— Ну, что, Санечка, на посошок?
Тётя Света, из карманов своего модного пальто, извлекла две стопки, завёрнутые в салфетки бутерброды, яблоко и апельсин. Это всё она прихватила в ресторане. Когда успела? Я восхитился такой предусмотрительностью:
— Ну, Светлана Алексеевна! Что за женщина, слов нет.
Пока я сосредоточенно разливал водку по стопкам, которые держала тётя Света, она начала жеманно допытываться у меня:
— Что значит: нет слов? Ты уж скажи чего-нибудь, Санечка. Ну, похвали меня. Скажи, какая я. Ну, какая?
Она закружилась в подобии танца, раскинув руки, и стопки с водкой из её рук разлетелись в разные стороны. Тётя Света испуганно ахнула и виновато посмотрела на меня.
— Да уже никакая, — ответил я.
Мы с Верой отыскали стопки, и я наполнил их заново. Мы выпили. Тётя Света вздохнула и удивлённо заметила:
— Что-то расслабилась я с вами. Взрослая тётенька, а веду себя…
— Как маленький мальчик? — подсказал я.
— Вот-вот, — согласилась тётя Света и, то ли с мольбой, то ли с обидой, спросила: — Приедете в гости?
Она выглядела усталой и нерешительной, от столичного лоска ничего не осталось. Она вглядывалась в наши лица и ждала ответа. Мне стало жалко её. Неловко её обнял и неуклюже поцеловал её куда-то в пространство между ухом, шеей и воротником, и пообещал:
— Обязательно приедем!
С другой стороны тётку обняла и поцеловала Вера. В глазах тёти Светы стояли слёзы. Она поцеловала нас в ответ, достала платок и, вытирая слёзы, произнесла:
— Какой сегодня день интересный: и посмеялась, и поплакала. Ну, всё, я вас жду. Пока!
Она развернулась и побежала в машину.
На следующий день, на выходе с работы, мы с Егором наткнулись на Штольца. Я подумал, что сейчас меня ждёт неприятный разговор, насчёт несостоявшихся накануне свидетельских смотрин. Штольц поздоровался и взял меня под локоток. Он начал говорить, странно растягивая слова:
— Саня, у меня есть к тебе вопрос.
— Извини, Штольц. Просто вчера тётка из Москвы, как снег на голову. Не с собой же её было к вам на конкурс тащить. А что, прибалт вас не предупредил?
— Так он ещё и прибалт? — удивился Штольц.
— Он что-то натворил? Нагрубил? Устроил скандал? — удивился я в свою очередь.
— Нет-нет, что ты.
— Тогда: что случилось?
Штольц рассказал нам о вчерашнем вечере в доме своей будущей тёщи. Штольц с извинениями признался, что Ленкина мама готовилась к нашему визиту на самом невысоком уровне. Это он понял по продуктам и по посуде, которые выставлялись на стол. Рассматривать наши кандидатуры, она всерьёз не собиралась. У неё уже были фавориты. Скорее всего, она просто решила изобразить такую возможность перед дочерью и мужем. Ленка хотела видеть в свидетелях на своей свадьбе нас с Верой. Такое желание появилось у Ленки после того, как она узнала от Кати, что та в свидетели будет звать нас. Отцу Ленки было всё равно. Он собирался только обеспечить финансовую основу для свадьбы. А Ленкина мама намеревалась устроить соревнование на лучшую пару свидетелей. Она нигде не работала, и времени заняться ерундой, у неё было в избытке.
Когда в дверь позвонил Андрис, Ленкина мама нарезала колбасу на толщину газетного листа. Входную дверь в их доме открывала только мама. Это было железное правило. Она опасалась, что дочь или муж дадут слабину и могут пропустить какое-нибудь обутое животное на её бежевый фетиш. Прибалт с порога произнёс пару фраз, и Ленкина мама в нелепом поклоне сделала три шага назад от открытой двери, приглашая обутого незнакомца ступить на своего бежевого кумира. Такое не позволялось никому. Даже начальника своего мужа, руководителя области, Ленкина мама встречала, предварительно завернув угол ковра. Штольц стал очевидцем чудесного явления необъяснимой природы. Прибалт негромким ровным голосом принёс извинения от нашего с Верой имени. Ленкина мама, не сводя с Андриса взгляд, согласно кивала головой. Андрис очень галантно произнёс слова прощания и развернулся на выход. Ленкина мама услужливо рванулась открыть ему дверь. После этого, мама прошла в зал и села в кресло. Она просидела с отсутствующим видом до прихода гостей. На вопросы дочери отвечала неохотно и невпопад. Штольц, конечно, обалдел от внезапного маминого пофигизма к ритуалу разувания гостей. Ленка объяснила это тем, что мама просто не устояла перед изысканными манерами незнакомца. Штольц не стал её разубеждать. Когда пришли две пары кандидатов на звание свидетелей на свадьбе, обряд разувания в коридоре был восстановлен.
