— Приходи нынче на посиделки! — пригласил Семен. — Потолковать надо. А ты совсем городской стал.
— Фасон, Сеня, дороже приклада, — усмехнулся Федор, разглаживая усы, лихо выкрученные кончиками кверху. — Тебе когда идти служить-то?
— Осенью, наверное. А тебя-то возьмут?
— Обязательно, для компанейства с тобой и ради приятства. Не без рук и не без ног...
— Тебе только в гвардию! — Худощавое горбоносое лицо Семена расплылось в улыбке. — Дубок, вылитый батя.
Семен даже отступил назад, чтобы лучше разглядеть коренастую фигуру товарища, его широкие плечи, высокую грудь и крупные руки человека, привычного к физическому труду.
— Только в гвардию, — уверенно подтвердил Семен. — А меня... Меня, наверное, в пехоту-матушку... Про Петьку- лавочника слыхал?
— Нет. А что?
— Надысь наезжал родителев проведать. Сказывал, что в Петрограде на мирового учится.
— На юриста, значит... Что купцу законы, коли судьи знакомы. Ловко придумали. Отец народ грабит, а интерес его собственный сын блюдет... Попробуй тут правды добиться... Какой из себя Петька-то стал? Я его, шкуру, почитай, что лет десять не видел.
— Из себя справный. В тройке ходит, золотая цепочка из жилетки торчит. Духами какими-то от него воняет. Франт. Папироской меня угостил...
Федор удивленно посмотрел на Семена, стараясь понять: напустил тот на себя такое добродушие или на самом деле простил Петьке все обиды.
— Чудное говоришь, — произнес наконец Ильин. — Я что-то в толк не возьму. Ты так Петьку обрисовал, словно не он тебя горчицей кормил.
Семен печально улыбнулся.
— Так когда это было-то! Давным-давно, Федя. Дети есть дети. И от тебя мне по загривку доставалось... А теперь иное. Он хоть и плохой человек, да богатый, а ты, к примеру, хороший, да за душой нет ничего...
— Тьфу, где ты такой чепухи набрался? — рассердился Федор и передразнил Семена: — Давным-давно, богатый... Был Петька дрянью, таким он для меня на всю жизнь и остался... Хоть он пудовую золотую цепь в жилетку сунет, а духами ноги мыть станет...
Разговор с Семеном вывел Ильина из душевного равновесия. Как-то вдруг нахлынули (словно только и ждали этого момента) воспоминания детства. А его мечта заиметь свое картузное дело показалась ему очень мелкой. Гулять Федору расхотелось, встречаться с кем-либо из сельчан тем более. Он кое-как добрался до края села, где дорога делает поворот в поле. Свернул с нее. Домой пробирался огородами, под ногами шелестели опавшие листья. «Скоро засентябрит, — подумал Федор. — А там — здравствуй, жизнь солдатская! Не успею деньжат на корову скопить. Плохо нашим без молока. Избенку бы следовало поправить, изветшала так, что ткни ее пальцем — рассыплется... Ну, ладно. Антон с действительной возвернется — сделает».
Осень подкатила незаметно. Дни стояли серенькие, хмурые. Только изредка из-под свинцовых туч, клубившихся над Рассказовом, пробивались косые солнечные лучи. Часто перепадали дожди. Мутные струйки стекали по глазницам окон. В такие часы даже днем хозяин зажигал лампы. Дожди прекратились только после первых заморозков. Ветер разогнал тучи, и установились ведренные дни.
— Никак бабье лето вернулось, — говорил хозяин. — Не к добру это...
— Полно тебе вздор молоть, — перебила его супруга. — И вправду беду накличешь...
Беда не беда, а дня через два после этого разговора вызвали Федора на врачебную комиссию. Возле волостного правления собралось народу видимо-невидимо. Призывники из дальних сел прибыли на лошадях вместе с родителями, братьями, сестрами, женами. Вся улица была забита подводами.
В помещение выкликали по два человека, раздевались в холодных сенцах, а уж потом представали перед врачами. Одного, седоусого и полного, Федор знал, это был местный врач. Остальные, видимо, приехали из Тамбова.
Выслушав Федора, посмотрев язык, рассказовский врач отправил Ильина к своим коллегам.
— Интересный экземпляр, — сказал врач, передавая документы Федора двум офицерам, которые чинно сидели за столом. — Объем груди один метр восемнадцать сантиметров...
— Сколько, сколько? — поднял брови пожилой штабс-капитан с припухшими глазами. — В пехоту такого богатыря жаль посылать. В гвардию ростом не вышел... На флот...
