— Знаешь, Штольц, — не отрываясь от книги, ответил Егор, — не на всякую тему стоит хохмить. И не всякое событие записывать в свой актив.

— Ну, ладно, Егорчик. Херню спорол, согласен, — Штольц засунув руки в карманы заходил кругам по комнате. — Ну, виноват, ну, занесло чуть-чуть, с кем не бывает.

Штольц ещё пару минут прошагал в полной тишине и вдруг развернулся в сторону Егора:

— Там девчонки вчера «Рябину на коньяке» притащили, кажется. Может прищучим одну?

Егор поднялся из кресла и прошёл к праздничным припасам.

Когда мы допивали вторую бутылку «Рябины», Егор неожиданно вернулся к разговору о Вере и поделился со мной своим мнением о ней:

— Знаешь, Дед, девчонка она неплохая…

— Да, да, — немедленно перехватил Штольц, — я вам даже доказательства могу привести. Слушайте, как я это понял. Вчера, когда Лена и Катя нам Веру расхваливали, я обратил внимания на то, что делают они это совершенно бескорыстно и без оговорок. Надо знать женщин, чтобы это оценить. В разговоре со своим мужчиной, женщина никогда не будет говорить о другой женщине только хорошее. Даже, если это её подруга или сестра. Они никогда не забывают, что другая женщина для них соперница. Если уж начнет, не подумав, расписывать тебе достоинства другой, то обязательно припомнит и какой-нибудь изъян, хотя бы мелочный. Например: «У меня замечательная подруга. Просто умница и очаровашка. Ей бы только эту деревенскую походку сменить и бельё научиться выбирать». А вчера? Егорчик, ты слышал что-нибудь похожее?

— Нет, — покачал головой Егор.

— И я нет, — заверил Штольц. — Ты знаешь, Егорчик, я даже где-то начинаю завидовать Деду. А ты?

— Я тоже, — вздохнул Егор. — А дуракам всегда счастье.

— Это точно, — подтвердил Штольц и попросил Егора принести третью бутылку «Рябины».

К Новому году — Году Белой лошади, мы подошли, по выражению Егора, как последние свиньи. В этом он прав. Пить мы начали за четыре дня до самого Нового года. С той самой «Рябины на коньяке» всё и закрутилось. Катю и Лену мы в эти дни видели эпизодически. Каждый день они вламывались в Егоркину квартиру, видели, чем мы заняты, кричали, что праздник для нас отменяется, хлопали дверью и исчезали до следующего дня. Их набеги были сродни атаке легкой кавалерии под Балаклавой, — напористыми и бессмысленными. Ни Штольц, ни Егор не успевали даже попытку примирения сделать. А я при появлении девчонок всегда старался изобразить трезвого и совершенно непричастного к этой мерзкой вакханалии. Не могу судить, насколько это мне удавалось, но приветственные взгляды девчонок в мою сторону всегда оставались доброжелательными.

На Новый год всё каким-то чудесным образом устаканилось. Не знаю точно, но мне кажется, над этим поработал Штольц. Все грехи были прощены. Я не услышал ни одного упрёка от девчонок в сторону моих друзей. Само Новогоднее торжество прошло замечательно. В глазах нашего сообщества мы с Верой получили официальный статус пары. Хотя ни я, ни Вера особо не хлопотали, чтобы попасть в эту категорию. Мы не были уверены в наших отношениях, насколько они будут продолжительными.

Мы долго сближались с Верой. По человечески, я имею в виду, а не физически. Меня всё устраивало; своё удовольствие от близости с ней я получал. А переживания неопытной девушки меня совершенно не беспокоили. Я не собирался даже интересоваться её душевными волнениями.

Прошли праздники, и я стал чаще общаться с Верой наедине. Друзья со своими подругами перенесли свои свидания в более комфортные места, чем старый дом на Нариманова. Признаюсь, что на каждое свидание с Верой, я шёл, как на последнее. Мне было безразлично, что обо мне будут говорить Катя и Лена, после того, как я расстанусь с Верой. Дело было не в самой Вере. Дело было в том, что, как ни крути, а Вера была мне «предоставлена» друзьями и их подругами. А в моём восприятии, это выглядело, что она мне «подсунута». Для меня вопросы независимости и свободы выбора всегда были очень чувствительными. Встретился бы я с Верой при других обстоятельствах, я точно заинтересовался бы ею. Ну, а так выходило, что Катя и Лена просто спихнули мне свою подругу, и при этом, я обязан изображать, что это мой выбор.

