— Был у нас в роте Ваня-Небоскреб. Ростом два ноль пять. Плечи хоть рулеткой мерь. Из сибирской староверческой семьи: крестился двухпудовкой, так гиря широко вокруг груди летала. «Газик» мог на бок положить. Мы говорили силачу: «Ваня, в любой организации, где будешь работать на гражданке, требуй смело трехкратную зарплату». Дружил он с парнем смоленским, знающим много фокусов. Особенно ловко узлы развязывал. Свяжут за спиной руки ремнем или веревкой, скоренько от пут освободится. Ваня ему раз и предлагает:

— Спорим, ты мой самый простой узел не развяжешь?

— Развяжу.

— А вот нет. Проспоришь — покупаешь три блока жевательной резники. У меня племянницы есть, каждой надо гостинец послать.

Дружок заложил руки за спину, ждет. Мы окружили, наблюдаем. Небоскреб заранее обмотал изолентой прут арматурной стали, чтобы кожу фокусника не повредить. Легко, точно это были концы косынки, стянул арматуру на кистях рук. «Узелок» был завязан туго и по всем правилам. Такого фокуса-покуса друг не ожидал.

— Развязывай, Ванек, перехитрил меня. Проспорил я вчистую. За сообразительность твоим племянницам кило шоколадных конфет прикуплю.

Не дай бог обучить Ваню приемам каратэ: наверно, пальцем стену проткнет…

Очередь в столовой «Синильга» продвигалась быстро. Григорий держал на языке привычную фразу:

— Два первых, три вторых и… море компота.

Просеки, бетонные дороги, нефтяные и газовые реки разграфили болота, тайгу, прошли по вековым владеньям лосей и медведей, урезали территорию берендеева царства.

Живут среди северян рассказы о встречах с рысями, медведями, лисицами.

Поехал любитель природы на мотоцикле по новой бетонке, что ведут до Пионерного дорожники Казахстана. Облюбовал в сторонке кедр. Рюкзак у дерева бросил, приготовился лезть. Вдруг шишка упала. Вторая, третья. «Кедровка старается», — проговорил шишкарь, собираясь обхватить ствол кедра. С вышины как рявкнет «кедровочка». Если бы судьи включили в тот момент секундомеры, был бы наверняка зарегистрирован новый олимпийский рекорд в беге на… энное количество километров: заготовитель орехов, забыв про мотоцикл, очухался неизвестно где, пропустив под собой множество бетонных плит.

Вечером поехал вызволять мотоцикл. Предполагал: мишенька его в лепешку расшиб. Нет. Целехонький «Иж» лежал на боку, только зеркало было снято. Неизвестно, на каком пне установил его косолапый и любуется иногда на свою сытую мохнатую морду.

Второе приключение произошло с женщиной, собирающей малину. По раскорчевкам, вдоль просек и трасс густые заросли малинника. Насобирала женщина почти полное пластмассовое ведерко ягоды, идти домой собралась, да встретилась носом к носу с хозяином тайги, а значит, и этого малинника. Он объедал ягоду со своей лесной стороны.

Ягодница от страха онемела, села на мох. Закрыла лицо правой рукой, левой мертво за дужку ведра держит. Подошел сластена, обнюхал ни живую ни мертвую сборщицу, принялся за даровое угощение. Ведерко скоренько опустело. Пришла в себя женщина — ни медведя, ни ягоды. Можно было бы все это за сон принять, да на ведерной дужке черные шерстинки остались.

Месяца два заикалась баба и лечилась от нервного потрясения.

Оленье месторождение по числу медвежьих визитов держит первенство. Слесарь, обслуживающий буровую, нес ночное дежурство на насосно-компрессорной станции. Михайло Иваныч ввалился в дверь по-хозяйски. Встал на дыбы, удивленно рассматривая диковинное оборудование, которое, как ни странно, ревело сильнее его.

С легкостью серны рабочий забрался на резервуар, нажал на ручной клапан для сброса воздуха. Раздался оглушительный шум, принудивший ночного гостя убраться восвояси.

В Катыльге от прежнего большого поселения осталось несколько изб. Имеется метеостанция. Улицы «балковые» и «вагончиковые». Разгрузочные причалы. База производственно-технологического обслуживания и комплектации оборудованием.

В балках и вагончиках, естественно, проживает молодой рабочий класс.

