Поэтому спокойно приняла тот факт, что Лариса — её дочка по документам и прямая наследница по праву. При этом бабка-наследница культуры девяностых отлично помнила цену на гречку. Но диагноз это или ей просто так жить удобнее, никто так и не понял.

— Лариска, жопа ты тощая! — закричала через весь зал ожидания первой именно бабка Де Лакрузо. — Дуй сюда!

Лариса улыбнулась и пошла навстречу. За последний год как-то и отвыкла от Богатырёвых со всеми их причудами. Теперь придётся вспомнить все их повадки. Ну а что трусы пропитались совсем не Богатырёвским следом, так об этом из знать не обязательно. Все по жизни чем-то жертвуют. Некоторые даже ежедневно.

— Цыц, Анфиса! Развонялась тут! — прикрикнул дед следом и вдохнул полной грудью. — Дай прежде Родины понюхать. Даром, что ли, гражданство меняли?

Обняла обоих Лариса. Расцеловала в обе щёки и поприветствовала:

— Добро пожаловать домой, мои родные!

[1] Подробнее о приключениях Богатырёвых и всех причастных в цикле «Тот самый массажист».

Нельзя быть умным постоянно. Иногда надо с умным видом выкидывать едва открытую баночку из-под йогурта в мусорку и с недоумением смотреть на крышечку от неё в руке.

Чем сейчас и занимался генерал Тоненьких.

— Однако, — обронил он и следом выкинул и её. Затем выдохнул с сожалением и следом набрал номер Лёвы. — Ну как там? Перевоспитываются соколики?

Не то, чтобы Борис Валентинович не любил завтракать. Но дела он делать тоже любил. Обстоятельно. В особенности, если ребятам обещали новый автомобиль на работу. Не первый раз их дёргает всё-таки.

Чем ещё на пенсии заниматься?

— В процессе, — ответил бывший подопечный. — Работаем, Буревестник.

Лев как всегда — немногословен.

С другой стороны, человека на ротации тоже не следовало дёргать. И так в запаре. На Донбассе отпусков нет, только вынужденные выходные. Через пару дней обратно.

«И уже не до призовой машины будет», — подумал генерал, вздохнул и достал из мусорки йогурт.

Всё-таки чистая тара, только-только новый пакет застелил. Не до нежностей. И тем более, не до брезгливости. Ведь «обратно» — это туда, где высшие силы у Днепра спорят. А попутно двигают фигуры где-нибудь на периферии, чтобы отвлечься и сильно не приедалось: центральная Африка, Косово, Сектор Газа, Тайвань, Нагорный Карабах, Сирия. Позади руины Ирака и Ливии. А в перспективе лишь чёрные дни для западной Европы.

«Ну, да туда им и дорога», — ещё подумал генерал и йогурт залпом выпил.

Связь давно отключилась, но телефон в руке генерала остался. Как вдруг на дисплее высветился следующий контакт «в случае вынужденной тоски — ответить».

Это был особый контакт, по которому Тоненьких позвонить не решился бы даже под пытками. Но если звонок оттуда — не взять греху подобно.

— Слушаю, — ответил он как можно более ровным голосом.

— Борис Валентинович, как тебе в тылу? — прозвучал ещё не старый, но немного потухший голос наставника, которого по джунглям амазонки на себе нёс тридцать километров однажды.

Но и он в долгу не остался — из автомобиля из-подо льда доставал на Амуре, когда зимняя рыбалке не по плану пошла. А потом в бане парил так, что как заново родился. И даже бронхитом не заболел по итогу.

— Хреново, — признался Тоненьких, так как толком не понимал, чем занимается в последние пять лет, кроме дачи и попытки воспитать уже взрослую дочь Вероничку.

«Всё равно себе на уме», — всё чаще вынужден был признавать «родитель по имени папа».

— Ты нам нужен, — вдруг прозвучали важные слова, что заставили сердце ускорить ход. — Твой опыт пригодится. Тряхнёшь стариной, Буревестник?

— Есть «тряхнуть стариной»! — так резко вытянулся по стойке смирно Тоненьких, что банка сама в мусорку улетела, а крышка закрылась.

Ещё бы чуть-чуть и сама бы утилизировалась. Был бы приказ.

— Куда? — позволил себе только один вопрос Тоненьких.

