Собственно, один такой миксер наш кузнец сделал мне еще осенью — им девки на кухне взбивали яблочное пюре с яичными белками для зефира. И «птичье молоко», опять же, без этой машинки не обошлось. А во время больших приемов гостей особенно впечатлили взбитые сливки и пирожные безе, готовить которые взбивая яичные белки вручную — еще то мучение…

Но одной такой приспособы для нашего разросшегося хозяйства было мало. Это во-первых. Во-вторых, гораздо выгоднее продать патент тому же Никитину, чтобы он на своих заводах с помощью пресса и станков клепал машинки сотнями. Стоить они будут недорого, те же ремесленники в городе или крестьяне позажиточнее смогут себе позволить. А штука полезная не только для баловства со сластями. То же чухонское масло пахтать — милое дело!

Вот я пришлого жестянщика и наладила делать составные части из луженого листа меди. И лишний раз похвалила себя за то, что в марте, будто предугадав нынешние островные приключения, пополнила запасы металлов. И из Нижнего пришли трое саней с медью, латунью, сталью и прочими металлами, кроме расхожего в мои дни и драгоценного в ту эпоху алюминия. Да и кузнец Федор подсуетился — понял, что, с одной стороны, барские причу… барские заказы не прекратятся, а с другой, крестьянство будет его часто навещать с мелкими заказами, столь важными в весеннюю пору. И закупил у коллег по соседним деревням излишки металла, конечно же черного. Я узнала про инициативу почти одновременно с прогнозом по половодью, одобрила, обещала компенсировать расходы — когда усадьба будет отрезана от внешнего мира, не купишь и гнутого гвоздя.

Металлу частично предстояло вернуться в Нижний Новгород. Алексейка в мае, когда дорога станет дорогой, поедет туда и отвезет и собранную машинку-миксер, и ее же по частям, и техническое описание с чертежом и указанными размерами. Это уже мои компаньоны отправят после чертежи в далекий Санкт-Петербург, в патентное бюро, или палату, не знаю, как называется это учреждение.

Заодно, памятуя прежний опыт взаимодействия с Никитиным, я подготовила проект сопроводительных писем и рекламы. Предполагала, что значительная часть продукции не останется в Нижнем, а будет продана в Москве и Санкт-Петербурге. А там ею заинтересуются и заграничные кулинары — вот когда патент окажется особенно нужен. Пусть Европа по-прежнему поглядывает на нас с превосходством, но уже скоро войдет в моду, да и останется навсегда, «сервировка а-ля рюсс» — привычная нам последовательная подача блюд, от салата до десерта.

Кстати, о салатах… Элементарная вещь, над которой я не задумывалась: а чем чистят овощи на кухне? Я в очередной раз почтила кухарок визитом, и, как и следовало ожидать, они использовали ножи. Спасибо, что острые. Когда однажды пирог задержался из-за того, что не могли быстро нашинковать начинку, я велела постоянно держать на кухне точильный камень.

Что же, значит, опять рисовать, опять идти к кузнецу. Если бы его работа не была такой громкой, хоть открывай кузнечный филиал в усадьбе. Ничего, объясню, а потом буду объяснять на кухне, причем, плюнув на все барские приличия, сама возьму в руки картофелечистку. Конечно, девицы будут ругаться, но потом поблагодарят, увидев, как ускорилась работа и осталось больше дополнительного времени на точение лясов и переливание из пустого в порожнее. Или сон. Или другое какое дело, если десятичасовой рабочий день, твердо установленный мной, не закончился. Меньше было нельзя — меня бы просто не поняли.

(Глава 14 исправлена и дополнена, кому интересно, гляньте;)

Интерлюдия третья

— Это что ж за штуковина? — недоумевал жестянщик, получив заказ на дырявый медный цилиндр с ручкой. Хорошо хоть, хозяйка поместья изобразила на бумажном листе, как должно выглядеть изделие, а мастер такие схемы понимал.

— Да кабы я знал, — вздохнул Алексейка. — Но ты делай, делай, барыня плохого не закажет. И платит по-честному. Глядишь, как вода спадет, отправишься ты в город на себя работать. Ну или останешься, если здесь тебе понравится, а главное, твоя работа Эмме Марковне приглянется. Барский оброк с одних тутошних заработков отдашь, гуляй, душа!

