Ответ работников музея Арктики в какой-то степени подтвердил мои обвинения в адрес Вилькицкого. Выяснилось, что по его предложению острову было присвоено имя бывшего командира ледокола «Вайгач» Новопашенного, который после Великого Октября эмигрировал за границу. Так что только при Советской власти остров переименовали в остров Жохова. Стало быть, я оказался прав в споре с архангельским архивариусом: Вилькицкий не воздал должное лейтенанту.

Работники музея сообщили и адрес бывшего штурмана ледокольного парохода «Таймыр» Н. И. Евгенова. Буквально на следующий день отправил ему письмо. К сожалению, ответа так и не получил.

Прошло несколько лет, прежде чем мне наконец-то крупно повезло.

Как-то журналистские обязанности привели меня в кабинет начальника Тамбовского вагоноремонтного завода В. И. Наянова. Областной газете требовалось его выступление о шефстве ветеранов труда над молодыми рабочими. Владимир Иванович писать статью отказался, ссылаясь на занятость, но сказал, что сможет уделить мне час времени и сообщить все известное ему по интересующему вопросу. Договорились, что в газете появится мое интервью с начальником завода. Закончив дело, я собрался было уходить, когда Наянов любезно поинтересовался, работаю ли я над чем-нибудь более объемным, чем оперативные статьи и очерки в газете. Пришлось рассказать ему о своих неудачных поисках.

— Речь идет об участниках экспедиции, которая в двадцатом веке ухитрилась открыть целый архипелаг, Северную Землю! — пояснил я.

— Да?! Благодарите судьбу за то, что рассказали мне о своей беде, — улыбнулся Владимир Иванович. — Я знаю одного участника экспедиции.

— !!!

— Да, да. Я имею в виду Федора Савельича Ильина. Он был кочегаром на «Вайгаче». Много лет работал у нас на заводе: хороший командир производства, старый коммунист. Недавно Ильин вышел на пенсию, но из Тамбова никуда не уехал.

Владимир Иванович тут же позвонил в отдел кадров, чтобы уточнить домашний адрес Ильина. Через несколько минут он уже был в моей записной книжке.

Но самое неожиданное заключалось в том, что я хорошо знал эту улочку, которая начиналась сразу же за полотном железной дороги. Буквально в нескольких шагах отсюда жил мой хороший знакомый, журналист. Я часто бывал в его семье. И всегда добирался сюда одним маршрутом. Судьба безжалостно подшутила надо мной, заставив искать участников экспедиции в далеком Архангельске, хотя нужный человек жил совсем рядом.

...Дом Ильина спрятался в густой зелени плодовых деревьев. Дверь открыл плотный человек. Из-под кустистых бровей на меня смотрели зоркие, совсем не стариковские глаза. Я объяснил, что ищу Федора Савельевича.

— Я и есть Федор Савельевич, — улыбнулся хозяин. — Проходите в дом.

Усадив меня за стол, Ильин на несколько минут куда-то исчез, возвратясь с большой вазой, полной краснощеких яблок.

— Отведайте. Из своего сада. Вы, наверное, по поручению партбюро насчет собрания.

Узнав, что меня интересуют воспоминания участника Северной экспедиции, Ильин оживился.

— Затея благородная, — сказал он. — Ведь о нас мало писали. Правда, бывший судовой врач «Таймыра» Старокадомский издал свои дневники. Но там идет речь только о старших офицерах. А о тех, кто всю тяжесть рейда и зимовки на своих плечах вынес, о матросах, — без фамилий и имен: «телеграфист», «связист», «кочегар», «вестовой». Да тут ничего удивительного и нет. Со мной, к примеру, Старокадомский стал переписываться где-то после Великой Отечественной войны. А на корабле офицер-врач и вовсе недоступен был для нас. Чего уж там — даже палубу делили: правая сторона для офицеров, левая — для матросов. По-человечески к нам относились двое офицеров: лейтенанты Жохов и Неупокоев, большие друзья.

— Вы знали Жохова?

— Конечно, знал.

— Как же вышло, что лейтенанта перевели на «Вайгач»?

— Начальник экспедиции Вилькицкий его не любил. Вот и выслал с флагмана.

