Итак, Воронов-Свияжский превратился в виленца, два дня беззаботно бродил по Старому городу, пытаясь проникнуться окружавшим средневеково-барочным духом. Сергей дышал внезапно явленной свободой, которая ни к чему не обязывала, совершенно не требуя выстраивать занудных линий поведения. Он стал в те дни вольным человеком. Намеренно заглянул в Доминиканский костел Святого Духа, так как слышал о его неземном интерьере. Случайно оказался в соседнем — францисканском монастыре, осмотрел с любопытством обветшалый собор и прилегающие готические строения. Посетил старейший в городе костел Святого Николая, что спрятался в укромном местечке, упреждая праздных зевак. Там же в крохотном скверике остановился в раздумье перед статуей Святого Христофора (небесном покровителе города) с ребенком Иисусом на плече. Пошастал по увитым плющом старинным университетским дворикам, потом прошел к сказочной Святой Анне и охранявшему малютку громадному Бернардинскому собору. Не будучи воцерковленным человеком, удосужился войти в просторный православный Пречистенский храм и поставить свечи за успех начатого дела и о здравии близких. Так, на всякий случай поставил, а вдруг…

Ну, а как не подойти к Острой браме — «Воротам Зари» («Ausros Vartai» по-литовски), где в надвратной часовне помещена священная для католиков и православных икона «Остробрамской Божией Матери». Еще на подходах к башенной арке Воронов поразился обилию паломников, на коленях, ползущих к святому образу. В аркадах костела «Святой Терезы», примыкающих к воротам, гнездятся десятки нищих и увечных людей, настойчиво просящих подаяние «Христа ради». Сергей невольно погрузился в ожившее дикое средневековье. Он не мог себе представить, насколько поляки фанатичны в собственной вере, поистине поразительны сцены человеческого уничижения в просвещенном европейском городе. Воронов осторожно обходил неистово крестящихся пилигримов и, поддавшись общему порыву, обнажил голову, проходя под обшарпанными сводами крепостной башни «Аушрос».

Худо-бедно ознакомясь с городом, Сергей, напустив степенный вид, решил наведаться в русскую гимназию, где учился и не закончил курса Борис Коверда. У него имелось удостоверение журналиста изданий комитета Русского общества в Кракове и Праге, что и разрешало напрямую побеседовать с директором гимназии Леонидом Леонидовичем Белевским. Этот человек имел недюжинные способности: педагог, публицист, общественный деятель. Энергичный член Виленского русского общества, он выступал с докладами на религиозно-философские темы, руководил литературно-артистической секцией общества, даже одно время исполнял обязанности директора Виленской духовной семинарии.

Само собой разумеется, поначалу разговор зашел на животрепещущие темы для гимназии, испытывающей серьезные проблемы с финансированием. Дефицит за двадцать шестой — двадцать седьмой учебный год составил свыше двадцати тысяч злотых. Минимальный бюджет школы на новый период составлял те же двадцать тысяч, из них двенадцать тысяч — плата за учебу, если будет платить каждый ученик. Помощь от Русского политического комитета (РПК) и пособие Русского общества принесут максимум пять тысяч злотых. Опять возникал дефицит денежных средств. Регулярно задерживаются выплаты преподавателям, к тому же из-за бедности половине учащихся платежи за гимназию приходилось отменять.

Это было первое серьезное задание Воронова, потому даже мельчайшие детали навсегда отложились в памяти.

Посочувствовав директору, псевдо-журналист плавно перевел разговор на волновавшее умы виленцев громкое дело бывшего гимназиста Коверды. Сергей сразу же сумел сориентироваться и занял позицию, царящую в умах русской эмиграции — поступок Коверды благородный и героический.

