Жертва , мужчина средних лет, не слишком крупный, но крепкий и с такой обыденной внешностью, что забывается сразу как только исчезает из поля зрения, но при этом с цепким и слишком разумным для безумца, взглядом, тряслась от страха.

Мантикора ощущал этот страх, как аромат чего-то горячего. Пульсирующего и нежного одновременно. Он вбирал в себя этот аромат. Ему хотелось пропитаться им и пить его; пировать им , втягивая порами ,мехом , душой и сердцем каждый глоток его. И он поддавался этому первозданному животному чувству и ощущал себя всего: - острые когти, эти лезвия будут рвать плоть. По три ряда зубов с каждой стороны, они вонзятся в нежное человеческое мясо и все шипы на конце его длинного хвоста, которые напряглись в предвкушении.

Человек смотрел на чудовище и понимал : именно так и должен приходить конец, если ты давно избрал для себя трудный путь Служения Злу. Он терпеть не мог грязной смерти: - крови. Слез. Криков и потому высоко ценил свою гарроту, которая стала для него продолжением руки. Он убивал потому, что считал человеческую жизнь подарком , подарком себе. Не то чтобы его волновала возможность решать чью-то судьбу, вовсе нет. Но ему приносил почти болезненное наслаждение этот последний момент, когда смотришь в лицо Смерти, которая приходит через него самого. Он смотрел в глаза тех, кого душил и приветствовал Смерть, которой служил, он был ее ангелом. Деньги, которые он за это получал , значения для него не имели. Он был кармическим оружием для того, кому выпадал этот жребий.

И, вот теперь Смерть смотрела на него из голубых глаз Мантикоры. Эти глаза гипнотизировали его, заставляя замереть, не пытаться бежать и даже до некоторой степени расслабиться. Но он все равно боялся. Боялся до жути той участи , которую как он сейчас явственно понимал, он заслужил. Она будет страшнее всего, что он когда-либо мог сотворить сам.

Мантикора уже потерял связь с той частью памяти, что делала его иным. Иная часть его личности была маской явленной миру, скрывающая его Суть , но она снова и снова прирастала к нему. В период охоты, запах страха , мысли о крови и плоти срывали эту маску напрочь. Ничто тогда не имело значения, только эти мгновения Свободы, когда он знал себя, свою Силу , Власть и Дикую Магическую Часть Личности. В то время, когда он был иным, он помнил себя смутно, считал охоту сном и воспринимал себя как монстра., он считал себя монстром .Он отказывался от той реальности, которая забирала его себе, когда Вселенную окутывала ночь. Но где-то, в глубине души, он знал, что охот а- это не иллюзия и не игра больного воображения.

Упругие мышцы потянули тело в прыжок. Жертва не сопротивлялась. Она даже не закричала , когда Мантикора с нежной силой впился в руку человека и оторвал ее. В этот момент он не ощущал ничего кроме сладчайшего вкуса крови, мяса и Магии растущей в нем. Магия прибавлялась с каждой жертвой, заполняла его словно сосуд. Кто-то был каплей, кто-то ведром горючести, а кто-то мог заставить его переполниться и расплескивать эту Силу. И, каждая из них наполняла мощью его самого и его Древность, способность из поколения в поколение , живя в человеческом теле , оставаться Перворожденным существом. Миллионы столетий на этой земле , миллионы невероятных лет, о которых он даже не помнил. Грань Древности , которая по мысли уже и не должна существовать.

Зарьян проснулся. Солнечный свет заливал комнату ласкающим сиянием , и это было хорошо. Простыни и подушка стали влажными от холодного пота. Этот вечный сон, как череда кошмаров. Каждую ночь ему снилось, что он превращался в Мантикору и отправлялся на поиски пищи. Нет. Не совсем так. Они не были просто едой, они были частью чего-то еще, чего- то поистине злого. Жертвы в этих снах были разными; калейдоскоп лиц сливались в одно лицо – лицо Зла. Во снах он ощущал это Зло как добычу, хитрую и постоянно избегающую кары. Оно будило в нем охотничий инстинкт. И всегда в момент убийства жертвы Зло ускользало от него.

