Славушка с первых дней отличалась от других малюток в роддоме из отделения «Мать и дитя», куда их вместе с Тарой определили сразу после родов. Все новорождённые лежали с закрытыми глазками, а она смотрела из свёрточка. Все плакали – А-А-А-А! А она – НЕ-Е-Е-Е! Как козлёнок…
Не успев побыть дома после родов, Тара снова оказалась в больнице.
У Славушки гипотрофия второй степени. Таре сегодня стукнуло тридцать три… Возраст Христа. Главный рубеж. Только бы чудушко выздоровело! Это стало бы для Тары «великим свершением» – вырастить самого любимого в мире человечка.
Где только ни справляла Тара свой день рождения! И в поезде, и в пустом гостиничном номере в чужом городе. Вот сейчас – в детской больнице. А о самом замечательном она когда-нибудь расскажет Славушке. Дай, Бог, только выбраться отсюда. За окном мечутся снежинки, на столе стоят гвоздики от мамы. Она приехала три дня назад из Новороссийска.
Молоко у Тары исчезло после страшной ангины. А после антибиотиков ей запретили кормить грудью совсем. Всё это время Славка недоедала.
Хорошо, Тара настояла на том, чтобы в больницу их положили вместе. Здесь творились ужасы и кошмары. Чтобы груднички, которые лежали без мам, не плакали, медсёстры накачивали их димедролом. Одного недоношенного малыша спалили под колпаком до ожогов. У него началось заражение крови. Ещё одну малышку с деформацией черепа не переворачивали совсем, она лежала на одном боку. Когда бабушка пришла забирать малютку, у той одна сторона головы была совсем плоской. Мама малышки с расхождением тазовых костей попала в хирургическое отделение сразу после родов и даже ни разу не видела свою дочурку. Бедной женщине врачи отказывались делать кесарево сечение, настаивали, что родит сама, а потом тащили ребёнка за голову щипцами. Вот и результат!
О себе Тара знала, что вошла в мифологию родильного отделения на веки вечные. На неё смотрели, как на диковинку. Во время родов она ни разу ни пикнула (вот кого надо было к немцам засылать вместо радистки Кэт)…
Сон Тары перенёс её назад, в тот незабываемый день. Она видела себя со стороны. Вот она на высокой каталке в кричалке – палате, где женщины переносят предродовые схватки, достаёт из-под полы книгу, которую прихватила с собой в роддом. Воды у неё отошли ещё ночью, схваток не было, и она спокойно углубилась в чтение.
Кроме Тары здесь лежала бойкая девица. Она поведала Таре, что за ребёнка свекровь подарит ей золотые серьги и перстень. В те промежутки времени, когда схватки отпускали оборотливую соседку, она приговаривала, имея в виду акушерок и медсестёр: «Ничего! Чем громче кричу, тем шибче они вокруг меня бегают. Пусть, это их работа!». И, действительно, весь персонал занимался только ей.
Когда новая акушерка увидела у Тары книгу, накричала на неё: «Вы сюда рожать, а не читать пришли». Узнав, сколько часов прошло с того момента, как отошли воды, назначила уколы хины, чтобы стимулировать роды.
Крикливую соседку увезли рожать, и Тара осталась совсем одна.
Сначала старательно и усиленно дышала, молча превозмогая невыносимые боли, так не хотелось походить на ту особу, что недавно здесь вопила чересчур зычно и требовательно. А потом, когда поняла, что всё – предел, рожаю – рассердилась: «Да подойдёт же ко мне хоть кто-нибудь, чёрт возьми-и-и-и-и!!!» …
Огромная потеря крови, многочисленные разрывы, ад и существование по ту сторону реальности, по ту сторону сознания, по ту сторону мира. Нечеловеческая мука с одной единственной мыслью: повторить такое можно только ради ребёнка от любимого человека. Только для любимого…
Согнувшись в три погибели, голова на уровне колен, держась за стену, Тара бредёт во сне по длинному коридору, открывает дверь и снова оказывается в больничной палате рядом с лежащей под капельницей Славкой. Взгляд её падает на гвоздики.
