У нас все было готово к походу: вещи собраны, подготовлены маленькие санки. Я с тремя матросами собирался выйти, как только утихнет ветер. Но весь день 28 февраля ветер дул с еще большей силой. А на другой день пришло печальное известие, что утром лейтенант Жохов скончался от уремии».

За несколько дней до официального сообщения Арнгольда своему медицинскому руководителю на флагмане о положении Жохова радист «Таймыра» Никольский принял радиограмму: Алексей Николаевич просил к себе Николая Александровича Транзе. Тот немедля пошел к начальнику экспедиции за разрешением взять двух-трех матросов-добровольцев для похода на «Вайгач». Разрешение было получено. Тогда лейтенант отправился в кубрик, где прочитал матросам радиограмму. Старший офицер не скрывал трудностей похода в полярной ночи. Расстояние между кораблями было всего шестнадцать миль. Но каких миль! Пространство, почти сплошь изрезанное торосами, образовавшимися еще поздней осенью.

И все-таки охотников разделить с Транзе трудности похода нашлось так много, что лейтенант оказался в затруднительном положении, кому из энтузиастов отказать.

Шли очень долго, на ходу подкрепляя силы сухарями и шоколадом. Наконец, когда по расчетам лейтенанта они прошли все расстояние, а огня с «Вайгача» все еще не было видно, сделали привал. Разбили палатку, поели, согрелись горячим чаем. После этого начали обсуждать свое положение. Курс на «Вайгач» держали верно. Пройденное расстояние определили точно. В этом ошибок быть не могло. Оставалось предположить, что ледяное поле во время перехода несколько развернулось, а потому и курс изменился. Николай Александрович решил идти на запад.

Однако, не считая себя вправе подвергать своих спутников опасности, он предложил матросам такой план: они остаются в палатке на месте. Из связанных лыж делают мачту, на который крепят керосиновый фонарь. Транзе один идет прямо на запад в поисках огня «Вайгача». Если увидит его скоро, он вернется на огонь и они вместе пойдут на «Вайгач». Если не скоро, но расстояние до «Вайгача» для него будет ближе, он пойдет на «Вайгач», а за матросами придет партия с корабля. Если же он огня вообще не увидит, то возвратится обратно.

«...Взяв шоколад, сухари и винтовку, а также кинжал из своего мешка — браунинг для этого похода у меня был в кармане, — я пожелал моим товарищам «до скорой встречи» и пошел один в темноту на запад, — писал через несколько лет Н. А. Транзе. — Отсутствие теней сильно мешало: не видно ни впадин во льду, ни выступлений на льду. Часто падал.

При сильном морозе раздавался порой треск льда и торосов. Шел целый час, не видя огня по курсу... Если взятое мною направление верно, то «Вайгач» уже недалеко от меня. Решил идти дальше. Чаще и чаще всхожу на вершины торосов — огня нет. Вдруг мозг неожиданно прорезает краткая фраза телеграммы с «Вайгача», полученная нами накануне выхода: «Будьте осторожны, сегодня впервые видели следы медведей».

Холод пробегает по спине, нервное воображение разыгрывается. При неожиданном треске льда вблизи невольно сжимаешь винтовку, трогаешь кинжал, браунинг. Рисуется нападение медведя и как я, пустив в ход кинжал и браунинг, хотя и с сильным повреждением для себя, справляюсь с ним. Вот когда я пожалел, что не было со мной моей чудной чукотской лайки Чукчи, которую я оставил на «Вайгаче» при переводе на «Таймыр». Ведь медведь меня может почуять издалека, в то время как я узнаю о его присутствии уже будучи под ним. Время течет убийственно медленно. Проходит еще полчаса, а огня нет!

Начинаю сомневаться в логике своего размышления, в постройке плана действий. Впервые закрадывается сомнение, а не на восток ли надо было идти. Подсчитанный в уме угол расхождения курса увеличивает сомнения. Не повернуть ли к палатке, пока не поздно? Решил, однако, пройти еще полчаса. Очень тяжелы были эти последние полчаса! Медведи, сомнения, ошибка в расчете, неизбежная гибель партии и самого себя, если теперь не найду ни того, ни другого огня — все это сильно и навязчиво сверлит мозг.

