Я грохнул раскрытой «корочкой» о стекло конторки полицейского на входе в участок. Боец, тайком дремавший, уткнувшись в журнал так, чтобы не были видны прикрытые глаза, вздрогнул и уставился остекленевшим взглядом.

— Адвокат Филинов. Дежурный офицер в каком кабинете?

Полицейский расправил плечи, придал себе важный вид, показал направление, всем своим видом показывая «я вовсе не спал, а исправно исполнял долг». Китов ухитрился незаметно проскользнуть следом, вообще не показывая никаких документов.

Ручка заедала, я навалился сильнее и попал в кабинет дежурного по участку, который возмущенно поставил чашку чая на пачку рапортов.

— Кто такой? Чего надо?

Я усмехнулся, невозмутимо зашёл, прикрыл дверь и без приглашения плюхнулся на стул напротив него. Судя по Китову, он остался прямо за дверью, чтобы бессовестно подслушивать. Ну, главное, что офицер его не видит.

— Моё благородие адвокат Филинов. Знаешь такого? Ты, мил человек, почто гражданина Шамана Владимира Алексеевича арестовал? — я улыбнулся во все «тридцать два».

Недавно состоявшиеся похороны, на которых я был гробовщиком, единственным зрителем и по совместительству… виновником смерти, назовём это так, плюс отсутствие сна напрочь выветрили из меня остатки страха, в том числе перед этим зарвавшимся боровом в погонах.

— Ой, целый адвокат, держите меня семеро. Не будешь ли ты меня своими статейками из закона пугать? Иди в коридор, пиши жалобу, а я, быть может, соизволю её утром рассмотреть, — брезгливо поднял губу офицер. — А этот бродяга совершил убийство на почве национальной ненависти к цыганам, потому что он с ними воевал.

— Он со степняками воевал, а не с цыганами. Понаберут в полицию из деревень… Считаешь, что человек, который провёл три года в степи, способен спутать ордынца с грязным бродячим музыкантом? Цыгане — это гитара, водка, медведь, песни заунывные, да гадание по руке.

— Считаю, что у меня свежий труп, крепкий подозреваемый и преступление, раскрытое по горячим следам!

— Чё, погоны жмут? Жертва нападения в собственной квартире, без предполагаемого орудия и упущенный второй нападающий, ярко выраженная халатность при исполнении должностных. Ты любишь свободу выбора, к примеру?

— Люблю, когда что-то весомое предлагают, отчего ж не любить.

— Будет тебе предложение. Даже два, в каждую руку, на выбор. Итак, ты и твои бойцы арестовали ветерана и героя войны, честного человека…

— На ём клейма ставить негде.

— … и гражданина. Русского, местного, ранее не судимого, на которого разбойно напали в его собственном жилище два цыгана, один из которых в переполохе прихлопнул другого. И теперь, вместо того чтобы искать убийцу, вы, бездарная шайка головорезов, по ошибке получивших полицейские жетоны, бросили в каталажку жертву покушения, который сам же вызвал полицию. И когда мы утром дружной толпой приедем в суд, ты косноязычно попытаешься рассказать свою невнятную версию событий о том, что ветеран якобы поймал на улице цыгана, затащил его на шторе, как паук в своё жильё, потом держал, одновременно выстрелил в себя с трех метров, видимо, по твоей фантазии, у него руки такие длинные. После чего вызвал полицию, а пистолет скушал, судя по тому, что вы его не нашли, верно? И какова вероятность что суд поверит в эту сказку бабушки Патефоновны?

Самодовольная улыбка постепенно сползла с лица офицера, сменившись на тревожное выражение.

— И прямо утром, в зале суда, моего подопечного отпустят, но это не будет конец истории, о нет, это только начало. Там, в моём офисе есть тарифы.

— Тарифы? Какие-такие тарифы?

— Тарифы моих услуг, которые соответствуют рекомендациям адвокатской палаты. Пятьдесят рублей за час занятости при участии в полицейских и прокурорских процедурах. А сколько пройдёт часов до момента, когда гражданина хорошего отпустят? Вот и считай, на листочке, в столбик.