— Что ты мне скажешь об этом человеке? — Штольц осторожно улыбнулся.
— А я с ним не общался. За весь вечер даже парой слов не перекинулись. Знаю только, что зовут Андрюха, что он прибалт, что он психолог…
— Психолог! — вскрикнул Штольц так, что мы с Егором вздрогнули. — Я так и знал. Я вчера ещё догадался. Работает он, конечно, виртуозно. Высший класс.
Штольц сказал нам, что вчера он воочию узрел восхитительную работу гипнотизёра нового направления.
— Представляете? Это совершенно не классический гипноз. Всё построено только на точности слов. Никаких маятников перед носом пациента, никаких команд загробным голосом, никаких пассов руками. Как же грамотно он её вчера вырубил. Просто фантастика.
При этом, Штольц выпучил глаза, говорил громче обычного, резко жестикулировал. Он обезумел. Мне пришлось немного остудить его бурлящую фантазию:
— Штольц, он вчера был нанят тётей Светой только в качестве водителя. Никаких планов усыплять твою тёщу, у него, к сожалению, не было. Бо́льшую часть времени, он сам вчера проспал, сидя за столом. Версия Ленки выглядит убедительней.
— Да нет, я вам точно говорю, что он спец, — настаивал Штольц, не желая разочаровываться в своей догадке, но уже без прежнего напора.
— Штольц, а как сама мамаша себя чувствует? — поинтересовался Егор.
— Нормально, вроде.
— «Вроде»? — Егор сделал удивлённое лицо. — Штольц, речь идёт о здоровье близкого тебе человека.
— Егор, ну, ты опять начинаешь? Ну, хватит, — простонал Штольц.
Егор не упускал возможности поглумиться над Ленкиной мамой. И, я считаю, имел на это полное право. Он два раза был в гостях у Ленки, и сам прошёл этот унизительный ритуал разувания на лестничной клетке. Егор, в своих упоминаниях о Ленкиной маме, любил поизмываться над её чудаковатостью. Штольц уже сто раз просил Егора не касаться этой темы. Но Егор не мог удержаться.
— Просто она аккуратный человек, следит за чистотой, — объяснял Штольц. — Что здесь ненормального?
— Тогда приготовься к тому, что она и тебя простерилизует, — предупредил Егор.
Вечером я рассказал Вере о замешательстве, которое случилось у Ленкиной мамы перед прибалтом. Я хотел узнать, что она об этом думает. Надо же! Я стал интересоваться её мнением. Вера посмеялась над маминым конфузом, но жалеть начала, при этом, Ленку. Она постоянно жалела эту недалёкую Ленку; меня это бесило.
Лена мне казалась примитивной и самолюбивой девицей. Иногда, просто тупой. Её, в моих глазах, спасало то, что она не озвучивала вслух свои мысли. Она никогда не торопилась высказывать своё мнение. Она сначала смотрела на реакцию окружающих. Первой, в списке её авторитетов, стояла Катя. Лена всегда принимала решения, основываясь на оценках подруги. Юмор, самостоятельно, она не воспринимала. Когда она не успевала сориентироваться на реакцию присутствующих, ей надо было объяснять, что прозвучала шутка. Только тогда, она улыбалась, а могла и расхохотаться громче всех. Ей бы хотелось, чтобы её жизнь шла по шаблонам, и была распланирована. И, кажется, ей было не так важно, кто ей составит этот план: мама, папа, Штольц или Катя. В отличие от Веры, я жалел Штольца. Я не понимал, на что он позарился.
На следующий день, на проходной нас с Егором опять поджидал Штольц. Мы переглянулись.
— Может, случилось чего? — предположил я.
— Что-нибудь с тёщей, Штольц? — спросил Егор.
Штольц не ответил Егору. Он пришёл только ко мне; я это понял. Мне даже показалось, что его смущало присутствие Егора. Мы пошли пешком. Штольц начал болтать о пустяках. Потом, вдруг, припомнил какую-то глупую историю с Соломоном, посмеялся и, как бы к месту, вспомнил:
