Полуденное солнце обжилось в высоких голубых хоромах. Велик и красочен мир земли, утопающей в его щедрых лучах. Потянулись припойменные равнины. Не поймешь: кустарниковые островки забредают в воду или выбредают из нее. Поражает причудливость серебристых завитков проток и речек, обилие больших и маленьких озер.

Узорчатое полотно убегает к светло-зеленой дымке горизонта и где-то там сшивается с новым затейливым кружевом.

Гигантскими рептилиями выползают из вод травянистые гривы. Ярко-изумрудные спины взблескивают под напором лучей, словно пошевеливаются, скатывая с себя остатки влаги.

Обские воды нынче вновь обошли, обхитрили огромные пространства вокруг своего излюбленного ложа. Они подмяли под себя грядины кустарников, обременили тяжестью луга, растворили в мутной пучине озера. Матерая река давно откатилась к своим границам, оставив в спешке и забывчивости множество потопленных низин: близлежащие луга возле них, как невыжатые мочалки. С косой еще можно пройтись по травам, выстричь прокосы. С техникой лучше не соваться.

Но не везде такая картина. Кое-где сухие гривы в шлемах стогов. У нарымчан так: воду брани, да не упускай дни. Прозвенит бубенчиком короткое северное лето, не ухватишь его, не попросишь: повремени, не успел корма заготовить.

Нынче васюганские нефтяники пошли «в отдел» от подшефного совхоза. Выделили им далеко не золотое местечко — луга вблизи протоки Муч. Совхоз «Дружный» их не выкашивал несколько лет, отчего они потеряли свою продуктивность, местами, как бородавками, покрылись кочкарником. На луга по закрайкам стали наползать кустарники. Вот тебе и Муч! Будет мучение с сенокосом, ведь надо поставить в стога ни много ни мало — шестьсот тонн сена. План, как приказ. Кругленькая цифра многим ввинчивалась в голову, заставляла проявлять расторопность, предпринимать решительные действия.

…Притерпелся к вертолетному шуму. Сосредотачиваю внимание на диковинном живом холсте земли. Каждый год воссоздает природа эту великую картину, обновляет ее. Сколько затрачено мастерства и красок! Прогибы нежно-зеленых ложбин. Скопище кудрявоголового ракитника. Охряно-коричневые разводья на заболачиваемых низинах. И повсюду нерасшифрованные иероглифы безымянных речек, невесть откуда появившихся ручьев и проток. Земля кажется накрепко зашнурованной этими стальными жгутами, надежно опечатана личными печатями озер. Но давно уже эта нарымская земля — не тайна за семью печатями.

Гафуров дремлет. Саша возится с Дружком: поглаживает нежно кобелька по голове. Терпи, Дружок! Твой собрат в космосе побывал, а ты летишь всего лишь на километровой высоте.

Вот и отрядный стаи показался: рядок аккуратно расставленных вагончиков, похожих на длинные бочки, бревенчатая изба в стороне, другие постройки, соединенные между собой тротуарами. За волейбольной площадкой тракторы, навесные агрегаты. С одной стороны огромный луг упирается в полосу берегового кустарника возле широкой протоки. С другой его поджимают озера.

Воздушный извозчик осторожно опускает подвеску на обозначенной флажками площадке. Приземляется сам. Мы выпрыгиваем вслед за Дружком. Саша не забывает прихватить самодельную лодчонку.

Первый, кому я пожал руку на луговом станс, был Станислав Владимирович Кузнецов, секретарь объединенного парткома васюганских предприятий. Он отлетал с этой машиной. Мы успели переброситься двумя-тремя фразами.

С Кузнецовым познакомился год назад. Меня всегда поражал прямой доверительный взгляд его до удивления голубых глаз. Они были под цвет весеннего, пронизанного солнцем неба и не внушали ни малейшего опасения, что их обладатель может когда-нибудь сфальшивить, поступить не по совести. Его отец три десятилетия работал электриком на буровых. Сын по эстафете перенял эту специальность. Только по дороге знаний ему удалось вырваться вперед: закончил Томский политехнический институт. Был командиром стройотряда. В молодом еще Стрежевом прокладывал лежневки, занимался бетонными работами. Монтировал первую буровую на Оленьем месторождении. Однажды вышел из строя мотор весом около четырех тони. Раньше его заменяли, теряя уйму времени и сил. Теперь решили сами запаять обмотку, заизолировать. Включили. Сколько же было радости, когда электрическая махина ожила, продолжила исправно служить нефтяникам.

