– А еще меня романтиком называют, – стремительно парировал бойкий на язык Олива.

– Это слово давно уже неправильно трактуют, – язвительнее прежнего ответил я. – В ваших забавах нет ничего романтичного.

– Еще как есть! – воскликнул Олива. – Черная планета, Марло! Я ведь не преступник. Никого не обижаю.

– Кроме себя.

Я оглянулся на застывшую в капсуле Валку и решил, что пора составить ей компанию. Думал ли я когда-нибудь так, как Гектор Олива? О женщинах и не только о них? Было ли духовное родство лишь мнимым понятием, о чем как-то говорила Валка? К моему удивлению, молодой офицер не отпустил в ответ очередную шпильку. Я повернулся к нему и увидел, что он с любопытством таращит на меня зеленые глаза.

– Что?

– А вы женаты? – спросил он.

Вот этого удара я и дожидался! Удивительно, что он так долго медлил с выпадом.

Я мог бы отчитать его, напомнить о пропасти между нашими званиями, но это означало бы отказаться от своих слов, признать поражение – и он это понимал. Олива держал язык за зубами лишь потому, что раздумывал о последствиях такого вопроса. Достаточно ли он смел, чтобы препираться с имперским лордом?

Оказалось, достаточно смел.

– Нет, – просто ответил я и закрыл глаза.

Давняя боль вернулась, но я прогнал ее старым афоризмом:

– Мы с вами палатины. Мы служим императору, а он не соизволил дать мне вольную.

Я не добавил, что Валка не хотела за меня замуж.

Моя рука потянулась туда, где должна была быть филактерия с кровью Валки, но нащупала под рубашкой лишь медальон со скорлупой Тихого. Филактерию Валка подарила мне перед битвой на Беренике; ампула символизировала компромисс между ее тавросианской культурой и моими имперскими традициями. А я потерял ее, забыл на Нессе перед вылетом на Падмурак.

Адриану Марло суждено было остаться неженатым и бездетным. Мое положение и происхождение могли подарить мне лишь иллюзию полноценной семьи.

– Сэр Гектор, я уже стар, – впервые обратился я к молодому коммандеру по имени. – Я побывал в тридцати с лишним сражениях на множестве планет. Говорил с богами, бился с демонами. Ел за одним столом с самим Бичом Земным, пировал с Кхарном Сагарой. Я более трехсот лет служу императору верой и правдой и за все эти годы любил лишь трех женщин. – Я символично поднял свою трехпалую руку. – Одну потерял, другую предал, а третья… – указал я на капсулу Валки, – перед вами.

– Похоже, мы с вами очень разные, – сказал Олива.

– Возможно, – допустил я и прошел мимо молодого офицера.

Остановившись рядом, я положил руку ему на плечо и оглянулся на Валку.

– Я бы женился на ней, если бы мог. – Я потупил взгляд, как будто стыдясь своих слов и чувств. – Но я отдал ей все.

Я убрал руку и двинулся дальше.

– Простите, милорд, – непривычно неуклюже и скомканно произнес Олива, вдруг превратившись из человека в офицера. – Не хотел вас оскорбить.

– Вы не виноваты, – ответил я, подходя к двери. – Это старая рана.

– Ваша светлость! – Голос Оливы настиг меня в коридоре. – Позвольте еще вопрос?

Обернувшись, я жестом выразил разрешение.

– Ваше лицо, – произнес он, имея в виду шрамы. – Правда, что это сделал Бич?

Я застыл. Передо мной вновь встали черные пески Эуэ, тонкие высокие древки сьельсинских стягов – синих, черных и зеленых – и, вдали, свод черепа Миуданара.

«Arkam Resham aktullu. Arkam amtatsur».

Сверкнули когти Дораяики, и я вздрогнул.

– Правда, – ответил я, усилием воли заставив себя не притрагиваться к шрамам.

Гектор Олива смог лишь покачать головой:

– Звучит невероятно.

Он опустил руки и, потупив взгляд, добавил:

– Я родился уже после Аптукки. Когда вы победили Улурани. Подумать не мог, что когда-нибудь с вами встречусь, но… Вы и Дораяика… – Он запнулся. – Все равно что… встретить персонажей из книжки. Из оперы… не знаю. Трудно поверить, что вы настоящий.

К собственному удивлению, я рассмеялся. Хрипло, ненадолго.