Странный, страшный и мучительный сон. Сердце стало биться ровнее. Зарьяну необходимо было избавиться от остатков этого сна, принять горячий душ и выпить кофе. Много кофе.

Первый глоток согрел надежней даже горячей , до максимума обжигающей воды. Он пил , сладкую , он любил очень сладкий кофе, жидкость, стоя у окна.

Весна запаздывала в этом году. Теплые солнечные дни сменяли леденящие, даже сокровенные уголки сердца, снегопады и ветра. Ему казалось сейчас, что эта весна какое - то издевательское напоминание о всей этой жизни. Тридцать лет: - проблески благополучия, всегда ускользающее чувство счастья, вслед за которыми всегда начинались времена безмолвия и одиночества. Зарьян давно смирился с тем, что не сможет жить как все люди: - идти вверх по карьерной лестнице, создать семью и прочее. Он даже уже забыл, когда перестал думать об этом.Где-то в глубине души он знал: все это не для него потому, что так должно быть. Родители перестали пытаться оть что-то ему внушить. Они научились принимать его таким , какой он есть или просто отчаялись. Но именно за это он ценил их любовь как никто бы не смог. Немногочисленные друзья его не понимали. И еще меньше понимали женщины. Он нашел в жизни свою подходящую нишу и просто плыл по течению, словно на корабле призраке, пытаясь хоть как-то философски относиться к своему одиночеству. Это унылое существование, казалось не реальным ,словно вечный сон. Будто бы все бы те пронзительные кошмары, что снились ему каждую ночь, в которых он бесконечно охотился а Злом, были настоящими, а однообразная жизнь, от которой он чувствовал только усталость, словно прожил, Боги знают, сколько лет – всего лишь сон.

Последний глоток воздуха всегда был для него тем же, что и последний глоток кофе. В нем заключался ритуальный, почти мистический смысл. Это была - глубокая молитва, прощание со скорбью и торжеством, означающая переход из одного состояния в другое. Вдох - выдох. И он спускался в метро

Зарьян не любил метро.Хотя как не любил.Ему нравилось эхо ,гудящее в его глубоких недрах. Но что-то зловещее и неизведанное , нечто первозданное , далекое от внешнего мира в нем все-таки было. Оно максимально приближалось к тому, что находиться глубже в чреве земли и на некоторых ветках это ощущалось явственнее. Зарьяну нравилось перебирать как четки возникающие здесь ощущения, мысленно разбирать их на самые тончайшие , едва уловимые оттенки чувств и эмоций. Это была одновременно и игра, и своего рода самосовершенствование. Он никогда не понимал, почему люди играют в другие игры. Отношения – что это. Почему один человек пытается подавить другого позицией или положением, амбициями , хитростью или волей. Для чего « бодаться» характерами, используя служебное положение или интриговать. Это же бесполезно. И каждый человек похож на пирамиду с множеством граней – иногда каждый его шаг предопределен изначально. Зачем его приятели, те кого он еще мог выдерживать заводят семью и любовниц – ведь это не обман сразу нескольких женщин, это , прежде всего - самообман. Такой мужчина словно ободран в клочья переизбытком эмоций и упускает в этих играх целостность своей личности.

Иногда Зарьяну нравилось мыслить о самой мысли, пытаться осознать ее глубоко, глубоко и отвергнуть в последний момент все, что пришло ему в голову, чтобы в следующий раз мыслить заново и совсем иначе.Ему нравилось ловить оттенки откровений что «приходили» ему не столько фразой или видением , сколько спектрально – бликами. И. тогда мир менял окрас до неузнаваемости и те цвета, которые играли для него восхитительное соло, и названий этим цветам не существовало ни в одном известном языке мира, превращались во что-то, чему он не мог дать описание, а только ощутить их

И, все же, ему иногда не нравилось находиться в метро. Здесь он чувствовал одиночество всех людей как гул – сотни людей мысленно, чувственно сливались в этот гул и он шумел в ушах до тех пор, пока не начинала болеть голова. Иногда же его « ретранслятор»улавливал то знакомое до боли присутствие Зла , - словно аромат духов и появившаяся , а так же развеявшаяся внезапно дымка , которую он почти видел, но этот гул мешал ему определить источник происхождения