– Она не должна была покидать Китай и не должна была попасть в Индию.

– Почему нет? Что в этом такого? Ох, темнишь ты что-то.

– Я не мог этого допустить!

– Потому что?..

– Потому что это мешало моим планам. И нечего усмехаться! Да, у меня был план!

– Пока что все твои планы – это полный крах.

– Ты же их не знаешь! А я тебе не расскажу. Специально!

– Вредный ты, Фунь Сё, до невозможности. Ладно, это справедливо. Убедил.

Лучи полуденного солнца пробивались сквозь тонкую вязь высоких окон, заливая мягким рассеянным светом всё пространство вокруг. Негромкая мелодия витала по комнате. Она шла изнутри дворца, и здесь были слышны лишь её отголоски. Протяжный напев ба́нсури дополнялся звонкими жгучими звуками ви́на[2], и казалось, что поют сами кремового цвета стены.

Отражаясь от высокого купола, музыка то ныряла вниз, то вновь взмывала к потолку, будто птица металась, разыскивая выход из золотой клетки.

Инструменты спорили друг с другом, перетягивая настроение от лирически-романтичного к бодрому танцевальному и обратно, пока пустота комнаты не взорвалась топотом детских ног и заливистым громким смехом. Впрочем, смех почти сразу прервался.

Двери балкона, выходящего в сад, были распахнуты настежь, и через них в комнату проникал свежий утренний воздух, ещё не успевший напитаться тяжёлым летним зноем.

По витым перилам, отделанным слоновой костью, кося в сторону дверей крупным чёрным глазом, прогуливалась белоснежная голубка со смешным тёмным хохолком на голове. На одной из её лапок посверкивала золотая нить, держащая лоскуток шёлковой ткани.

– Прилетела, – восторженный шёпот мальчишки, который только что вбежал в комнату и теперь осторожно крался к балкону, совершенно не испугал птицу. Наоборот, она будто его ждала, гордо подняв голову и расправив пёрышки.

Ребёнку было на вид лет двенадцать. Темноволосый и голубоглазый, он был прекрасно сложён и наряжен в белый, расшитый золотом, костюм. На его голове возвышался украшенный разноцветными драгоценными камнями тяжёлый тюрбан, который мальчишке явно мешал. Снять его он не решался, периодически косясь на следующего за ним по пятам мужчину. Уже того, что маленький принц был бос, сбросив надоевшую обувь ещё в галерее, хватало, чтобы получить нудный выговор. А за скинутый тюрбан и вовсе пришлось бы не меньше часа слушать надоедливые нравоучения. Хорошо, что у мальчика были свои способы давления на нового слугу, поэтому между ними быстро установился своеобразный нейтралитет, и неприятных воспитательных процедур частенько удавалось избежать.

– Смотри, смотри, – маленький принц остановился в дверях, указывая пальцем на голубку. – Принеси её.

Невысокий бритый наголо слуга мрачно вздохнул и с таким недовольным видом, будто его оторвали от невероятно важных дел, направился к перилам. Птица не сопротивлялась, когда мужчина взял её в руки и всё с тем же недовольным лицом поднёс к принцу.

– Давай, давай, – нетерпеливо подпрыгивая, мальчишка потянулся к лапке, на которой темнел свернутый тонкой трубочкой лоскуток шёлковой ткани. Аккуратно размотав золотую нитку, он снял свиток с лапки голубки и, моментально забыв о её существовании, кинулся внутрь комнаты. Устроившись на низкой мягкой банкетке с резными деревянными ножками, маленький принц торопливо развернул письмо. Лежа на животе, он начал болтать ногами, рассматривая сложные переплетения тонких чернильных линий.

– Что Вы там понимаете, мой принц? – сварливо поинтересовался слуга, усаживая голубку на мозаичный столик, стоящий тут же на балконе. – Это же китайский. Язык сложный, непонятный.

– Понятный, – отмахнулся мальчик, продолжая разбираться с иероглифами. – Скажи, Махмуд, когда ожидается караван с шелками из Китая?

– Через два месяца, – подняв со столика кувшин из джайпурской синей керамики, Махмуд наполнил прозрачной водой такое же синее блюдце и придвинул его к посланнице, чтобы дать ей напиться. – Но зачем вам это? Вы же никогда не интересовались тканями.