Ещё одно наблюдение настораживало меня. Я видел, что Катя и Лена, которые говорили о Вере, как о лучшей подруге, относятся к ней как-то странно. Вера была для них не до конца «своя». Разумеется, первым делом, я подумал, что им известно о какой-то особенности Веры, о которой мне не посчитали нужным сообщить, чтобы не спугнуть раньше времени. И поначалу, я был уверен, что очень скоро стану свидетелем какого-нибудь проявления Вериной неадекватности.

Сам я всегда разделял человеческую ненормальность на две категории: на квалифицированных психов и просто — людей со странностями. По выражению Штольца — припизднутых. Квалифицированные психи — это те, кто вольно или невольно, по разным причинам, находятся под наблюдением и попечением официальной медицины. А люди со странностями — очень расплывчатая категория. Это предвзятое восприятие обществом или отдельными людьми других людей, которые не соответствуют их нормам. Я говорю не о моральных уродах, до которых не успела добраться официальная психиатрия. Я имею в виду людей не желающих вписываться в установленные обществом рамки. Для меня, если человек не тычет всем в глаза своей инакостью, если его своеобразие не мешает окружающим, это даже интересно. Прежде всего, мне это нравится в женщинах. Женщина с чудинкой в сотни раз интереснее, самой блистательной дамы из общества.

Никаких психических заворотов от Веры я так не дождался. И сегодня я могу сказать, что благодарен Небесам, что так и не нашёл в ту пору повода прекратить с ней встречаться. Сейчас уверенно можно заявить, что без знакомства с Верой, моя жизнь была бы спокойнее, прозаичнее и даже безопасней. Но уж точно не такой интересной.

После праздников я, по совету Егорки, устроился в компанию, где работал он сам. Мы стали трудиться вместе на одном, из немногих появившихся в ту пору, частном коммерческом предприятии. А Штольц днём учился в институте, а после учёбы подрабатывал в конторе, директором которой был его отец. С Егором мы хотя бы виделись на работе, а Штольца я почти не видел. Мы уже не могли вместе проводить свой досуг. Встречаться с друзьями я теперь мог только, когда это было угодно Кате и Лене, и только в их присутствии. А это было похоже на свидание в следственном изоляторе: разговаривать можно только на нейтральные темы и существует перечень запрещённых предметов, с которыми нельзя приходить на свидание.

Я понимал, что наша жизнь становится по-настоящему взрослой, а не такой, какой мы её себе рисовали. Я видел вокруг, как мои ровесники поглощаются и перевариваются жизнью. Они безропотно следовали тем распорядкам и правилам, которые были установлены ещё до наших дней. Меня сильно раздражало, что к этому они призывали и меня. Бунтовать против этого я не собирался. Я был слишком ленив для этого, и мне было просто наплевать. Для меня всё всегда должно идти только по-моему. Я всю жизнь был убеждённым эгоистом. Используя лицемерие, присущее каждому эгоисту, мне всегда удавалось скрывать свою истинную сущность от широкой общественности. Для меня, важнее всего было не превратить свою жизнь в скучную. Благоустройство и место в общественной иерархии меня никогда не интересовали. Даже мои друзья считали это блажью. Егор считал, что это со временем пройдёт, а Штольц возмущался: «Зачем вычупиздывать? Всё уже придумано до нас».

Я не могу сказать, что мы отдалялись или становились чужими, но прежними мы уже точно не были. Мои друзья тоже понимали это, но относились к этому слишком спокойно, как мне казалось. Я старался избегать разговоров с ними на эту тему. Я стал чаще общаться с Верой, чем с ними.

Не подумай, ничего похожего на любовь к ней у меня даже рядом не пробегало. Мне было интересно с ней, или лучше сказать — занятно. Сначала, для общения с ней, я выбрал для себя роль воспитателя. Я вёл себя свысока и чуть снисходительно. Я втолковывал ей прописные истины о жизни в обществе, которых сам никогда не придерживался и не собирался придерживаться в будущем. Иногда я считал себя исследователем. Объектом моего исследования, как ты понимаешь, была Вера. Надо признать, я мог бы стать неплохим научным работником. Я подошёл к делу максимально объективно. То, что я открыл в Вере, меня приятно удивило. Я полагал, что изучаю лабораторную мышь, а оказалось, я наткнулся на более сложный организм. Может сложнее меня.