Делая ночной обход владений, медведь забрел и в Катыльгу. Подошел к балку, почесался об угол. Парень, вышедший с полминуты назад по своему делу, увидав пришельца, с испугу вполз в узкий собачий лаз под полом балка. Если бы ночной визитер, просунув лапу, захотел вытащить на белый свет скрывшегося человека, то он бы, пожалуй, только оторвал ногу — так туго «запыжил» себя находчивый малый между землей и полом. Так туго, что часом позже пришлось подгонять автокран и приподнимать балок.

Однажды ягодник возвращался из лесу с рюкзаком клюквы. Присел у тропы, закурил. Неожиданно подкатился к нему медвежонок, принялся обнюхивать носки резиновых сапог. Где-то поблизости была медведица. Человек знал это и испуганно озирался по сторонам.

Струей папиросного дыма, направленной медвежонку в нос, вахтовик хотел отогнать малыша. Тот чихал, отмахивался лапой от вонючего облачка и не отходил. Губы у сборщика клюквы тряслись, дымовая струя получалась ломаной.

Минуты три медвежонок крутился около человека, потом покосолапил к нетерпеливой матери, подавшей ему призывной сигнал.

Нет, что ни говорите, а деликатными стали нарымские медведи.

Расшалились апрельские вьюги. Ни единой прогалинки над томским аэропортом. Трубно гудит в дверных тамбурах ветер, сбивает пепел с сигарет курящих пассажиров. Нефтяники, улетающие вахтовым самолетом в Пионерный, держатся особняком. На обзаведение бород Север отпустил им добротный материал. Некоторые бородищи настолько роскошны, что походят на пристроенные к щекам и скулам шиньоны. Черные. Аккуратные. Кудлатые. Цвета махорки. С рыжинкой. В бородах еще «не звенит» серебро седины.

— Пионерный открыт? — спрашивает словно всех сразу горбоносый парень в меховых сапогах с застежками поверх тугих голенищ.

— Открыт, Олег, открыт! — успокаивает мужчина лет сорока, гоняя вверх-вниз язычок молнии на синей куртке. — Позаимствуй у Бабы-Яги метлу, ступу и шуруй. Этим летательным аппаратам никакие метеоусловия не страшны.

Олег низкорослый, приземистый. Глаза большие, простодушные. На тыльной стороне рыжеволосой ладони татуировка — якорь, обогнутый цепью. Посмотрев исподлобья на сказавшего про метлу и ступу, вахтовик с ноткой обиды в голосе ответил:

— Одному-то, граф Нулин, скучно лететь. Ведь почти семьсот верст небесным пёхом надо добираться. Не полетишь ли со мной?

— Сугрев дорогой будет?

— Свой вези. Денег зашибаешь — сберкасса трещит.

— В Пионерном «сухой закон».

— Размочим… не впервой. И к чему ввели сухозаконие? В Америке оно не прижилось.

— Тут тебе не штаты — звонкая стройка. Вахты по двенадцать часов. Работа без вина пьянит, с ног валит.

— Тоже мне — звонкая стройка!

— Чем она тебе не по душе, Авдотьин?

— Захудалого ресторанчика в поселке нет.

— Неужели тебе городских мало?

— Негусто. Раньше стиль барокко был, теперь «баракко».

— Слушай, старик, наши общежития — далеко не бараки. Подведенная горячая и холодная вода. Душевые комнаты. Парикмахерская. Швейная мастерская есть. Цветные телевизоры. Бильярд. Постельное белье у нас регулярно меняют. В поселке три столовые, четвертую кирпичную скоро сдадут. Пожил бы ты, как мы, в палатках, когда Стрежевой строили.

— Исчезнувшая романтика.

— Романтика, Олег, видоизменяется, но никогда не исчезнет. Она вечна, как материя мира.

Тот, кого назвали графом Нулиным, разгорячился. На лбу, в мелких морщинах скопился пот. Какой-то салажонок, залетающий на вахту всего третий раз, будет спорить с первостроителем Нефтеграда Сергеем Нулиным?! Он замолкает, уносясь памятью почти к двадцатилетней давности. О чем-то болтает с вахтовиками скептик. Сергей не слушает его. Насмотрелся он всяких летунов-говорунов. Захлебывались такие Севером от нескольких глотков ледяного воздуха. Первые жгучие ветры продували мозги насквозь. Никакие надбавки не удерживали. Мчались, сломя голову, до дома, до хаты, вили гнезда на других, не головокружительных параллелях. Чует Нулин: не привьётся этот дичок к северному молодому древу жизни.