– Они привезут мне подарок, – пояснил маленький принц, поправляя сползающий на нос тюрбан, и вновь погрузился в чтение.

– Подарок, – забормотал слуга, с неприязнью глядя на пьющую из блюдечка птицу. – Опять какую-нибудь ни на что не годную чушь. Хоть бы раз прислали что-то достойное. Пряности… Драгоценности… Эти китайцы столько лет пытаются проложить торговые пути в Европу в обход Индии, что могли бы хоть в этом проявить уважение.

– Махмуд, – пропустив мимо ушей почти всё, что говорил слуга, принц поднял голову от свитка. – Махмуд, принеси писчие принадлежности, мне нужно написать ответ. Прямо сейчас.

– Нури, да ты с ума сошёл! – всплеснул руками слуга, напугав голубку, которая перепорхнула со стола обратно на перила и, распушив свои перья, осуждающе уставилась на мужчину. – Не пристало юному принцу самому марать пальцы чернилами.

– Казню, – спокойно и твёрдо заявил мальчик, не отрывая взгляда от письма. – Или нажалуюсь отцу. Свои порядки у себя дома будешь устанавливать, а здесь другие законы.

– Простите, мой принц, – склонился в глубоком поклоне слуга. Его бритая голова блестела, будто смазанная маслом, и по комнате даже запрыгали солнечные зайчики, отражаясь от лысины. – Вы, конечно, правы. Я немедленно всё принесу.

Не распрямляясь, он попятился к двери и исчез за ней, только створки стукнули.

– Наконец-то, – с облегчением выдохнул Нури, соскользнул с банкетки и выскочил на широкий балкон. – Иди сюда, птичка.

Протянув руку, мальчишка погладил посланницу по спинке, как-то хитро перебирая пальцами, и та заученно приподняла правое крыло.

– Я так и знал, – улыбнулся маленький принц, и такой лучезарной была его улыбка, что голубка даже закурлыкала, ласкаясь к его руке. На её крыле с внутренней стороны виднелась едва заметная серая печать – два китайских иероглифа…

– Вкус у тебя, конечно… Что это за странный человек?

– В смысле? Ты посмотри, какой представительный.

– Разве что, если приглядеться…

– Ты ничего не понимаешь. Посмотри как следует. Красавец! Внушительный. Артистичный. А какая причёска!

– Какая причёска? Нет у него причёски, он лысый.

– Сам ты лысый!

– Я не лысый!

– Вот и он не лысый! Это последний писк моды.

– С каких пор ты начал разбираться в моде?

– Всегда!

– Я тебя умоляю.

– Умоляй!

– Сейчас плюну.

– Ладно, ладно, мир. Мир, говорю!

– План твой я пока так и не понял. Чего тебе надо от мальчишки?

– Потом поймёшь. И увидишь, что я сделал всё возможное, чтобы избежать дальнейших событий.

– Слабо верится. Но посмотрим.

– Принцесса Шас Тунь Ан, – громогласно объявил стражник, появляясь в дверном проёме Императорских покоев и тут же отступая в сторону, чтобы впустить девушку.

Здесь не было высоких подиумов и тяжёлых каменных плит со сверкающими драконами. Лишь небольшое возвышение, накрытое золотистым ковром, светлый деревянный пол, по которому стелились солнечные лучи, льющиеся через многочисленные окна, да пара картин на стенах.

– Дочь, садись, – сделав приглашающий жест рукой, произнёс Император, и принцесса опустилась рядом, аккуратно расправив полы нового розового платья. Взгляд её, направленный на отца, был печален, но одновременно выдавал недоумение.

– Дело в том, что я кое-что изобрёл, – начал Император, слегка покачивая головой. Его длинные чёрные волосы были собраны в аккуратный пучок на затылке и закреплены шпилькой цзань. Корону Император носил только по особым дням, в остальное время предпочитая удобство традициям.

– Вы что-то изобрели? – вежливо повторила Шас Тунь Ан, вопросительно глядя на отца. Она отметила его усталый вид, но при этом безупречно вычищенный и выглаженный халат из красного, расшитого золотом шёлка, и блеск чистых волос, и ухоженную бороду с усами. Это значило, что об Императоре как следует заботятся, и он сам не забывает о своём внешнем виде, несмотря на рассеянность.