Ритка правильно говорила: в любви самое красивое – начало, каждый находит там для себя все, что необходимо для полета (еще бы! – незнакомый человек вдруг начинает боготворить меня, а что, если правда так и мое место на небесах?!). С Оксанкой в начале тоже было все до умопомрачения красиво. Это был настоящий медовый месяц, который растянулся на три. Даже сейчас я вижу в ней отголосок того счастья, к которому, как и всегда, относился с подобающим рассеянный пренебрежением (словно не доверяя, ловя его мимолетность с сознанием, что этого не может быть, что это обман, который скоро закончится), но все же упиваясь им. Все дело в этом роковом “скоро”, оно, как и любая смерть, любой конец крайнего, абсолютного, отравляет сознание. Жизнелюбец – это тот, кто ждет смерти. Я играл счастьем с беспечностью ребенка или животного, вопреки всем правилам и обязательствам. Я часто вспоминал слова8 Фромма, и находил удовольствие именно в этой последовательной иррациональности: идти вперед, осознавая неизбежность краха только потому, что в данный момент прикасаешься к красоте9, к совершенству, к вечности, к мгновению, за которым рано или поздно все равно ничего не останется. Так я вел себя и с Ду-ду. Посторонний, Локки, для которого этот мир не имеет никакой ценности, и в то же время в нем все бесценно: запах цветка и её улыбка – уже целая вселенная, которая оторвалась от губ и глаз и существует в реальности, кричит, поет, не зависимо от взятых обратно слов или холодного сугроба, под которым погребены лепестки. Мир без апелляций, мир, где каждая фраза вписана в чистый лист и уменьшает нашу свободу поступать ей вопреки. Где каждый шаг – путь; где извилистый путь – трусость, а прямой – отчаяние.

Я хотел попросить у тебя прощение за эти слова, за эти мысли, за эту жизнь, но не буду, хоть ты и судья мне. Я не смогу передать тебе первую ночь с женщиной, с любимой женщиной всей моей жизни, когда я искупал её грехи и плакал от столь долгожданного падения в её объятьях. Я не смогу описать тебе КОПЭ над озером, утопающий в тумане, как Вавилонская башня в облаках. И то, что любая девушка с прямыми, длинными, белокурыми волосами, похожая ростом, комплекцией или стилем одежды заставляет замирать мое сердце, как в 1999 году; хотя я, конечно же, буду бежать любой возможности встретиться с нею. И то, что еду сейчас в маршрутке и ловлю себя на мысли, что сидящая впереди девушка ничуть не хуже той, которую я навсегда потерял, и не лучше той, которую я приобрел…

Ты сама должна все это увидеть, испытать эту сладкую боль, а иначе какой смысл?..

Никогда

Это думал я с тревогой, но не смел шепнуть ни слога

Птице, чьи глаза палили сердце мне огнем тогда.

Это думал и иное, прислонясь челом в покое

К бархату; мы прежде двое так сидели иногда…

Ах! При лампе не склоняться иногда

Больше, больше никогда!

Тень ложиться удлиненно, на полу лежит года, –

И душе не встать из тени, пусть идут, идут года, –

Знаю, – больше никогда!

Э. Алан По “Ворон”

Глава I

Наташа. Наташечка. Любовь моя. Восход жизни моей, грусть моя…

Кажется, спит сейчас за спиной, милая, обнаженная, полуприкрытая теплым одеялом, положив голову на руку… Я боюсь побеспокоить её, поднять сброшенную на пол подушку, перекинуть одеяло по диагонали разобранного дивана, чтобы оно приняло положение умотуманящего тела… Господи, помоги мне!

Как давно это было, сколько дней прошло, лет?.. Бесконечность! Слепящая, головокружительная пропасть, которую никогда не преодолеть, никогда! Только назад есть дорога – в воспоминания. Но и они – отрада.

Все началось полгода назад, когда мои собственные несчастья одно за другим скрывались под темной водою Леты, а жизнь наполнялась все большими красками, как экран монитора, после приобретения хорошенького видеоадаптера. Причем этим последним дело не ограничилось, и я начал задумываться над покупкой автомобиля. Вещь по большому счету суетная и бесполезная, но в иных ситуациях позволяющая избегать жизненного неудобства. Времени в моем распоряжении – вечность, весеннее солнце дурманило голову неопределенно-сладкими грезами, – одним словом, нужно было заняться чем-нибудь несерьезным, например, окончить автокурсы.

