ИГОРЬ СВИРИДОВ
« ЛЕДЯНАЯ ЗАПАДНЯ »
Юрию и Евгению — моим
сыновьям — посвящаю.
Автор.
ВЕРНОСТЬ ГЕРОЮ
У каждого человека, наверное, есть любимый герой. Мы не расстаемся с ним со школьных лет. Не расстаемся потому, что в эти годы все события, поступки людей воспринимаются нами с жадным интересом, более глубоко врезаются в память. В школьном возрасте мы не стесняемся спрашивать, поскольку хочется «знать все» о великих ученых, писателях, артистах, знаменитых путешественниках.
С возрастом жгучий интерес к окружающему ослабевает. Мы иногда довольствуемся тем, что уже знаем. А вот любимый герой детства остается по-прежнему любимым. Наша верность герою поразительна. Если его черты и поступки не соответствуют теперешним представлениям об идеальном человеке, мы придумываем своего героя заново, наделяя его острым умом или беззаветной храбростью, душевной стойкостью или красотой.
Чаще всего прошлое представляется нам в романтическом свете. Размышления о любимом герое — лейтенанте флота Алексее Жохове — всякий раз вызывают у меня прилив сил, желание сделать что-то хорошее, доброе и полезное.
Впервые о Жохове я услышал на школьных уроках географии. Преподавал ее чудесный учитель Василий Васильевич Метлин. Чтобы мы, ученики, лучше запоминали названия городов, пустынь, рек, Метлин иллюстрировал свои рассказы рисунками на доске. Для этой цели он всегда носил с собой цветные мелки.
Все мальчишки были влюблены в учителя географии. Может быть, именно поэтому так врезалась в память история плавания русских моряков в Северном Ледовитом океане, о котором мы узнали на занятиях географического кружка.
Стоял февраль. На дворе бушевала метель, белыми крыльями билась в глазницы окон. В школе топили плохо. Почти все сидели за партами, накинув на плечи пальто. Словом, была самая подходящая обстановка, чтобы в нашем воображении ожили события трудной зимовки затертых льдами ледоколов «Таймыр» и «Вайгач», о которых неторопливо рассказывал учитель. Слова Метлина падали на благодатную почву. А говорил он примерно следующее:
— Представьте себе, друзья, бескрайнюю ледяную пустыню. Адски холодно. Темь. Вмерзший в лед ледокол «Вайгач» занесло снегом. Заиндевевшие снасти печально поскрипывают под порывами ветра, подпевая в такт вою метели. В помещениях тускло светят жировые плошки. Люди болеют цингой, а до полярного лета еще несколько месяцев.
В холодной каюте бредит больной Жохов. Он укутан в одеяло, но все равно замерз до костей, одеревенели руки и ноги. Которые сутки лейтенант ничего не ест. Через несколько часов матрос зайдет в его каюту и не услышит дыхания. Он откинет полу одеяла, наклонится над больным и увидит остекленевшие зрачки. Матрос бросится вон из каюты с криком:
— Лейтенант умер! Умер!
Так закончил свой путь наш отважный земляк. Он не был новичком в полярных плаваниях: дважды до этого побывал во льдах, и оба раза благополучно. В память о Жохове один из небольших островов назван его именем. И еще живет он в сердцах друзей, матросов, к которым он относился хорошо, хотя и был офицером...
Наступила длинная пауза. Нам было жалко лейтенанта. Говорить не хотелось. Наконец, осмелев, кто-то спросил учителя, отчего же умер Жохов и откуда он родом.
— Официально было объявлено, что лейтенант страдал какой-то неизлечимой болезнью, — сказал Василий Васильевич. — Но в обстоятельствах его гибели все-таки много неясного. Почему, например, офицер, который два с лишним года плавал на «Таймыре», флагманском корабле, во время зимовки оказался на «Вайгаче»? Я пока ничего не могу сказать точно, но от участников зимовки слышал: у Жохова сложились плохие отношения с начальником экспедиции Вилькицким.