— Так-то оно так, — вздохнул жестянщик, не глядя отвесив подзатыльник сынку, крутившемуся тут же, в оборудованном под мастерскую сарайчике. Он по звуку напильника определил, что малец начал корчить заготовку, и прикрикнул: — Глаза разуй, окаянная душа! За оплошку бьют шибче, чем за отмашку, слышал?! Вот передумаю тебя сапожнику в ученье отдавать, краснеть еще за косорукого!

Пацан даже не пригнулся, но скрежетать сталью по меди стал в другой тональности, правильно зашлифовывая кромку.

— Тебе-то что не нравится? — спросил меж тем барский управляющий. — Накормлен, напоен, лапти сухие.

— Да странно это все, — сморщил бороду жестянщик. — Чтобы баба… барыня в таких делах разумела? А вонючка энта ее? Вошь — она зверь Божий. Со странниками ходит, всегда при человеке живет. А ее зельем бесовским.

— Сам ты балабол бесовский! — окончательно разозлился Алексей. — Вот я батюшке скажу, поставит тебя на поклоны, безбожника! Ту банку пахучую сам отец Даниил святил! И он же проповедь сказал, чтоб чистоту блюли. Тоже мне нашелся богослов, искать бесов, где их нет. Работай лучше!

Жестянщик прикрыл рот, а сам задумался.

И еще больше задумался три дня спустя, когда его поделку ребристую, дырявую да с ручкой, вставили в положенную на бок бочку и соединили ременным шкивом с большим колесом. У бочки был прорезан бок, через ту дырку сверху туда натолкали грязной одежи, налили воды горячей да щелока со странным порошком, какой барыня сделала в своем «лабатором» сарае.

А потом приставили к колесу дворового мальчишку Петьку и велели у колеса ручку вертеть что есть сил.

Он и вертел, гордый, словно барин. И воду в специальную канавку сливал грязную, через вынутую затычку внизу бочонка. И новую налил, чистую, без щелока. И снова вертел… и без воды вертел, еще быстрее. А потом вот чудо — вынули из бочки одежу чистую, прополосканную да почти насухо отжатую! Вешай, баба, на веревку и забот не знай варить в том щелоке, руки до крови стирать, палкой бить да с мостков в ледяной воде полоскать!

— Эк ладно придумано, — пробормотал жестянщик. Но тихо, чтобы его сынок-подсобник не услышал и не стал смеяться над батькой.

— Митрич, ты-то сам этой чудной барыни не боишься?

— Чего бояться-то, Матрена? Это нам нашего барина бояться надо, что со двора прогнал. Я ему в ноги: «Аркадий Полонович, куда же нам-то?!» А он: «Куда глаза глядят! Развелось хлебогадов, завели привычку трескать, будто день без жратвы не прожить! И без оброку не возвращайтесь!» По правде, сам-то он еще тот хлебогад: продал зерно, когда оно после Крещения вздорожало вдвое. У мужиков припасы, а нам-то, оброчным, хоть ворон лови. А еще бояться надо было, когда шли дорогой, как через море Чермное переходили, и вода выше колен была. Хорошо, тебя не послушал, назад не повернул, в голодное поместье.

— Да я уж и не чаяла, что выйдем. Кузька-скотник говорил — не пройдете мимо Голубков, там на усадьбе чудной фонарь, издали виден.

— Потому и добрались. Так чего же бояться-обижаться? Что маслом земляным велела барыня затылкт смазать? Так объяснила — вошь поубивать. Наш-то барин тоже чудачил: как-то девчонкам и паренькам раздеться велел, венками из листьев украситься, будто Адам с Евой, как в грех впали, да плясать медленной пляской. Пастушок на дудке гудел, девчонки стыдились, а он с гостями глазел да смеялся — мол, Олимп это зовется. А так-то видно, у него в штанах этот Олимп зудел. И какой прок дворовым от такого чудачества, только простыли! А здесь — забота.

— Все равно, Митрич, странно у нее в поместье. Все чего-то мастерят, звон, гудеж, а в сарае особняком это самое земляное масло гонят из черной жижи. И барыня сама службы обходит, ко всему присматривается. Вроде не ругается, только в книжку поглядывает. Ох, чует мое сердце, не доверяет приказчику людские вины записывать. Потом станет на конюшне сечь. А может, осерчает и еще хуже накажет: молоко кобылье скисшее пить заставит.