Хорошо хоть, изобретать его мне нет нужды. Здесь все известно. Надо только дождаться, когда дороги восстановятся и пригласить немца-инженера из Нижнего.

После Пасхи прошло больше недели, но я все равно иногда поднималась на колокольню — своими глазами посмотреть на неторопливое и неохотное отступление воды. Полюбоваться удавалось не каждый раз — почти каждый день шел дождь и иногда затягивался на сутки. Но пашни и луга все равно понемногу освобождались, а мужики готовились к севу.

Часто лезть на колокольню было лень, да и не всякий раз разглядишь. А что, если создать карту всех моих угодий? Опять пришлось не пожалеть белые листы, нанести на них схему села и усадьбы, моих и крестьянских земель, а также принадлежащего мне леса. Когда она была готова, собрана и пришпилена к стене булавками, я стала ее корректировать с привлечением отца Даниила как человека, имеющего хотя бы зачаточные топографические знания, и более-менее понимающих мужиков. Кто-то из бородатых экспертов ничего не понимал в черточках и линиях, а кто-то, наоборот, сразу уточнял: «Эта рощица, Эмма Марковна, еще ваша, а там — Егоровский перелесок».

Кстати, схема помогла разобраться в недавней истории со спасенными коровами — лесной пригорок, где они нашли убежище, был хоть и пограничным, но моим. Когда дорога пришла в относительную норму, мужички явились за скотиной и получили ее обратно, кроме трех телят — их я купила, все равно прежним хозяевам было не прокормить. Но так как свои корма я поиздержала, мужикам пришлось поработать на укреплении стены оврага. Узнав, что я буду их кормить, они были готовы работать хоть месяц, тем более их пашни были в низине и пока оставались болотом.

— А как же ваш барин? — спросила я.

Мужики махнули рукой и ответили, что он рад — не ходим в усадьбу, хлеба не просим. Это дворня бедствует.

Я понимала и без карты, где будет посеяна свекла, где картошка, а где рожь, как обычно. Но все равно наглядная картинка всегда дополняет запомненную или записанную информацию.

У меня появился неожиданный помощник. Точнее, помощница. Я решила, что ежевечерняя сказка и песенка для Лизоньки — это хорошо. Но надо общаться с ребенком и днем. Пусть гуляет со мной по поместью, наблюдает за работой. А если дождь, то может посидеть и в конторе, тем более Степка баловаться ей не даст.

Впрочем, Лизонька не баловалась. Наоборот, взяв карандаш, и заштриховывала квадраты, и прочерчивала линии. Эти геометрические развлечения ей нравились не меньше, чем попытки рисовать человечков и котиков. И когда мы прикрепляли к стене размеченный нами лист, радовалась и хлопала в ладоши, будто посадила семечко и увидела росток.

Надо бы заняться с ней и математикой. Может, у нее склонность к этой «мужской» науке. Впрочем, в ту эпоху все науки — мужские. Барышня, если что-то рисует в альбоме, балуется, а художник — мужчина. Попробую-ка сломать этот стереотип, сначала индивидуально — если у Лизоньки душа лежит к точным наукам, а потом и социально.

А пока настало время перейти от схемы посевных площадей непосредственно к посевной. Наступил май, и я поговорила с мужичками-невезунчиками, чьи полоски крестьянского поля оказались ниже, чем у соседей. Не приказывала, просто предложила передать на год эти земли мне: «Сами видите, что рожь посеять не успеете». Конечно же, оформила все на бумаге, со свидетелями, чтобы мужики без сомнений ставили крестики. Все же овощи не такие требовательные, как злаки. Значит, им здесь и место. Рассада в двух теплицах, которые всю зиму чистили и чинили, давно посеяна. Я туда нос сунула, поняла, что бабы-огородницы еще и меня, дачницу, поучить могут, как плоды земные проращивать, и успокоилась. Разве что подсказала использовать дрожжевую подкормку. А еще велела указать, где прошлые годы сеяли горох. Его ботву традиционно под зиму перекапывают вместе с землей, возвращая ей питательные вещества и обогащая азотистыми соединениями.

Заодно и вредителей поменьше будет. Чересполосица здесь не в новинку, но в основном капусту сажали всегда в одном месте, морковку в другом и огурцы в третьем. А репу где попало.

