— Не говори гоп старлей! В наше время ни в чем нельзя быть уверенным. Да и не собираюсь наговаривать на дельного сотрудника. Сам понимаешь, приехал новый человек, и сразу такая подлянка случилась… А ведь Конюхов в оперпункте больше суток отсидел… Тут не знаешь, что и думать… Так что не ерепенься, разбирать вместе будем. Ну, пока, — еще раз пожал руку Селезня.

Старший лейтенант смотрел исподлобья, видимо воспринял намек Воронова слишком близко к сердцу.

— Да остынь, Петр Сергеевич… Чего смотришь как мышь на крупу… Работа такая, пойми, ничего личного, — Сергей понял опасение старшего лейтенанта. — Да, и не стану тебя подставлять! Дыши спокойно Петр Сергеевич…

Селезень похоже оттаял.

— Позвоню потом Сергеевич, покумекаем над обстановкой.

И Воронов поспешно удалился, оставив начальника горотдела в некотором замешательстве.

Черная эмка с огненной полосой как ошпаренная пронеслась по городскому предместью. Водитель, включив сигнал, промчал вдоль длинной вереницы автомобилей, растянутой по шоссе, в ожидании открытия железнодорожного переезда. Город с северной стороны, отсекая Кречетовку, огибала ветка на областной центр. В цепи машин преобладали запыленные полуторки: открытые с бойцами в тесном кузове, укрытые брезентом с военными грузами, но больше попадалось груженых мешками-чувалами с зерном, мукой, иным рассыпным продуктом, поставляемых областью фронту. Встречались и легковушки, видимо с армейским начальством, также вынужденно стоящие перед закрытым шлагбаумом. В колонне гудеть запрещалось, потому люди с недовольством следили за наглым воронком, манкирующим орудовскими правилами.

Длинному составу конца не видно. Открытые настежь теплушки с солдатами, замазученные топливные цистерны, платформы с пушками и даже танками — катили на юг, на фронт… Наконец, тяжелогруженые вагоны отгромыхали. Девчушка, дежурная на переезде, вне очереди пропустила торопившуюся эмку.

И опять вспотевший шофер наддал газу. Промчали мимо вросших в землю пакгаузов, выскочили на большак, выложенный еще до революции булыжником, потом и булыжник кончился, понеслись по мягкой грунтовке. В стороне остался давешний военный аэродром и ряды тополей, ограждающих отроги яблоневого сада.

Вот и Кречетовка.

Станция встретила надсадным дыханием своих пропавших мазутом и угольным дымом легких. На северной горке проходил роспуск надвигаемого состава, сновали башмари, раскаленный матюгальник отдавал команды диспетчера. Внизу забитые вагонами пути формирования, гулкими ударами замедлителей и сцепок сообщали об очередном пополнении. Сортировочная горка работала безостановочно: и днем, и ночью — бездонная прорва, эта проклятущая война.

Расплескав грязные ливневые стоки, набежавшие в дорожный прокол под вершиной горки, машина лихо вырулила к станционным постройкам, окруженным купами берез и тополей.

Воронова на подъезде к оперативному пункту встретил начальник отделения Свиридов и городской следователь Акимов Александр Федотович. Мужчины определенно нервничали, огорченные случившимся. Да, еще Сергей, едва вылез из машины, в запальчивости накричал на них. Впрочем, и капитана возможно понять…

— Просрать ключевую фигуру следствия, еще стоит постараться… Что, прикажите дело о халатности завести? Да и допросить с пристрастием, а потом списать Лошака на вас, рахмылей, — и далее гэбэшника понесло цветисто и нецензурно…

— Дык… не знал… виноват… бе-бе-бе… — повинными голосами набедокуривших пацанов лепетали напарники.

— Овцы, вот ведь овцы! Вот ведь бедные овечки… — злился Воронов, хотя с горечью осознавал, что в происшедшем ЧП и его немалая вина, в спешке не учел… недооценил врага.

Сердце Сергея натужно заколотилось, того гляди, перехватит дыхание. Он оперся спиной на крыло автомобиля и поглядел на густые изумрудные купы тополиных крон, высвеченных еще ярким солнцем. В вершине деревьев гулял шаловливый ветерок, перебирал упругие ветви, заставляя листву переливаться и искриться серебристым отливом. Внезапный всплеск воздушного потока, пронизав тополя насквозь, выхватил из трепещущих недр остатки уже облетевшего тополиного пуха, и тот легким облачком вспорхнул, и растворился в бездонном куполе неба.

