— Тише, товарищи, тише! Прислушайтесь повнимательнее к этому человеку, — посмотрел на Фаттахова. — Он тихо говорит, но громко работает.

Много коллективов, работающих в тяжелых северных условиях, заявляют о себе громкими делами. Буровые бригады 3. X. Усманова, А. С. Репникова, В. А. Иванова, Т. Г. Фаттахова, Н. Я. Гайдая с большим опережением справляются с годовыми планами проходки скважин. Непотухающий огонь социалистического соревнования ярко горит в Стрежевском и Васюганском нефтегазодобывающих управлениях и в управлениях буровых работ. Общий километраж скважин, убегающих в глубь земли, исчисляется многими десятками и сотнями верст. Дистанции поистине марафонские. Только за один месяц буровнки-ренниковцы пробурили без малого восемь тысяч метров горных пород. Был зарегистрирован новый рекорд проходки скважин. За этим рекордом последовали новые.

Громкая слава идет о комплексной бригаде слесарей-монтажников, руководимой Владимиром Кузьмичом Огийко. Его награды — орден Ленина и орден Трудового Красного Знамени — дань признания трудовых побед, достигнутых бригадой по обустройству нефтяных месторождений.

Буровики производственного объединения «Томскнефть» упорно и уверенно идут к стотысячному рубежу годовой проходки скважин. Эта глубина, которую можно смело назвать высотой труда, тоже будет преодолена.

Киношники торопились. До обеда они успели заснять работу операторов по капитальному ремонту скважин, вышкомонтажников. Вертолет доставил их в поселок лесорубов: там проживал известный охотник— промысловик Спиридоний Терентьевич Сухушин. Спешили к нему: известный соболятник возвратился на денек из своих охотничьих угодий помыться в бане, пополнить запасы продуктов и провианта. «Буран» стоял около крыльца весь запорошенный снегом. На широкой лыжине сидела синица и проворно клевала найденную где-то крошку мяса.

Съемочная группа зашла в избу промысловика. Над тусклым зеркалом — широченные с отвилинами лосиные рога. Слева на гобелене именное двуствольное ружье, подаренное за выполнение двух сезонных планов по пушнине.

— Вы Сухушин? — спросил хозяина сухопарый, с длинной красной шеей и острым подвижным кадыком кинооператор.

— Я Сухушин, — ответил растерянно Спиридоний Терентьевич.

— Мы будем вас снимать.

— Откуда? — с ухмылкой спросил промысловик.

— Не откуда — а куда. На экран… Эх, ружьецо какое! — восхитился оператор и щелкнул длинным пальцем по вороненым стволам.

— Памятное ружьецо, — поддакнул охотник. — Вручили мне его за большую пушнину. Получал — попросили слово сказать. Говорю: «Спасибо за подарок, товарищи. В следующий охотничий сезон даю слово промышлять лучше, чтобы пулеметом наградили…».

Рассмеялись все, кроме молодой женщины из съемочной группы: она, загипнотизированная лосиными рогами, не уяснила сути рассказанной шутки.

Хозяин предложил гостям сесть.

— Где же я вам столько пар лыж найду? — озабоченно спросил Спиридоний Терентьевич. — В тайгу ведь пойдем, к моей избушке. А впрочем, я вас на снегоходе отвезу: сзади нарты — и порядок.

— Рады бы к вам в избушку съездить, да времени в обрез, — успокоил кинооператор. — Будем снимать за поселком. Шкура соболя дома найдется?

— Как не быть.

— Вот и отлично. Сделайте быстренько чучело… ну, ватой набейте, пуговки вместо глаз… и на ветку… Вы подходите на лыжах с собакой, стреляете… соболь к ногам. Вот и весь сюжет.

— Никогда по ватным соболям стрелять не приходилось. Ну раз для искусства надо — можно и такого смастерить… Маруся, — обратился он к жене, — напойка гостей чайком с медом, потом ваты из старой фуфайки надергай.

Через час Сухушин вышагивал впереди съемочной группы, неся под мышкой набитую ватой шкурку. Насаженный на медную проволоку соболий хвост вилял за согнутой рукой охотника. Взятые из бус жены два «настоящих глаза» зорко следили за накатанной дорогой, за высокими, ослепительно белыми сугробами. Оператор передал кинокамеру ассистенту, а сам нес на плечо широкие, подбитые камусом охотничьи лыжи.

