Некоторые высказывания Канта о французской революции звучат настолько противоречиво, что по данной проблеме кажется невозможным составить единую картину[106]. В этом, на мой взгляд, состоит одна из важных причин противоположных интерпретаций кантовской позиции, возникших еще при жизни кенигсбергского философа в произведениях ранних кантианцев. Политические предпочтения кантоведов следующих поколений также сыграли свою роль.

Понятие революции имеет у Канта разные значения. Так, он говорит о «давно желаемой великой революции наук»[107], о «быстро свершившейся» революции в математике и естествознании и о возможной революции в метафизике по примеру Коперника[108], о революции как об «истинной реформе образа мыслей [Denkungsart]»[109] о «революции в образе мыслей человека [Gesinnung]»[110], посредством которой только и возможен морально добрый человек по умопостигаемому характеру. В политическом или историческом смысле революция во Франции также не является единственной заслуживающей внимания Канта[111].

Одна из первых реакций Канта на только что начавшуюся французскую революцию содержится в КСС (1790), где он повествует о «предпринятом недавно полном преобразовании великого народа в государство...». Новое государство кажется философу выглядящим следующим образом: «...каждое звено такого целого должно быть не только средством, но и целью и, содействуя возможности целого, определяться идеей целого по своему месту и своей функции»[112]. По этой причине Кант проводит здесь явные параллели с категорическим императивом.

Тем не менее Кант многократно заявлял, что с точки зрения права революция является нелегитимной. Отчетливее всего эта позиция представлена в «Метафизике нравов» (1797): «...изменения в (имеющем изъяны) государственном устройстве, которые иногда требуются, могут быть произведены только самим сувереном путем реформы, а не народом, стало быть путем революции, и, когда такие изменения совершаются, они могут касаться лишь исполнительной власти, но не законодательной»[113]. Объяснение тезиса «о невозможности публичного права народа на революцию»[114] гласит у Канта: «Всякое усовершенствование государства путем революции противоправно, так как основание для этого не покоится в правах предшествующего состояния и, следовательно, между ним и последующим состоянием наступает Status naturalis, когда не существует никакого внешнего права»[115]. Кант решает проблему противоречащего праву источника нового политического образования в практическом смысле слишком легко (или, по меньшей мере, слишком по- немецки): «Впрочем, если революция удалась и установлен новый строй, то неправомерность этого начинания и свершения революции не может освободить подданных от обязательности подчиниться в качестве добрых граждан новому порядку вещей, и они не могут уклониться от честного повиновения правительству, которое обладает теперь властью»[116]. С теоретической же точки зрения «удавшаяся революция» представляет собой тяжелейшую ситуацию в отношении права, ибо «исход дела обычно оказывает влияние на наше суждение о его правовых основаниях, хотя бы исход был сомнителен, а основания несомненны»[117]. Что есть право, а что противно ему, часто определяется лишь post factum в зависимости от результата[118].

В статье о теории и практике (1793) Кант также утверждает, что «всякое неповиновение верховной законодательной власти, всякое подстрекательство к деятельному выражению подданными неудовольствия, всякое возмущение, которое переходит в бунт, составляет самое наказуемое преступление в обществе, потому что оно разрушает самые его основы»[119]. Он полемизирует с юристами, которые «при определенных обстоятельствах признают за подданными право сопротивления властям»[120], поскольку они, хоть и благомысленно для народа, но совершают это «во вред ему»[121]. Политические изменения следует осуществлять по Канту не путем революции, а путем реформы: «”Наилучший строй тот, где власть принадлежит не людям, а законам”. [...] эта идея [...] если только ее испытывают и проводят не революционным путем, скачком, т.е. насильственным ниспровержением существующего до этого неправильного строя (ибо в этом случае вмешался бы момент уничтожения всякого правового состояния), а путем постепенных реформ в соответствии с прочными принципами, может при непрерывном приближении привести к высшему политическому благу — вечному миру»[122]. С этой точки зрения революция ни в коем случае не является правильным путем к «вечному миру».

Несмотря на эти утверждения знаменитый пассаж в «Споре факультетов» (1798) гласит: «Революция духовно богатого народа, происходящая в эти дни на наших глазах, победит ли она или потерпит поражение, будет ли она полна горем и зверствами до такой степени, что благоразумный человек, даже если бы он мог надеяться на ее счастливый исход во второй раз, все же никогда бы не решился на повторение подобного эксперимента такой ценой, — эта революция, говорю я, находит в сердцах всех зрителей (не вовлеченных в эту игру) равный их сокровенному желанию отклик, граничащий с энтузиазмом, уже одно выражение которого связано с опасностью и который не может иметь никакой другой причины, кроме морального начала в человечестве»[123].

С одной стороны, Кант не скрывает «зверства» французской революции. В «Антропологии...» (1798) он даже говорит о времени, «когда несправедливость носила государственный характер и была объявлена соответствующей закону», т.е. «при власти Комитета общественного спасения Французской республики»[124]. Тем не менее он говорит об этом весьма скупо. Обсуждения же возможных негативных последствий революции во Франции у него и вовсе не найти. Более того, он вступает в полемику с теми, кто задумывается о подобных трагических последствиях. В споре с тезисом Георга Кристофа Лихтенберга (1742—1799) «Самое трагичное [воздействие], оказанное на нас Французской революцией, бесспорно, состоит в том, что всякое разумное и требуемое Богом и правовыми путями притязание рассматривается как зародыш бунта» Кант утверждает: «Этого не произошло!»[125]

Хотя Кант отрицает право на революцию, в его сочинениях можно все же отыскать некоторые аргументы, которые при определенных обстоятельствах говорили бы в пользу революции[126]: не существует права на самопорабощение, поругание собственной свободы превращает человека в животное. При благоприятной ситуации (природная катастрофа, война и т.д.) политические отношения можно и изменить[127]. В «Метафизике нравов» Кант утверждает следующую обязанность: «Не будь лишь средством для других, будь для них также и целью»[128]. А в «Споре факультетов» говорится: «...для всемогущества природы или, скорее, для недоступной нам высшей причины человек есть всего лишь мелочь. Но то, что властители одного с ним рода считают его таковой и обращаются с ним как с животным или просто как с орудием своих целей, натравливают в своих распрях людей друг на друга, чтобы их убивать, — это уже не мелочь, а прямое извращение конечной цели самого творения»[129]. После так или иначе начавшейся революции подобные тезисы могли бы служить в качестве ее определенного оправдания, особенно в ситуации, когда власть предержащие позволяют себе «нарушить и попрать священные права человечества»[130].