А с обеих сторон надрывно, со свистом и лязгом дышали тяжелые распластанные тела северного и южных парков станции. Паровозные гудки под запретом. Но слышались пыхтенье и скрежет непрестанно курсирующих маневровых локомотивов со сцепками вагонов, раздавались вибрирующий гул вытягиваемого состава и торопливый перестук колес проносящихся транзитных поездов, — эта непередаваемая какофония звуков не давала расслабиться, забыть о тяжелых реалиях времени.

Но мать природа, даже малюсенький клочок, зеленый островочек, зажатый железом и паровозным дымом, вселял в душу столь необходимый покой и надежду на счастливый исход.

«Чего разошелся некстати… — иронично подумал Воронов. — Посмотри округ, какая благодать, лето, солнышко, ветерок. Неужели забыл, что идет любимый месяц июнь… Природа благоухает, только в июне она так щедра на сочное, чистое, еще не пожухлое великолепие».

И вспомнились слова Экклезиаста. Член партии с двадцать шестого года, припомнил мудрость библейского пророка: «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем». И улыбнулся тогда Сергей тщетности личных переживаний, да и собственная жизнь показалась сродни прохладному ветерку, был, и уже нет. «Суета сует, — все суета»…

Выдохнул застоялый в груди воздух и спокойно выслушал сумбурный рассказ Свиридова.

Удавленника Лошака обнаружил в три пополудни дневальный Сустретов, который раздавал обеденную пайку. Кормежку из-за непредвиденной запарки задержали на полтора часа. Боец и поднял тревогу. Отделение, как и положено, встало на уши. Акимов и Свиридов пытались по горячим следам провести розыск. И что же тогда имелось…

Каталажка узлового отделения — это никак не следственный изолятор, не гарнизонная гауптвахта, не милицейское КПЗ, и даже не арестантские камеры узловой военной комендатуры. Ее используют не часто, от случая к случаю, для временного содержания лиц, задержанных по линии госбезопасности. Ну, там… шпионаж, диверсия, вредительство, и то, если таковых фигурантов сняли с поездов или поймали на станции. Потом арестантов быстренько переводят в городской или областной домзак. Шесть подвальных каморок, с коваными дверями, оставил в наследство участок жандармерии Московско-Рязанской дороги в двухэтажном особнячке оперативного пункта. В просторной, похожей на светелку, размещалась допросная комната. Остальные, как и при царском режиме, оснащены откидными нарами и ведрами-парашами, и теперь неизменно служат верой и правдой новой власти.

Из-за редкого применения «арестантского подвала», охрану там держали не постоянной. Кутузку по обыкновению запирали на амбарный замок, а дневальный присматривал за чистотой у входа и целостностью запора. Караульные выставлялись в исключительных случаях, когда камеры наполнены, чтобы там не передрались из-за харчей или спальных мест. Кормили сидельцев три раза на день, еду доставлял солдат дежурного наряда, порции брали по специальным талонам в ближайшей рабочей столовке. В этот раз из-за диверсантов пришлось усилить охрану, добавили в наряд еще одного бойца, которого в шутку назвали — «караулом». Тот дремал в бытовке или курил у крыльца, ожидая, когда позовут конвоировать или разносить кормежку.

В ближний, первый отсек посадили Конюхова. Приятеля Лошака из «нумера» напротив — Космыню увезли после полудни, так и не дали свидеться с почерневшей от внезапной беды матерью. Некий участливый доброхот из местных разъяснил бабенке, что сыночек пойдет по расстрельной статье. Несчастная женщина до двух часов дня выла белугой у порога отделения, хотя Тэошники уверяли, что парня, случайно попавшего на цугундер, серьезно не накажут. Шпановатых парней из космыниной группы вчера днем хорошенько попугали, а к вечеру отпустили по домам. На свободные места в остальные кельи поместили задержанных диверсантов. В дальнюю камеру, что с цепными оковами и кандалами запихнули гиганта Мерина.