Штабс-капитан вышел из-за стола, сам со всех сторон оглядел мускулистое тело Федора.
— Решено. Пойдешь, парень, в Сибирскую военную флотилию.
— Кто там еще? — Штабс-капитан повернулся спиной к Федору.
В сенцах лицом к лицу столкнулся с Семеном Катасоновым. Тот обрадовался встрече, расплылся в улыбке.
— Куда тебя, Федор?
— В какую-то Сибирскую флотилию, — поеживаясь от холода, буркнул Ильин. — Зазяб я там, все тело в мурашках...
Пока Федор одевался, Семен закидал его вопросами: какой вес и рост определили, о чем спрашивают члены комиссии.
— На реке, что ли, плавать? Сибирская флотилия...
— Бог ее знает.
В это время солдат-писарь вызвал на осмотр Семена.
— Погодь меня. Ладно?
— Ясное дело!
Федор вышел на улицу. Подумал: «Всех одногодков тянут подчистую. И Семена... Нелегко теперича будет Катасоновым. Семен — самый главный в семье работник, на нем одном все хозяйство лежит. Нешто гоже кормильца забирать? Петьку-лавочника в рекруты надо. Вот уж от кого никакого проку в семье, одни расходы. Да разве пойдет он служить. Сунули, наверное, кому следует, сразу болезнь у Петьки сыскали».
Призывники из Кобылинки и Спасского, сёл больших и богатых, мужики и бабы, провожающие сыновей, мужей и братьев, образовали круг, в центре которого какая-то молодуха частила под гармонь озорные частушки. Федор подошел ближе.
— Бедовая баба! Не успела мужа проводить, а сама о миленке соображает, — вырвалось у него.
— Женщину понимать надо-с. Девок и то к парням тянет, а замужней бабе очень даже горько-с каждое утро одной просыпаться, — отозвался на слова Федора сосед, хорошо одетый молодой человек. Был он немного выше Федора, но зато не так широк в плечах. В глаза бросалось очень подвижное смуглое лицо, большие и красивые глаза под густыми бровями, крупный нос, под которым чернела аккуратная щеточка усов, волевой рот и квадратный подбородок.
Не успел Федор что-либо ответить, как незнакомец поинтересовался:
— Вы из какого числа: сами призываетесь или провожаете?
— Призывник, — не очень любезно буркнул Федор.
— У врачей уже побывали?
— Показался, — нехотя отозвался Ильин, а про себя подумал: «Вот привязался еще!» Он не любил вести пространные разговоры со случайными знакомыми.
— А меня еще вчера определили в Сибирскую флотилию.
— Скажи пожалуйста, и меня ведь в эту самую, Сибирскую, — оживился Федор. — Что это за флотилия?
— Так, сударь мой, называется флот, который во Владивостоке стоит и наши границы от япошек сторожит. Поскольку нам вместе, быть может, служить доведется, давайте знакомиться: Студенов Ефим. Служил приказчиком у купца в Тамбове. Теперь вот расчет взял-с.
Назвал себя и Федор. Пожали друг другу руки. Тут как раз и Семен подоспел. Оказалось, что и он в Сибирскую флотилию угодил.
Через неделю на станции Тамбов разместили будущих моряков по вагонам. Больше месяца были для них они родным домом. Словно в полусне двигался поезд на восток.
Во Владивосток прибыли утром. Здесь с семидесятых годов прошлого века находилась главная база Сибирской военной флотилии.
Всю дорогу Федор, Семен и Ефим гадали, на какой корабль попадут. И уж никак не могли предполагать, что вместо судовых кубриков определят их на несколько месяцев в тесные бараки школы первичной подготовки матросов. Казармы находились вдали от моря и военных кораблей. В них поддерживался корабельный порядок, в ходу была только морская терминология. Шагистикой, то есть строевой подготовкой, с новичками занимались старшины-сверхсрочники, исправные служаки. С первых же дней матросов не покидало ощущение никчемности их занятий и чувство безысходности от рукоприкладства и хамского к себе отношения со стороны «воспитателей». Жаловаться на них было некому. Офицеры к матросам-первогодкам почти не заглядывали. Боцмана барака, в который попал Федор Ильин, все дружно ненавидели. Это был высокий и сильный моряк с красным лицом и очень свирепым нравом. Он требовал, чтобы любое его приказание выполнялось только бегом. Стоило какому-нибудь матросу замешкаться, как увесистый кулак обрушивался на виновного.
