочку мама не примет! Но безымянное существо оказалось девочкой. А Амаранта её всё-таки приняла.

Ни Анной, ни Карениной найдёныша не назвали. Своё имя она получила от того, что очень громко и мелодично, как настоящая шарманка, урчала, когда её почёсывали. А со временем, когда молодая кошечка откормилась и похорошела, она стала похожа на героиню оперетты «Фиалка Монмартра». Беспородная, сбитенькая, полосатая, но в белых перчаточках и белых чулочках с аккуратными чёрными дырочками на пятках. На спине у неё была рыжая подпалина виде кленового листика. Шарманка держала себя в безупречной чистоте, как настоящая француженка, вылизывая шёрстку так, что она лоснилась, будто шёлковая. Так и хотелось, глядя на неё, воскликнуть: «Шарман!».

После многократных безуспешных попыток Амаранты навести в «китайском фонарике» порядок и бурных протестов Стаськи: «Я опять ничего не нахожу! Прошу тебя, ничего здесь не трогай! Пойми, я могу творить только в такой атмосфере!», Амаранта перестала заходить в «китайский фонарик» без крайней необходимости.

Сейчас она, стараясь не раздавить диски, разбросанные по всему полу в этом захламлённом закутке, выключила компьютер и поправила сбившееся на сторону одеяло. Опять Стась спит, не раздеваясь.

«Китайский фонарик» перешел к Стаське по наследству. Когда-то этот закуток принадлежал Амаранте. Тогда в нем было очень уютно.

Название свое комнатушка получила из-за того, что стена, не занятая книжными полками, представляла собой огромное, окно, смотрящее в сад. А противоположную от окна стену заменяли жалюзи, собранные из тонких фанерных полосок и прикрепленные к натянутой на потолке струне. Так из маленькой проходной комнаты удалось выгородить укромный закуток. По вечерам там зажигалась лампа, и свет просачивался сквозь щели стенки-шторки, превращая комнатушку в настоящий фонарик…

Амаранта вспомнила своё тридцатилетие, тогда ещё Стаськи и в помине не было. А глупая Амаранта о замужестве не думала. Вспоминала Ильина. Иногда…Часто… Всегда…

В тот день в «китайском фонарике» тоже нельзя было шагу ступить. От цветов…

На тридцатилетие её любимых хризантем насчиталось к вечеру ровно тридцать. Друзья, коллеги и мама, не сговариваясь между собой, дарили ей в тот день хризантемы. Вот это был подарок! Цветы в «китайском фонарике» пришлось расставить и на окнах, и на кресле, и даже на полу. Все имеющиеся в доме вазы и банки пошли в ход. Ступить было негде, но выглядело всё это великолепие волшебно!