Взбираюсь на торос и испуганно от него отскакиваю, валюсь из-за раздавшегося за ним треска, точно из пушки. Психологически работая над своим воображением, успокаиваю свои нервы. Вновь взбираюсь на вершину и... прямо по курсу и невдалеке открылся огонь! Оставляю воображению читателя пережитое мной в эту секунду: ни медведи, ни треск льда, ни отсутствие теней уже не имели места в моем мозгу. Почти бежал я на огонь, постоянно от меня скрывавшийся за торосами, и часто падал.

Поднявшись на верхнюю палубу «Вайгача», я неслышно спустился в кают-компанию. Надо было видеть изумление моих друзей, увидевших меня одного!

Внеся с собой холод полярной ночи в помещение корабля, я, разоблачась, объяснил Неупокоеву, где я оставил своих компаньонов, расстояние до них, направление, огонь на мачте лыж, условия льда и т. д. Сейчас же партия с Неупокоевым и Никольским отправилась на поиски моих верных сподвижников этого незабываемого в полярную ночь путешествия. Ударный переход был сделан меньше чем за сутки.

Через несколько часов мы были все вместе, а до этого я уже сидел в каюте своего больного друга Жохова.

Застал я его в тяжелом положении и физически и морально, не потому, что он жаловался на что-нибудь, а потому именно, что он уже ни на что не жаловался и был в состоянии апатии почти все время, в течение тех дней, что я провел с ним до его кончины...

Ушел он в экспедицию женихом. Жил мечтой о невесте, свадьбе, встрече будущей жизни. Теперь же, когда мне порой удавалось навести его мысли на то, что так дорого и глубоко было на его сердце, — он на минуту оживлялся, чтобы еще глубже впасть в апатию, выявляя полное безразличие ко всему.

Он просил меня похоронить его на берегу и вытравить на медной доске написанную им эпитафию и повесить ее на крест, сделанный из плавника, с образом спасителя — благословение его матери.

Все это мною было свято выполнено.

Жохов был большой поэт, и еще в Морском корпусе он писал стихи и посылал их в периодические издания под разными псевдонимами, где никогда не отказывали ему в печатании их. Свою эпитафию Жохов написал еще до моего прихода на «Вайгач» и сам прочел ее мне, сделав последние поправки.

Пророческими оказались слова его: он умер, не видя восхода солнца после долгой полярной ночи.

Вечная память другу, честному человеку, недюжинному поэту, достойному офицеру!

По окончании приготовлений к погребению и с первой сносной погодой гроб с покойным А. И. Жоховым, покрытый андреевским флагом, со скрещенными палашом и треуголкой на крыше, нелегко было доставить сперва к «Таймыру», а оттуда к месту погребения на западном Таймырском полуострове.

Матросы «Вайгача» напрягали силы, таща тяжелые сани с гробом по торосистому пути. Все они добровольно вызвались этим воздать свой последний долг умершему. Мои матросы с «Таймыра» вместе со мной присоединились к общим усилиям этой драматической погребальной партии.

Подкрепление с «Таймыра», обнаружившего на горизонте погребальное шествие, было вовремя.

Первое желание покойного А. Н. Жохова было быть погребенным в море, подо льдом, на месте зимовки «Вайгача». Мотив его был: нежелание доставить какую-либо излишнюю физическую тяжесть экипажу корабля, а тем паче путешествие с его гробом по торосистому ледяному покрову до берега. Мои возражения этому мотиву, дружная и сердечная атмосфера последних дней его жизни, проведенных вместе в его каюте, изменили его желание — он попросил похоронить его на берегу.

Немедленно по прибытии на «Таймыр» я, Неупокоев, Никольский и несколько матросов отправились на берег приготовить могилу...».

Похоронили Алексея Николаевича Жохова на высоком и ровном берегу Таймырского полуострова, в нескольких метрах от обрыва. Возле могилы поставили высокий пирамидальный знак из металла. С моря он был виден издалека.

...Человек ко всему привыкает. Даже к самому плохому. Но особенно обидно, что быстро привыкает он к потерям друзей, родных, близких. Для умерших время остановилось, для живых оно продолжает свой бег. Работа, житейские хлопоты не оставляют времени для печальных размышлений. Мелькают дни за днями, об ушедших вспоминают все реже и реже. Жизнь идет своим чередом.