Соболя посадили на сосну по всем правилам: любопытный зверек, распушив хвост, зорко глядел на сухушинскую собаку, которая не собиралась его облаивать.

— Усь, Грач, усь! — подбадривал кобеля хозяин, но лайка не понимала, что от нее хотят, не играла роль «для искусства». Грач отбежал к пеньку и без всякого конфуза поднял заднюю правую ногу. Выражение умных сургучных глаз говорило: «Ваша затея не для меня». Пес взвизгнул и слегка потявкал после того, как оператор больно потрепал его за ушами.

— Стреляйте, Терентий Спиридоныч, — перепутав имя и отчество соболятника, выкрикнул оператор, и камера застрекотала возле его виска.

Сухушин поднял тозовку, по привычке прицелился в соболий глаз, да вспомнил предостережение жены: бусину мою не пореши. «А ведь верно… жалко… хорошая бусина, под жемчуг». Но было поздно: сработал инстинкт — яркое соболье око разлетелось вдребезги. Сраженный метким выстрелом соболь упал с ветки и весь хвост, насаженный на медный каркас, утонул в рыхлом сугробе. Дважды убитый зверек воткнулся в снег стоймя. Он стоял, как вылезший из норки суслик, жалостливо подогнув передние сморщенные лапки. Теперь Грач не мог пережить собачьего волнения и азарта. Он налетел на ватного истуканчика, вдавил в рыхлый снег и победно лег на меховую бутафорию шерстистым брюхом. Камера трещала вовсю. Довольный кинооператор сглотнул скопившуюся во рту слюну.

Киносюжета промысловик не видел: охотился в своих обширных владениях. Возвратясь из тайги, встретил соседа — щуплого, горбоносого мужика. Он поведал восхищенно:

— В кино тебя, Спиря, казали — весь поселок смотрел… эк ловко ты ссадил соболька! Хотел он, шельмец, раненый удрать, да твой Грач — не промах кобель: прижучил в сугробе…

Жена зудила:

— Покупай новые бусы.

Сухушин вышел в сени, занес мешок. Вытащил крупную связку собольих, беличьих шкурок. Надел жене на шею.

— Дороже этой нитки бус я тебе, Марусенька, подарить не смогу.

Мастер Вячеслав Гайдин перед обеденным перерывом пригласил электрогазосварщика Пуховикова в вагончик-конторку. Развернул клочок бумаги и положил рядышком на узкий стол сигаретный окурок и не до конца сожженный электрод.

— Что видишь, Вася? — спросил мастер недоуменного рабочего.

Тот заморгал красными, воспаленными глазами и понял все.

— Вот так и получается: свою сигарету почти до фильтра искурил, а государственный электрод бросил «недокуренным». Как же мы собираемся два дня в году работать на сэкономленном материале?!

— Электроды сыроватые, — оправдывался сварщик.

— Ты их хоть под подушкой суши, но сжигай до конца. А швы вертикальные какие у тебя получаются?! Me шов — ров настоящий: по краям подтеки, середина шва в ложбинках и ухабах. Начнешь молотком шлак сбивать — капли металла дождем сыплются. Где можно одним электродом обойтись, у тебя полтора-два уходит.

— Научусь… какие годы…

— Тебе надо было в профучилище учиться. Здесь работа требуется. Говорят, ты в спорте преуспевал, за держатель и резак редко брался… вот и итог. Пойдем-ка со мной.

Гайдин повел сварщика на объект, где стояли близко друг от друга многокубовые прямостенные емкости. Вставил в держатель недоиспользованный электрод, поднес к глазам щиток, стал наращивать шов. Ослепительное пламя озарило сварочный аппарат, переплетение труб под высоким потолком, широкие окна цеха, брезентовую робу молодого рабочего. С минуту бесновалось это залетевшее в цех солнце. Мастер передал щиток хозяину. Оба смотрели на угол емкости, где недавно кипел металл. Рядом с рваным, некрасивым швом Пуховикова красовался хоть и короткий, но до удивления ровный и аккуратный валок, Василий не выдержал, с восхищением и завистью произнес:

— Каллиграфно получилось! У нас даже мастер производственного обучения не так красиво строчил.