— Туда, — ответил динамик.

— Есть, «туда»! — тут же сделал поправки на ветер Тоненьких и пузо в живот превратилось на вдохе. А если дадут пару минут, то и старый пресс вернётся.

Его наставник отключил связь. Он взял над ним шефство ещё в Афгане. В лазарете познакомились. Когда одного лечили от дизентерии, а второго от острой ангины. И обоих парацетамолом.

Медсестра разламывала таблетку на двоих и только добавляла наставительно:

— Это от головы, это от живота… И не перепутайте!

Выжили. Прошли. Служили. Продолжали. Дослужились. И вот — опять. За Родину. Только он чуть раньше призвался, а Тоненьких с запозданием в добор пойдёт.

Но как дойдёт, обязательно потолкуют!

* * *

Если бы Бог-Всеотец-и-Всемать положил каждому человеку скрижали с новыми заповедями под подушку, никто бы не заметил. Потому что людям не нужные простые истины и тем более, очевидные советы. Поэтому карме приходится трудится намёками, полунамёками и тайными знаками. А иногда даже писать на заборе и переходить на русский матерный, если не замечают член на лбу чёрным маркером и не желают никого слушать.

Впрочем, утро начиналось неплохо. Боря открыл глаза и заморгал. Проснулся, едва расслышал из коридора весёлый припев.

Кто-то пел бодрым голосом и постепенно приближался к комнате, судя по звуку:

— Капитан, капитан, улыбни-и-и-тесь! — звучало в коридоре, а затем в комнату зашла голая со всех сторон бабка. Едва взглянув на офонаревшего сантехника в кровати, она даже удивилась. — Кто вас сюда впустил без билетика?

«Кто, что, как⁉» — промелькнуло в голове Глобального.

— Разве это не туалет? — добавила старушка и показала из-за спины рулон туалетной бумаги. — А я подготовилась!

Если Боря к этому моменту ещё и болел, то теперь простуду как рукой сняло. Он подскочил из-под влажного от пота одеяла и юркнул за шторы. Зря Вика сняла с него всё, в том числе и избавила от халата. Хотя замысел вроде был неплох. После бани пропотеть должен был. Переболеть. Всё плохое и уйдёт вместе с потом.

Боря и пропотел, и остыл, а ныне снова взмок, когда бабка, вместо того, чтобы закричать или выскочить вон, вдруг подошла и спросила шёпотом:

— Ты ведь из этих?

— Каких? — уточнил сантехник хриплым голосом.

— Ну… наблюдать любишь?

Единственное, что в данным момент можно было наблюдать — это синюю татуировку-лозунг на бедре старушки, что лет пятьдесят назад звучала как «жизнь за КПСС!». Но ещё лет двадцать назад сползла до колена, а в последние годы вовсе поникла. «КП» обросла родинками, потемнела и больше не подвергалась дешифровке. Но чуть разгладив складки, можно было прочитать тату уже как «жизнь за СС!», что только вносило сумятицы в пробуждение.

— Ничего я не люблю! — заявил Боря, сторонясь эсесовцев даже помоложе, не то что длительной выдержки.

«Это в Канаде и Аргентине им хоть пусть поклоняются, но Сибирь всё помнит!» — добавил грозно внутренний голос.

— И никаких этих! — добавил и сам сантехник.

— А, ну тогда давай без этих, — легко согласилась старушка и обняла его вместо со шторкой.

Боря не помнил, когда последний раз так кричал и возмущался. Возможно, когда Генка, (сидя ближе к телевизору), отключил его джойстик от приставки и закончил бой эффектным фаталити в мортал комбате, пока никто не мешал. А спорили на победу на фанту.

А если ещё раньше, то в детском садике, где Машка уговорила показать письку, а потом сделала вид, что что плохо рассмотрела «и вообще не считается».

Первым на крик в комнату явился дед в капитанской шляпе.

— Фиска, отрыжка ты пингвина! — тут же возмутился он. — Это не тога, а занавеска. Оставь шторку в покое!

— Кого хочу, того и тогаю! — возразила бабка, но объятья разжала.

Из-за занавески тут же вывалился голый, потный сантехник, срывая штору за собой наполовину.

— О, да шторка с начинкой! — удивился дед.