— Чаво? — переспросил парень. Я поняла, что переборщила: эта шестерка за всю свою недолгую несчастную жизнь ни разу не слышала такое число.

— Золотом десять тысяч рублей. И паспорт. И подорожную — уехать, куда хочешь.

— Как же ты это дашь, ты же на привязи? — удивленно и не совсем тихо ответил парень. — Это ж мы тебя украли.

Да, понимаю, почему этого юношу не допустили к стратегическому планированию. Только упрощенные прямые приказы.

— Вы меня украли, а я тебя — покупаю! — произнесла я страстно-ожесточенным шепотом. — Тебя и тройку. Трогай, гони, до заката будешь богач…ом!

Никогда не представляла ощущение собачек на поводковом выгуле. Жизнь полна новых опытов.

Данила накрутил веревку на руку, подошел, спросил:

— Чего те сулила?

— Мильён, десять тысяч, паспорт, подорожную. Меня самого с тройкой купить хотела, — затараторил парень. Без страха, искренне, как послушные дети отвечают на вопросы взрослых.

— Ясно, — вздохнул Данила. — Вот что, сударыня, еще слово от вас — мешок на голову и рот заткну. Уж не обессудьте.

— Скажи, атаман, что вам за меня обещали? — с невинной улыбкой спросила я, постаравшись посмотреть одновременно и на Данилу, и на Гараську.

Данила вздохнул, достал мешок и неторопливо натянул на меня.

— Это на первый раз. Еще слово — кляп.

Не прошло и минуты, как экипаж тронулся.

М-да, серьезные ребята. Как же быть? С кем же договариваться?

Меня еще немного потрясло, а потом поехали ровнее и быстрее — опять большая дорога. Несмотря на дискомфорт, я задремала. Сквозь сон доносились обрывки неоконченной дискуссии.

«Мутный ховрей… Думал, к нему вондырить, да и делу конец — ан нет…. Вондырить, покантать ховрейству, опять вондырить, куда скажет, да караулить… За караул — сары юхтить надо… ох, неладно… надо вондырить — потом шайтанам пропулать».

Слова незнакомые, зато грамматика понятная. Что-то вроде «глокой куздры». Самое же неприятное — бокрячить, в данном случае вондырить и кантать, предполагалось меня. Разбойнички оказались сообразительны: сперва говорили обо мне на понятном языке, но после моей попытки к бегству, через подкуп, перешли на жаргон. Не очень-то им самим понятный — говорили с паузами, вспоминали нужные лексемы. Но мне они были понятны еще меньше.

Что-то запомнила, и грамматика в помощь. «Мутный ховрей» — видимо, заказчик, причем заказ на непривычных условиях — не просто «вондырить», а «вондырить, покантать», потом «вондырить, куда скажет». И неведомые шайтаны, каким теперь решили меня перепродать, совсем не радуют.

Словарь, если вспомнить, немножко знаком — торговцы так говорят. Слышала на ярмарке: «кантай шабар» — и продавец, озираясь по сторонам, развязал мешок, показал покупателю какой-то, похоже, запрещенный товар. Мне тогда пояснили, что безакцизную соль. Значит, меня хотят кому-то показать. «Вондырить» — надеюсь, не резать… Может, возить? И кто «ховрей»-заказчик? И что значит «ховрейство»?

Так вот я и дремала, ненатужно пытаясь разгадать лингвистические загадки. Благо я хоть за Лизу пока не беспокоилась. Девочка осталась с моими людьми, ее первым делом отвезут к родной Павловне. И Михаил Первый обещал позаботиться о ребенке. Пока я не найду способ вернуться, с Лизой ничего не случится. Я на это очень надеюсь.

С этими мыслями и заснула, так крепко, что даже сумка с укутанной склянкой с эфиром показалась подушкой. Проснулась, когда край мешка нагрелся от солнечного луча.

Блин, я же в этой дерюге ужарюсь.

Этого не произошло. Повозка остановилась.

— Покантать шабар надо, — сказал Данила.

Вы бы сказали, сколько «шабар» стоит, я бы сама заплатила!

После чего мешок с моей головы стянули. В лицо брызнуло солнце, но не успела я что-то рассмотреть, как слепящая яркость сменилась обычной слепотой: мне не просто надели повязку на глаза, но забинтовали их в несколько слоев, будто ожидалась вспышка сверхновой звезды.