Я велела в этом году присмотреть и подумать, как бы эти участки поменять местами. И лично запарила прошлогоднее сено с дрожжами в двух больших бочках, добавив в каждую по ковшику перепревшего куриного помета.

Бабы-огородницы через три дня одобрили. И явно потащили рецепт по деревне, секрета я из него не делала, бодяжила удобрение прямо в теплице, на глазах у работников-зрителей.

При такой подкормке рассада пошла в рост заметно бодрее, так что никто в накладе не остался. А мой авторитет возрос еще на ступенечку.

Теперь можно было приступать и к картофельному перевороту. Лакомиться им в праздники народ привык, в пост так и вовсе оценил. Хотя картоху я не транжирила — берегла посевной материал.

Настало время расчищать под этот корнеплод новые поля и опять же правильно удобрять землю.

А заодно я решила повторить наш с мужем эксперимент. Все в том же журнале «Наука и жизнь» в конце восьмидесятых высмотрели мы интересный способ выращивания картофеля — четыре мешка с четырех квадратных метров и четырех кустов. Если коротко, то с помощью опалубки вокруг картофельного куста по мере роста подсыпается земля, поднимаясь все выше и выше. В результате к осени получается не так много ботвы и метр корней с клубнями.

Не сказать, чтобы мы собирали с этого новшества обещанные четыре мешка. Но результат был. Вот и тут можно позабавиться, поэкспериментировать, а дальше видно будет. У тех же крестьян огороды не безразмерные, да и у меня землицы не так много, как хотелось бы.

Землицы-то мало, а работников прибавлялось. И не только работников, но и ртов. С одной стороны, после спасения коров и лесного зверья обо мне пошла добрая слава. С другой, как говорится, ни одно доброе дело безнаказанным не остается. Крестьяне в том же несчастном Егорово уразумели, что их соседка не бедствует. Мужики иногда предлагались в работники, но чаще вместе с детишками «ходили в кусочки» — прохаживались по нашему селу, выпрашивая немножко хлеба. Я уже выяснила, что такая мелкая натуральная милостыня в этих краях зазорной не считается. Сегодня ты с хлебом, а сосед погорел, завтра у тебя будет неурожай. Поэтому иной ребенок мешок кусочков собирал.

И тут в один прекрасный день ко мне пожаловал сам владыка нищих мужиков, сосед-помещик — Аркадий Аполлонович Бородуйцев.

Жил он давно бобылем, характер имел скверный, пил, играл на биллиарде, сам с собой или с управляющим. Прошлой зимой пытался подкатить как кавалер, но прокатился мимо лузы и даже не обиделся, так как трезвым сохранял адекватность. Жаловался на жизнь, мол, у брата, в Саратовской губернии, и двести душ, и земля чернозем. А он тут с сотней душ мыкается на болоте и суглинке.

На этот раз сосед прибыл с коммерческим предложением.

— Эмма Марковна, — сказал он, печально поглядывая на самовар — водкой я его решила пока не угощать из принципа, — дело такое… не откажите дворянину. У вас, говорят, хлеб сохранился. Я знаю, зерно плохо лежит — взопревшее или со спорынью. Продайте пудов пять. А то ваш человек продавать отказался.

Я вздохнула еще глубже. Действительно, недавно с той же просьбой пожаловал тамошний управляющий, но не прошел дальше Алексейки, и я согласилась с парнем. Во-первых, порченого хлеба у меня нет, во-вторых, я догадалась о смысле просьбы. Деликатно спросила и услышала ожидаемый ответ.

— Да вот, дворня совсем охамела. Уже в уезд жалобу послала, мол, барин не кормит. Я пересек всех грамотеев, да толку. Пусть, если явится крапивное семя чиновное, хоть какой хлеб увидит в людской на столе и поймет, что оклеветали меня людишки.

— Нет, Аркадий Аполлонович, — ответила я, — зараженного хлеба у меня не найдется. Зато есть вот такое предложение…

Сама идея пришла мне в голову еще неделю назад. Конечно, в первую минуту она показалась мне авантюрой. Но альтернатива выглядела очень уж удручающей: до нового урожая терпеть по соседству этот рассадник социального негатива? Да и лучше ли будет осенью — что посеют бедные егоровские мужички, если, по слухам, они смололи и съели даже семенное зерно? И на каждого батрака будут двое попрошаек, которым я вряд ли смогу отказать в хлебе, да и мои люди не откажут.