И сразу после суда он мне эту сумму заплатит под квитанцию, а потом я вспомню что есть статья шестнадцать нашего гражданского уложения, по которой убытки причинённые республиканскими, в том числе охранными, органами подлежат возмещению независимо от их вины.

И я обращу требование, но не к тебе, о нет. К твоему управлению. И когда казначейство твоего управления заплатит мне сто рублей… или триста… оно захочет узнать, ну просто любопытно станет ему, а кто тот доблестный офицер, из-за которого они расходуют свою скудную казну на адвокатов? И они тебя, голубчик, морально на лоскуты порвут. А когда остынут, то ещё и вычтут всю эту сумму до копейки из твоей незаслуженной зарплаты.

И когда ты жене не принесёшь получку, то второй раз тебя на лоскуты порвёт уже твоя благоверная, в том числе потому, что она мало поверит в эту байку про ветерана и адвоката, а поскольку она женщина, то быстрее поверит в то, что ты эти деньги потратил на блудных баб.

Заслушавшись моей цветастой истории, офицер непроизвольно приоткрыл рот.

— Поэтому я тебе, конечно же не страшен, а вот та лавина, которую я обрушу на твою лысеющую голову, это да… А вот теперь мы переходим ко второму варианту. Мы сейчас идём, и ты выпускаешь Шамана на все четыре стороны, возвращаешься в кабинет, достаешь шкалик водки и пьёшь за то, что, слава Предку, пронесло…

— Боялся я тебя! — офицер встал, нащупал табельное оружие и сунул в кобуру. — Да никто тебя не боится, адвокат! И твоего этого прощелыгу никто не арестовывал, что ты такое говоришь? Я? Я такой приказ отдавал? Я такой приказ не отдавал! Он сам приехал дать показания по поводу криминальных событий, исполнить, этот, как его, гражданский долг! И никто его не держит!

С этими словами офицер попятился в коридор, а я с живым интересом следил за его телодвижениями.

— Семён, открой камеру. Вот! Вот он. Сам попросился пересидеть пока ночь, вдруг опять прорыв и твари шастают. Мы же завсегда граждан оберегаем. Никто его не арестовывал, не было такого, не надо тут путать и глупости говорить. И пугать меня не надо, тем более блудными женщинами. Забирай его и уходите, я вас не знаю, показания потом городовой возьмёт. Ходят тут, рассказывают мне…

На улице я залюбовался звездами.

— Однако, Владимир Алексеевич, с освобождением. Ваш товарищ мне предлагал, чтобы вы гонорар мой отработали… скажем так, услугами.

— Мы чем попало не занимаемся, — тёзка российского певца степенно поправлял одежду и стряхивал пылинки от полицейской камеры, словно стараясь избавится от следов правосудия.

— Это по профилю. Приходите через пару дней, как дым рассеется от всех этих событий, переговорим. И, воля Ваша, но я бы квартирку сменил. Цыгане народ семейный, тот доходяга своим родственникам другую историю смерти убитого расскажет, и Вы будете в ней виноваты. Могут попытаться отомстить. Ну, это просто мнение.

Мы крепко пожали друг другу руки и разошлись. Времени на сон осталось категорически мало.

Что-то полицейских чинов в моей жизни становится слишком много.

Обыск в лавке мистера Шая, если я правильно понял его имя, длился уже второй час.

Коротко переговорив с представителями диаспоры, я попросил остаться только самого хозяина и представителя местной народной дружины (по просьбе Игоря убрал из своего лексикона слово «триады»), который якобы служил мне переводчиком, хотя большую часть времени мы втроём вообще хранили молчание.

По моей просьбе остроглазая девушка-подросток из семьи хозяина лавки (вообще-то определять возраст китаянок дело неблагодарное), принесла мне крепкий кофе, чтобы я был бодрячком после бессонной ночи.

Со стороны всё это выглядело странно…

Я, дружинник и пожилой невозмутимый хозяин лавки сидели на удобных травяных пуфиках и пили: я кофе, а эти двое какой-то хитрый китайский чай, и с буддистским спокойствием наблюдали как следователь полиции в сопровождении трёх полицейских, из которых только один был настоящим оперативником, а ещё двое неловкими патрульными, учиняли обыск, без энтузиазма роясь в имуществе.