Неподалеку заржал конь. Именно что неподалеку, а не вблизи. Значит, тот самый таинственный ховрей решил на меня взглянуть, а так как кот в мешке его не устраивал, велел показать товар лицом. Но с дистанцией, чтобы я не услышала его голос, тем паче не успела разглядеть.

Смотрины продолжались минут десять. Обсуждение тоже. Донеслась реплика Данилы: «Сторожить денег стоит, барин». Вот что значит «ховрей». Одно обидно: сам ховрей тон повышать не стал, и я его голос не услышала.

Видимо, злодеи получили ожидаемую доплату, и мы продолжили путь. Похитители общались вполголоса, и я радовалась, что им не пришло в голову заткнуть мне уши. Из разговора поняла, что каждый ховрей — кульмас, потому его окульпашить не грех.

Ну ладно, кульмас так кульмас, пусть его окульпашат, или, по созвучию, облапошат. Что меня-то ждет?

— Дядя Данила, а это тот ховрей, что сказал ребенков…

Говорил тот простенький парнишка, не поддавшийся на мои посулы. Точнее, пытался сказать, так как получил затрещину и приказ повторить правильно.

— Тот ховрей, что лащенков слемзал уклимать? — не без труда сообразил юный кучер.

Разбойники пустились в воспоминания. Несмотря на жаргон, я поняла — да, тот самый. Не о детишках ли из усадьбы идет речь? Ничего себе! То есть это похищение не связано с событиями на ярмарке? Кто-то плетет вокруг меня паутину с давнего времени, а я, дуреха такая, увлеклась хозяйственными заботами и в ус не дую? Ох… дура ты, Эмма Марковна, дура!

Повозка тем временем опять покинула относительно ровную дорогу. Остановилась, меня достаточно аккуратно сгрузили. Я инстинктивно подхватила сумку, отбирать не стали. Куда-то повели, поддерживая за локоть. Ошейник почти не ощущался, но я понимала — никуда он не делся.

Послышалась возня, пыхтение, потом скрип. Я по своему опыту барыни-хозяйки знала, что так скрипят неухоженные двери, которыми редко пользуются.

— Барыня, ножку поднимите, порожек, — послышался вежливый голос.

Спасибо, заботливые мои. Отпустили бы меня — назвала бы вас золотыми, добрыми, хорошими.

Вместо этого с глаз сняли повязку. Не то чтобы от этого стало лучше: мрак сменился полутьмой. Окна были забиты досками, и лишь через несколько крупных щелей пробивались лучики.

Мелькнула безумная мысль: не та ли это лесная избушка, где держали Лизоньку? Нет, конечно, она осталась за триста верст. К тому же эта изба побольше будет. Хоть и кривовата, да и свет не только из щелей — один угол обвалился.

Окончательным ответом стал уже привычный монастырский колокольный звон. Эх, чуяло сердце, не надо в Макарьев возвращаться, ну так не по своей воле. Судя по звуку, до ярмарки не больше версты.

Разбойники тем временем обустроили мой нехитрый быт. Кинули к стене охапку прелой соломы, поставили ведро с ковшом и пустое ведро. Заодно намотали цепь на печную трубу, так что моя свобода передвижения ограничилась тремя-четырьмя шагами.

Сначала — напиться. Потом еще одна попытка коммуникации.

— Данила, слово молвить можно? — сказала я, злясь на себя за покорность.

— Молви, барыня, напоследок, — ответил разбойник.

Я чуток струхнула, но сообразила, что лжеполицейский всего лишь прощался.

— Сколько вам за меня предложили? — спросила я как можно спокойней.

— Перекупить хочешь? — не столько спросил, сколько констатировал разбойник. — Не выйдет, барыня. Ты уже мильён сулила. На языке — горы златые, а в душе видишь нас в цепях в остроге. Нет уж, не будет с тобой уговора. Сиди, жди, молись.

И вышел. До меня опять донеслись разбойные разговоры на том же языке. Я даже название вспомнила — офеня. Часто звучало «хилая мастыра». Судя по тону, похитители пришли к консенсусу.

После чего вернулись в мою темницу.

— Собирайтесь, сударыня, — с ухмылкой сказал Гараська. — Из усадьбы во дворец поедем.

— Не трепли, — заявил Данила.

Мне собраться — только сумку взять. Увы, меры предосторожности были приняты по полной программе. Мне опять завязали глаза, да еще надели на голову мешок: не видно и не слышно. Надоевший ошейник, правда, сняли. После чего столь же осторожно вывели и посадили в экипаж.