Арлетта сейчас же отстранилась, села чинно, расправила юбку. Чудная картинка погасла, стоило шевельнуться.

– О… не успела…

– Чего? – прошептал ночной брат.

– На Фердинанда посмотреть не успела. Я его помню. Только плохо.

– Посмотришь ещё.

Бенедикт, которому не понравилось, как они шушукаются, рявкнул, что пора делать привал. Но Арлетта его ворчание почти не слушала.

Ярмарка в Чернопенье собралась большая. Здесь были все, кто на Купалу хотел бы добраться до Студенца или Верховца, но не доехал из-за погоды. Хлопот выпало немало. Бенедикт, которого из-за раны перекосило на один бок, нижним работать не мог, так что о перше, к радости Арлетты, речи не было. Петь ночной брат отказывался наотрез, а Бенедикт даже не спорил. Понимал, что он прав. Платить за то, чтобы просто поглазеть, как Арлетта ломается на вытоптанной ярмарочной травке, охотников найдётся немного. Оставался канат. К счастью, на ярмарочной площади, она же деревенский выгон, нашлись две высокие липы. Расстояние между ними было чуть меньше обычного. Арлетта тщательно его вымеряла, насчитала двадцать пять шагов и решила, что всё обойдётся. Пока она слонялась вдоль разложенного на земле каната, Бенедикт нашёл ловких парней, согласившихся растянуть его между деревьями. Лезть туда сам он тоже не мог. Но крепёж на земле проверил и натяжение отрегулировал лично. Старая лебёдка поскрипывала, но держалась. Арлетта очень боялась, что она сломается, но пока обходилось.

– Ловить тебя не буду. Прыгнешь на двадцатом шаге. Схватишься за лестницу.

– А если… – начал было ночной брат, но Арлетта отмахнулась и пошла одеваться. Так работать она не любила, но умела. Не первый раз. Бенедикт пытался было бить в бубен, но при попытке поднять руку в раненый бок так стреляло, что и бубен пришлось отдать ночному брату.

Ничего, приладились. Ночной брат устроился под деревом. Бубен стучал, арфа выдавала нечто залихватское, Фиделио скакал на задних лапах и ходил со шляпой. Арлетта вздохнула и начала считать. Публика, как положено, охала и ахала. Народу, по звукам, собралось много. Солнышко пригревало, сухой канат пружинил под ногами. Немного мешали ветки, но она ощупала их заранее, кое-что обломала. Остальные, что могли помешать, запомнила. Глиссе – пируэт – батман направо – батман налево. Шёлковые крылья распахнулись с лёгким шорохом. Полёт. Протянутые вперёд руки ухватились за верёвочную ступеньку, соскользнули, но крепко вцепились в следующую. Лестницу качнуло, костяшки пальцев больно ударились о сырую кору.

«Не рассчитала, – подумала Арлетта. – Не на двадцатом шаге надо было прыгать, а на пятнадцатом».

Спустившись и раздавая направо и налево поклоны и воздушные поцелуи, она обнаружила, что ночной брат стоит, шатается на скрипучих костылях.

– Дура! Что ж ты делаешь?!

– Работаю, – удивилась Арлетта, – а что, некрасиво? Не шарман?

– Гран шарман, пёсья кровь, – прошипел ночной брат. – Неужто вам так деньги нужны? Нельзя подождать, пока он поправится?

– Как подождать? – изумилась Арлетта. – Это ж Купальская ярмарка. Такое дело. Иной раз с доходов от Купальской ярмарки целый год живут.

– А иной раз шею ломают и помирают!

– Сам дурак, – горячо зашептала Арлетта, продолжая заученно улыбаться, – нам и так из Остерберга бежать пришлось. Кучу денег потеряли. Из Студенца уехали, в Верховец не доехали. Опять потеря. В городе работать доходнее. Так что деваться некуда. Надо выжать из этого Чернопенья всё, что можно.

– Верно говорьишь, петит клеве чайлд, умница моя, – вмешался Бенедикт, прихромавший поглядеть, в чём дело. Купальскую ярмарку упускать нельзя. Каждый час дорог. Allez, Арлетт.

Арлетта послушно двинулась к лестнице и снова уткнулась в костлявую грудь ночного брата.

– Неужто тебе её совсем не жаль?

– Ещё как жаль. Пуур инфант, единственный дочь. Allez, Арлетт! Публикум ждёт.