— За что же не любил?

— Тут такая история. Когда новый начальник впервые увидел настоящие льды, он испугался и дал команду ложиться на обратный курс. Правда, ошибку тут же исправил, но лейтенант не удержался от колких замечаний в его адрес,

— Какой был лейтенант в жизни?

— Веселый, жизнерадостный, общительный. Очень дельный, сметливый. Держался со всеми просто. Характер у него был смелый. Постоять за себя умел.

— А внешне как он выглядел?

— Из себя невысокий, но плотный и физически очень даже развитый. С веслами, например, управлялся не хуже бывалого матроса.

— От чего же он все-таки умер?

— Есть перестал. Жить, говорили, не хотел.

— Когда это случилось?

— В первых числах января 1915 года.

— Из-за Вилькицкого, не так ли?

— Мне это тоже приходило в голову. Но слишком умен был Жохов, чтобы назло самодуру жизни себя лишать...

В разговоре время пролетело незаметно. Я покинул дом Ильина, когда день уже давно клонился к вечеру. И с той поры зачастил сюда. Недели три кряду слушал я рассказы Федора Савельевича о службе на флоте, о его друзьях-товарищах, о ледовой зимовке в Арктике. Вот что я узнал.

БОЛЬШАЯ ТАЛИНКА

В озле дороги, которая с незапамятных времен связывала Тамбов с окрестными селами, в пятнадцати верстах от губернского центра раскинулась Большая Талинка. В центре ее — дома под железными крышами, сложенные из кирпича или срубленные из сосновых бревен и обшитые снаружи тесом. А на окраине — кривые, похилившиеся избы. На отшибе стояла и изба Ильиных. На улицу она смотрела двумя подслеповатыми окнами. Но особенно нелепо выглядел старый чугун без дна вместо трубы, который чернел на низкой соломенной крыше. Только и красивого — две стройные березки, которые на виду у всех целовали черные глазницы окон.

За хатой виднелся неуклюжий сарай. Его сладил сам хозяин Савелий Федорович Ильин, кряжистый мужик, словно вырубленный из цельного дуба. Савелий был въедливым хозяином, но все-таки горшего бедняка невозможно даже себе представить. От нужды раньше времени состарилась Евдокия, жена Савелия, когда-то красивая и стройная девушка. Старший сын Антон помогал отцу и матери по хозяйству, Федор и Павел по малости лет все лето пропадали на улице, являясь в избу только вечером, когда возвращался с поля отец.

Не сладко жили взрослые, худо приходилось и их детям. Дружил Федор с Семеном Катасоновым, худеньким и длинноруким мальчишкой, который почти всегда хотел есть, а потому попрошайничал. Зная эту слабость Семена, сынки местных богатеев частенько измывались над ним, особенно один — Петька-лавочник.

Дружба с Семеном да и само детство Федора кончились неожиданно. У крестьянских детей трудовая жизнь начиналась рано. И все-таки будь у Савелия хоть лишний грош за душой, никогда не отдал бы своего среднего и самого смышленого сына в работники. А вышло так, что едва Федору исполнилось девять годков, стал он мальчиком-учеником у богатого рассказовского картузника.

Федор учился кроить материал, шить, бегал в трактир за водкой для хозяина, за что получал подзатыльники от хозяйки.

Картузник заставлял подмастерьев работать часов по десять-двенадцать. Но кормил сытно. По убеждению:

— Не съешь — не поработаешь! — говорил он. — Сухая ложка рот дерет.

Вырос Федор здоровым и крепким парнем. С годами хозяин постарел, и дело его вел Ильин. Он купил себе выходной костюм, фуражку с маленьким лаковым козырьком сделал сам. В родное село наезжал барином, одаряя всех близких гостинцами.

— Рад я за тебя, Федор, очень рад, — говорил отец, когда они садились за стол. — Всегда у тебя деньги в кармане есть. Одно плохо — от земли ты далече...

— А что проку вам-то, батя, от земли было? Видимость одна. А мое ремесло пить-есть не просит, а хлеб приносит.

Как-то встретил Федор друга детства Семена. Тот возвращался с покоса. Обрадовался, соскочил с воза.