Леонид Белевский придерживался того же мнения. Со слов директора — Борис Коверда проучился в гимназии только год, намеренно ушел из белорусской школы, из-за просоветских взглядов большинства учеников. Жил юноша в тяжелых материальных условиях, парню приходилось подрабатывать, потому и часто пропускал занятия. После Рождества Борис не стал посещать уроки, встал вопрос об отчислении из гимназии. Дословно Леонид Леонидович сказал: «Исключение Коверды было для меня тяжелой обязанностью. У юноши стояли слезы на глазах, когда тот говорил, что хочет окончить гимназию, но нечем платить. Борис был тихим, спокойным, послушным, сосредоточенным и замкнутым… — чуточку подумав, Белецкий добавил, как бы в собственное оправдание. — Как директор гимназии скажу, что Коверда оставил о себе самые теплые воспоминания».

Сергей уже для себя высветил личину юного террориста, чрезмерно озлобленного на советскую власть и ставшего непримиримым врагом новой России.

Пришлось побеседовать с духовником и законоучителем гимназии священником Дзичковским, который также лестно отзывался о бывшем воспитаннике: «Борис — христианин не только на словах. Мальчик относился к закону Божию с исключительным вниманием. Посещал церковь. Я видел, что Коверда в семье получил религиозное воспитание и этим отличался от остальных учеников…»

Повидался Сергей даже с двумя приятелями террориста — Агафоновым и Красовским. Друзья отметили, что их товарищ по жизни ненавидел большевиков и открыто выступал против них. Когда в городе шел советский кинофильм «Волжский бурлак», Борис призывал сорвать демонстрацию фильма. А так… парень слишком замкнут и скрытен. Но было ясно, что Коверду мучила некая тайна, о которой никому не рассказывал. Таково было мнение товарищей убийцы.

Попутно удалось узнать, где все-таки подрабатывал юный террорист. Выяснилось, что молодчик трудился корректором и экспедитором в белорусском еженедельнике «Белорускае Слова». Издатель журнала Арсений Павлюкевич рассказал с некоторой опаской, зная вердикт Варшавского суда, что молодой сотрудник проявлял трудолюбие, помогал делать сложные переводы, интересовался вопросами религии и даже вступал в переписку с сектантами-методистами, защищая Православие. Одним словом, полезный работник, но скрытный и малообщительный.

Но одно забыли отметить добросердечный директор, духовник, приятели и сдержанный работодатель, что Бориса Коверду отчислили из гимназии двадцать первого мая, и уже двадцать второго парень отбыл в Варшаву. Кстати, Сергей, как бы невзначай, побывал и на квартире, якобы нищего мальчика. Сопоставив полученные факты, Воронов пришел к выводу, что мотивы исключения, имели чисто оперативно-политический окрас и никак не финансовый. Коверду специально готовили, выучивали для специального задания, а не попросту науськивали неразумное дитятя на безобидный протест.

За ним стояли влиятельные силы. Воронову не составило труда навести справки об Арсении Васильевиче Павлюкевиче. Сын попа, окончил медицинский факультет Московского университета. В двадцатом году, будучи в Слуцке, присоединился к белорусскому националистическому движению, входил в число организаторов тамошнего восстания. Потом скитался по Европе, оказавшись в Вильне, некоторое время возглавлял там Белорусскую временную раду. Как выяснилось, кланялся и нашим и вашим. Тесно контактировал с нелегалами из «Зеленого дуба», в то же время работал врачом в польском госпитале. Открытая поповичем националистическая газетенка «Беларускае Слова», придерживалась как ни странно полонофильской ориентации. Но самым забавным стало открытие Воронова, что Павлюкевич числился двойным агентом: завербован и ГПУ, и польской «дефензивой». Как говорится, тот еще фрукт…

Вот этот хлюст, будучи работодателем Бориса Коверды, явился и идейным вдохновителем юнца. О том Сергею в доверительных беседах, за кружкой пива сообщили сотрудники газетенки Павлюкевича, платившего писакам за труды чистые гроши. Газетчикам часто доводилось быть свидетелями громкоголосых дискуссий Бориса с шефом. Они же рассказали Воронову о некоем есауле Михаиле Яковлеве, командире хваленого «Волчанского отряда», действующего на польском фронте. Яковлев, бывший погромщик и ярый юдофоб, издавал в Вильне русскую еженедельную газету «Новая Россия». Борис Коверда стал сотрудничать и у него.