– Может, кое-что общее у нас и есть. Меня нередко посещают такие же мысли, пусть и не о себе. – Я отвернулся, посмотрел на солдата в капсуле слева от меня. – У нас, людей, такая долгая история, что мы уже забыли, насколько древняя традиция – мифотворчество. Может быть, в нас заложено чувствовать себя не в своей тарелке, когда история и миф переплетаются.

– Все считали вас погибшим, – сказал молодой офицер, не найдясь с подходящим комментарием.

– Да я и сам так считал, – ответил я без лукавства.

Я не рассчитывал уйти живым из Актеруму.

– Официально об этом не объявляли. Наверное, в Имперской канцелярии считают, что это подорвет мораль. Вас даже к пропавшим без вести не причисляют. Но слухами земля полнится. Марло погиб в ходе конфликта с Содружеством. Марло погиб в бою со сьельсинами, был пленен врагом и казнен, и так далее.

– Не слышал об этом.

– Я в это не верил, – сказал Олива.

– Что ж, – нахмурил я лоб, – вы ошибались.

Сообразив, что я перегораживаю Оливе проход, я сразу добавил:

– Теперь моя очередь спрашивать. Вы из особого отдела. Что меня ждет?

Олива улыбнулся, поняв, что я больше не собираюсь донимать его личными щекотливыми вопросами.

– На Нессе? Да все как обычно. Встанем на орбиту, вы с вашей дамой дадите показания людям магнарха, затем вас подвергнут стязанию и высадят на планету. Нам предписано обеспечивать вашу безопасность до новых распоряжений императора. Вот и все.

– Стязанию? – переспросил я, повторив ненавистное слово.

Стязание было процедурой – ритуалом – Святой Земной Капеллы, в ходе которого человека проверяли на человечность. Мне приходилось однажды через это пройти – на «Тамерлане», когда Августин Бурбон и Лоркан Браанок попытались обвинить меня в сношении с искусственным интеллектом. Я до сих пор помнил инквизитора Гереона и его инструменты. Инъекцию адреналина. Панику. Мне измеряли давление, пульс, проводимость кожи. Постоянно раздавались какие-то сигналы. Меня не покидало ощущение неминуемого рока.

«Не хотите ли вы в чем-либо покаяться?»

«В данный момент вас ни в чем не обвиняют».

Впрочем, не было ли обвинением само решение инквизитора о необходимости стязания? Если нет подозрений, то и расследовать нечего. Но стязание не являлось допросом с целью определения вины, оно не позволяло получить оценку действиям подозреваемого. Оно проверяло само его естество, подвергало исследованию природу организма. Человек или машина? Человек или гомункул? Человек, или деймон, или зверь?

– Почему меня не подвергли стязанию на Колхиде? – спросил я.

Если существовали подозрения, по протоколу следовало провести процедуру как можно скорее.

Олива качнул головой, словно желая перетряхнуть прилипшие к черепу мысли, и застыл, держа руки на поясе, раздумывая над ответом. Он впервые продемонстрировал осторожность и расчетливость, и меня это удивило.

– Мне кажется… это очевидно, – произнес он наконец. – Глава разведывательного штаба на Нессе распорядился, чтобы вас доставили к нему… нетронутым.

– Нетронутым? – переспросил я. – Что это значит?

– Капелле и медицинскому персоналу Дорра было приказано не проводить вам никаких процедур, за исключением профилактики инфекций.

– Они думают, со мной что-то не так? – спросил я, хотя догадался обо всем еще до того, как слова сорвались с языка. – Нет. Все понятно. – Я жестом показал, что ответ не нужен. – Приказ поступил лично от Райнхарта.

– Не от Райнхарта, – опроверг Олива. – От магнарха Венанциана. Но вы поняли, к чему я клоню. Они оба – сторонники императора.

– Они хотели быть уверенными, что любые процедуры инквизиции будут проходить под их присмотром.

– Вот именно, – постучал по лбу пальцем Олива. – Поэтому и прислали меня.

– Вы атеист?

– Скажем так, у меня нет причин любить Святую Капеллу Матери-Земли, – ответил молодой коммандер и нервно, почти раздраженно смахнул с плеча косичку.

А у магнарха Венанциана не было особых причин любить меня, но он был бесконечно предан императору – и только ему. Его верность императору была превыше догматов Капеллы, традиций древних домов и кровного родства. Если я правильно понял Оливу, то Венанциан приказал отделу особого назначения разведки легионов охранять меня от посягательств Капеллы, пока я не окажусь в его владениях. Капелла уже пыталась убить меня на Фермоне. Императрица и старые «Львы» организовали покушение на Форуме.