Потом Василий Васильевич рассказывал, что в двадцатом году служил он в Енисейском гидрографическом отряде, возглавлял который бывший морской офицер Новопашенный (учитель назвал тогда именно эту фамилию, она запомнилась мне своей необычностью, хотя теперь я точно знаю, что это был не он).
— Так вот, Новопашенный был с Жоховым в экспедиции, — продолжал Василий Васильевич. — И он обмолвился однажды, что Вилькицкий нарочно услал лейтенанта с флагмана. Будто авторитетом слишком большим пользовался лейтенант у команды...
А вообще-то значение открытий, которые сделаны экспедицией Вилькицкого, трудно переоценить. «Таймыр» и «Вайгач» первыми прошли северным путем от Владивостока до Архангельска... Вот залечу свои болезни, примусь за поиски участников ледового похода.
На том и закончилось первое, но очень затянувшееся занятие географического кружка. Мы расходились, дав себе слово перечитать все, что связано с плаванием ледоколов «Таймыр» и «Вайгач». Дома я первым делом кинулся к атласу. Открыл нужную страницу, долго рыскал глазами по Восточно-Сибирскому морю, но острова Жохова так и не нашел. Это обстоятельство меня так огорчило, что я, почти не притронувшись к еде, разделся и лег в постель. Однако не спалось. Думалось о лейтенанте Жохове, о капитане Татаринове (я недавно прочел книгу «Два капитана») и всяком другом, что не имело прямого отношения к рассказу Метлина.
Утром я додумался вот до чего: образ капитана Татаринова удивительно совпадает с теми чертами характера и внешними данными, которыми учитель географии наделил в своих рассказах лейтенанта Жохова. Догадка не давала покоя. Наскоро сделав уроки, я помчался к своему другу Володе Старкову, и вместе с ним мы пошли на квартиру к Василию Васильевичу. Наше «сенсационное» сообщение на Василия Васильевича впечатления не произвело.
— Поспешное умозаключение, — сказал он. — Книгу «Два капитана» я знаю. Не думаю, что писатель слышал что-либо о Жохове. Скорее всего прообразом Татаринова явился Георгий Седов. Помню, что в дневнике Седова были записи, которые тесно перекликаются с содержанием некоторых писем Татаринова.
Василий Васильевич открыл ящик письменного стола и извлек оттуда общую тетрадь. Полистав пожелтевшие страницы, он предложил:
— Послушайте, что писал Седов о Ледовитом океане. «Многие из путешественников плавали сюда для отыскивания свободного морского пути на восток, многие — для открытия Северного полюса, чтобы разъяснить мировую загадку, как со стороны научных полезнейших наблюдений, так и со стороны открытий. Человеческий ум до того был поглощен этой нелегкой задачей, что разрешил ее, несмотря на суровую могилу, которую путешественники по большей части там находили...».
— Да, что-то такое есть и в книге Каверина, — неуверенно произнес я.
Метлин оценивающе оглядел нас, прикидывая, наверное, есть ли смысл раскрывать перед учениками свои мысли. Определив, что есть, он предложил нам переписать стихотворение. Вот оно:
Под глыбой льда холодного Таймыра,
Где лаем сумрачным испуганный песец
Один лишь говорит о тусклой жизни мира,
Найдет покой измученный певец.
Не кинет золотом луч утренней Авроры
На лиру чуткую забытого певца —
Могила глубока, как бездна Тускароры,
Как милой женщины любимые глаза.
Когда б он мог на них молиться снова,
Глядеть на них хотя б издалека,
Сама бы смерть была не так сурова,
И не казалась бы могила глубока.
— Эти строки написал перед смертью лейтенант Жохов. Написал для своего надгробья, — пояснил учитель.
Тогда стихи лейтенанта показались мне нелепыми. Только через два десятка лет мне удалось понять их. По-видимому, мое отношение к стихам лейтенанта почувствовал и Василий Васильевич, лицо учителя сделалось сухим, даже жестковатым. Он, очевидно, раскаивался, что затеял столь необычный разговор с такими туповатыми мальчишками.