Ставили Станислава Владимировича комиссаром кормозаготовительного отряда. К этому поручению молодой коммунист относился с такой ответственностью, точно от его выполнения зависел исход сражения. Каждая ежегодная битва за корма требовала победы. На малолюдном севере и один на лугах — воин. Когда засыпали от усталости молодые трактористы, подвозившие траву к агрегату по производству витаминно-травяной муки, садился за трактор Кузнецов. Не знала передышки гудящая сушильная машина. В мешки сыпалась и сыпалась пахучая сенная мука. Зачастую спать приходилось по три-четыре часа в сутки. Комиссар, его отрядная гвардия хорошо научились наращивать время суток за счет нового, пришедшего на смену дня.

Создания объединенного парткома потребовала сама жизнь. Нефтяное Васюганье стало важной ключевой позицией, где развернулись большие дела, сошлись горячие интересы многочисленных крупных и мелких организаций. Оркестр большой, несыгранный. Объединенный партийный комитет направлял деятельность всех предприятий в русло главных дел. Их немало. Добыча нефти. Строительство. Быт вахтовиков. Обустройство новых месторождений. Бурение. Прирост фонда скважин. Воспитательная работа. И конечно — участие нефтяников Васюганья в реализации Продовольственной программы.

Вертолет взмыл теперь уже налегке. Долго носились над базой кормозаготовителей сухие травинки.

Приглядываюсь к лицам. Мимо меня, насупясь, прошел длинный, слегка сгорбленный парень. Заглянул в корзину, доставленную из вахтового поселка.

Навстречу мне со скупой улыбкой идет вразвалочку Михаил Петрович Вайнер, главный механик Васюганского нефтегазодобывающего управления. Он и тут за главного — командир отряда. Встречал его раньше на планерках и совещаниях. Легкая смуглота лица. Закругленная валочком шкиперская бородка. Если бы еще торчала изо рта трубка с длинным изогнутым чубуком, то портрет морского бывалого скитальца был бы полностью завершен.

Здороваемся. Видно, что я, гость-чужак, не ко времени в отряде. Вот прилетевшие электрик и сварщик — другое дело. Читаю в глазах отрядного командира: «Досаждают тут разные…» Позже узнаю: здесь побывали уже газетчики, разные комиссии, проверяющие подготовку отряда к сеноуборке. Даже гостила группа немецких специалистов — шеф-монтажная группа из ГДР, следящая за монтажом установки подготовки нефти. Установка, произведенная в ГДР, раскинулась на вместительной площадке рядом с поселком Пионерный. Неоднократно встречался с немецкими инженерами в поселковой гостинице «Юность». Сидя за чаепитием возле сверкающего русского самовара, эти мастера-весельчаки походили на членов одной дружной трудолюбивой семьи.

Устроился в первом — гостевом вагончике. Отрядный завхоз Рамиль Сагдиев — низкорослый, шустрый, жилистый паренек — выдал мне одеяло, марлевый полог от гнуса, постельное белье. В минуты сильной озабоченности и волнения у Рамиля подергиваются мышцы лица. Проживя в отряде неделю, узнал, что завхоз работал чокеровщиком в леспромхозе, его стукало сосной: не делю в правую сторону засматривался. Он весел, бодр, любит построжиться. Обязанности «главного каптенармуса» выполняет ретиво.

На крылечке вагончика сидит раздетый до пояса молодец лет двадцати пяти. Взгляд «заземлен», лицо в глубокой задумчивости. Не хочу нарушать его созерцательного покоя, прохожу мимо. Заговорил сам:

— Надолго к нам?

— Как поживется… кем в отряде вон тот длинный, что спешит по тротуару в штаб?

— Хмурый-то?

— Да.

— Комиссар наш.

— Всегда он такой хмурый?

— Лет тридцать семь, наверно… с рождения… фамилия у него такая. Как сказал один классик: у нас на Руси угрюмого от заспанного не отличишь.