Арлетта проворно полезла наверх. Публика ждать не любит. Вон сколько конкурентов. Сверху хорошо были слышны вопли Пьера-простака, по-здешнему, Петрушки, гуделки и виолы бродячих музыкантов, чьё-то залихватское пение. Так что работала она до красных точек в глазах, до дрожи в коленках, пока Бенедикт не сказал: «Хватит». Он был доволен. Публика, судя по крикам и развесёлому свисту, – тоже. Бить в ладоши, как во фряжских землях, здесь не полагалось, но свистели и орали знатно.

Сколько им набросали, Арлетта не знала, Бенедикт никогда перед ней не отчитывался. Но, во всему видать, много, потому что суровый глава труппы расщедрился настолько, что повёл всех в трактир и заказал обильно. Конечно, Арлетта устала, так устала, что заснула за столом, как маленькая. Ночью Бенедикт снова куда-то отлучался, а что делал ночной брат – она не знала. Должно быть, спал. Что ещё делать, когда у тебя нога сломана и уже которую неделю не заживает? Не на танцы же идти? Хотя музыка звучала на площади почти до утра.

Утром её разбудил Бенедикт. Похоже, он вообще не ложился. Настроение у него отчего-то испортилось. Ворчал и бурчал, и поторапливал непутёвую девочку-неудачу. Наскоро умывшись и причесавшись, Арлетта вытащила жаровню и сварила нехитрый завтрак, непонятно за что горячо любимую местными вонючую гречу. Но члены её маленькой труппы ели, не отказывались. Ночной брат даже обрадовался. Вкусно, мол, страсть как соскучился.

Потом началась работа. Звенели бубенцы на браслетах, подпевали звучащей арфе. С шорохом раскрывались шёлковые крылья, несли Арлетту вниз. Бенедикт работать по-прежнему не мог, так что опять пришлось обходиться одной. Поначалу дело шло весело. Канат оставался в тени деревьев. Листья тихонько шуршали, отдавали утреннюю росу, делились ночной прохладой. После шестого танца солнце поднялось высоко, над ярмаркой раскинулся пыльный полдень самого долгого дня. Арлетта устала, попросилась недолго отдохнуть. Бенедикт поворчал, но позволил. Даже пожалел, принёс напиться-умыться. Канатная плясунья расцвела. Вот как любит. Заботится.

Седьмой танец дался не так-то легко. Но она знала всякие хитрости. Можно ведь и не спешить, танцевать медленно, выгибаться красиво и томно. Ночной брат всё понял, заиграл что-то плавное, протяжное, как большая река Либава. Ну вот и всё. Раз-два-три-четыре – пятнадцать шагов, прыжок, полёт, руки тянутся к лестнице… Но лестницы на месте не оказалось. То ли ветром её отнесло, то ли прыгнула плохо. Тупая Арлетта! Девочка двадцать два несчастья. Она падала и знала, что дрожащие за спиной крылья ей не помогут. Как один человек, ахнула дождавшаяся своего часа публика. Что-то резко, отчаянно крикнул ночной брат. Что-то совсем глупое, что-то про щи, и тут Арлетта упала.

Упала и сейчас же вскочила на ноги. Удар получился упругим, точно о полотняную крышу повозки. Повезло. Уважаемая публика вопила и бесновалась. Девочка-неудача, не будь дура, сделала вид, что так и задумано, и принялась раздавать во все стороны комплименты, поклоны и воздушные поцелуи.

– Оу, – донёсся до неё негромкий голос Бенедикта, – господин музыкант, ты есть жив или как? Надо же, какой нежный! Подожди помирать, не порть представление.

Ночной брат ответил что-то, вяло и неразборчиво, но сердито. Значит, не помирает. Надо же, как испугался. Сразу видно, не шпильман. Вот Арлетта, природный шпильман, ещё два раза сплясала, и шарики на канате покидала, и прошлась с завязанными глазами туда-сюда, а он, слабак, даже играть не смог. Так, подстукивал на бубне.

Зато на следующее утро взбунтовался. Должно быть, благородная кровь взыграла.

– Сегодня она наверх не полезет!

– Почему это?! – возмутилась Арлетта.

– Совсем глюпый, да? – поинтересовался Бенедикт. – Ярмарка – последний день. Публика подгулял, пьяный, денег не жалеть. Да ещё о вчерашнем падении слух пройти. Столько их набежит – деньги мотыгой наскребьём.

– Лопатой, – сказала Арлетта.

– Нагребём, – сказал ночной брат и добавил: – Не понимаю. Это ведь твоя дочь.