Жалко, что нет любимых хризантем, щемящего душу запаха горечи и полыни, запаха её дня рождения. Поскорее бы отсюда выбраться…
Славка смотрит на Тару и вместо крика – НЕ-Е-Е-Е, как у козлёнка, начинает громко, протяжно и настойчиво мяукать. Тара леденеет и просыпается…
Она протягивает руку, нащупывает кнопку торшера и, нехотя оторвав голову от подушки, смотрит на настенные часы. Истошное мяуканье продолжается.
Так и есть! Ну, кто в выходной день будит хозяйку в такую рань? Только тот, кто дрых перед этим весь день на диване, время от времени сменяя его то на одно, то на другое кресло и повсюду оставляя клочки своей белой шерсти. Только тот, чьё имя Гораций.
Зевая, Тара нащупала ногами тапочки и поплелась в коридор, где бесчинствовала Наглая Рожа. Именно так сейчас хотелось обозвать Горация, но язык не повернулся. Всё-таки внешность у кота была аристократичная, и всплывшее сгоряча ругательство к ней явно не подходило. Имя Гораций у Тары и Славки рождалось в творческих муках.
Когда Славка позвонила Таре и сказала, что едет домой с сюрпризом, Тара и предположить не могла, что сюрпризом окажется сугроб белоснежной шерсти на четырёх лапках в мохнатых пажеских панталончиках. Над этим ходячим сугробом возвышался строго перпендикулярно чёрный пушистый султанчик хвоста. Вокруг шеи шерсть торчала, образуя белый, похожий на блюдо, воротник. Кот был помесью персидской мамы с кем-то ещё, пожелавшим остаться неизвестным, но наградившим дитя чудесной мордочкой. Плоские физиономии, как у чистокровных персов, Таре не нравились. А эта удлиненная, выразительная мордочка с внимательными янтарного цвета глазами сразила её наповал.
Это чудо не могло оставаться Зайцем (так звала кота прежняя хозяйка). Славка заявила с порога, что назовет кота Альбусом, потому что он белый. Но у кота было собственное мнение на этот счёт, и на Альбуса он не отзывался, даже ухом не вёл. Имя Персифаль постигла та же участь.
И так долгое время кот оставался безымянным, пока однажды, растянувшись на диване между Тарой и Славкой во всю свою длину, подставляя под их восхищенные взгляды и ласковые почёсывания то один бок, то другой, то розовый, просвечивающийся сквозь шерсть живот, он не услышал в свой адрес сотый по счёту комплимент: «Ах, как он грациозен!». Слово «грациозен» привлекло его внимание, кот поднял голову, стоящие торчком уши выдали его заинтересованность.
– Грацио! Грацио! – для пробы позвали кота поочередно мама и дочь. И тот повернул голову вправо, одобрительно взглянув на Тару, а затем влево – на Славку. Имя Грацио плавно трансформировалось в Горация, и кот не возражал…
Сонная Тара автоматическим движением открыла дверцу холодильника. Отодвинула банку паштета, достала пакет и налила молоко в одну из половинок, сделанной в виде восьмёрки, кошачьей миски. Гораций по обыкновению боднул её руку, и часть молока разлилась белой лужицей на полу. Вот так всегда! Не везет!
Во вторую половину миски Тара насыпала сухой корм. Эта кошачья миска с нарисованными на ней весёлыми рыбными скелетиками досталась Горацию в приданое от прежней хозяйки.
– Может, получится доспать? – с робкой надеждой подумала Тара и натянула одеяло на голову.
Ничего из этого, конечно же, не вышло. Поворочавшись, Тара опять включила торшер. Весь стол усыпан белыми повядшими кудряшками-лепестками, а из высокого узкого горлышка бутылки сиротливо торчит голый стебель. Сегодня она выбросит последнее напоминание о недавно прошедшем дне рождения.
Эту хризантему Тара купила себе сама. Когда в подарке от Славки она обнаружила страшно дорогую растирку от радикулита, то чуть не расплакалась. Но сдержалась, так как Славка явно ожидала от неё похвалы за такую нужную и практичную вещь (потратила, наверное, весь свой гонорар – с недавнего времени Славка стала посылать свои стихи в столичную газету «Трибуна», где их печатали в рубрике «Детский городок»). А у Тары в голове крутился ехидный мотивчик, под который приплясывали и корчили рожи злые карлики: «Ты старуха. Сорок девять – ничего тут не поделать!».