Смутные надежды на жизнеопределяющую, долгожданную встречу с волшебным существом, составившим счастье моей жизни или хотя бы осветившим несколько её тусклых мгновений, быстро развеялись уже на первой теоретической лекции. Полуразбитый класс, наполненный эго-маскулинной массой, кое-где скрашенной веселым девичьим безразличием, которое отчасти объяснялось замужним статусом этих жемчужин, напрочь убили во мне интерес. Я отдался учебе. Даже подсевшая ко мне в первый день девушка “де юре” и существо неопределенных амбиций “де факто” не вызвала во мне никаких эмоций, кроме, разве что: “Слава Богу, что это не тот мрачный жирный боров, сидящий во втором ряду”. Одним словом, я был счастлив, что хоть чем-то занимаюсь, что адреналин гуляет в моей крови в предчувствии будущих экзаменов, назло ленивому весеннему солнцу и мечтательной сонливости.

Наташку увидел там же, в первый день, она сразу привлекла внимание, не знаю почему. Она выделялась. Секунды, за которые я окинул класс, не могут ничего объяснить. Заметил только, что она была невысокого роста, немного полной, очень красивой, что вызывало недоумения о необходимости количества косметики на лице, живая, светловолосая, очень уверенная в себе, чрезвычайно уверенная, – в отличие от остальных легкомысленных бабочек в ней чувствовалась сила. Может быть, именно это и остановило мой взгляд на доли секунды. Но не более. Самоуверенность штука роковая, циничная и расчетливая, не в пример безобидной восторженной глупости, которую я все время предпочитал. Нечего было и думать. Тем более косметика создавала впечатление вульгарности.

Но вот прошло две недели, мы героически учились по праздникам и воскресениям, было 8 мая, преддверие великого дня, я пришел как всегда раньше, стул рядом ждал неразгадываемую загадку неопределенных амбиций (помню её единственный “личный” вопрос: “У тебя есть машина?.. А какую ты собираешься покупать – нашу или иностранную?”); как тут в класс входит златовласая Эос, несколько неуверенно проходит мимо, а затем наклоняется и спрашивает: “Можно присесть?” Я улыбнулся про себя, представив конфуз моей прежней сопартницы, видимо полагавшей, что место за ней закреплено навечно (опоздавшим приходилось сидеть в проходах, ибо мест не хватало), и с радостью пропустил эту новую загадку, интерес к которой у меня возник уже в первый день.

Урок прошел необычайно весело. Наш преподаватель несколько раз готов был сопроводить серьезные взгляды щекотливыми замечаниями в адрес новообразовавшегося тандема, прежде ни с той, ни с другой стороны не замеченного в нарушениях общественного порядка. Но сдержался. Наташа успела зарекомендовать себя, а другая звезда, по классификации относящаяся к скромно-интеллектуальному белому карлику, уж слишком не подходила для пошлых шуточек.

Так мы провели два с половиной часа, и домой поехали вместе. Она мне понравилась. Под предлогом координации учебного процесса я взял номер её телефона и предложил свой на её замечание: “Это я скорее буду спрашивать у тебя”. Чудесно, на том и расстались. Не помню, поцеловал ли я её на прощанье, но она крикнула через толпу: “Займи мне завтра место, если придешь раньше!”

“Трудная задача, – подумал я, выходя из метро, – а если раньше придет мой фригидный монстр, как я потребую у неё не садиться на место, на которое она имеет больше прав, чем моя залетная Наталья?” Лучшим способом избежать столь щекотливой ситуации было вообще не идти завтра на учебу. Судьба склонилась к моим мольбам и, к тому времени, когда я должен был решать сложнейшую этическую задачу, она со всей силой своего милосердия ударила мне по почкам, да так, что я сквозь слезы радости созерцал празднующий город через окно машины скорой помощи. Наташка подумала, что я вчера загулял за городом и сейчас плохо себя чувствую. Она была не далека от истины.