Ресницы весёлыми чёрными стрелками, брови – соколиный разлёт. Мама Катерина. Вот только такой худой она не была. У кого-то, может, ямочки на щеках, а у этой, в зеркале, ямы вместо щёк. И нос какой-то кривой, остренький-курносенький. На носу целый букет царапин. Под левым глазом синячище чуть не во всю щёку. Наверное, это когда она прошлой ночью в дерево врезалась. Но глаза ясные, ни за что не скажешь, что слепые.

– Ты меня вылечил? – спросила она, втайне надеясь, что это окажется правдой.

– Нет. Лечить не умею. Смотри, пока можно.

И Арлетта смотрела. Уже без испуга, задумчиво. У девицы в зеркале была… э… фигура. Ключицы, конечно, торчали, и шея тонкая, но под засаленной мешковатой кофтой определённо имелась пусть небольшая, но вовсе не детская грудь.

– Это что же… выходит, я… Сколько мне лет?

– Ну, – протянул ночной брат, – судя потому, что ты рассказываешь, четырнадцать-пятнадцать. По нашим законам замуж уже можно. А по фряжским – ещё нет.

– Зачем?

– Зачем замуж? Не знаю. Но все девки хотят.

– Да нет. Зачем он мне врал?

– Кто?

– Никто, – оборвала себя Арлетта.

Нет. Обсуждать Бенедикта она ни с кем не будет. Но зачем он врал? Не только публике, публику морочить не грех. Зачем ей самой голову морочил? Вовсе она не ребёнок. И не такая уж уродина. Не красавица, конечно, как Катерина… Но всё же, всё же… Вот синяки сойдут, и… А ночной брат? Он какой? В зеркале ничего видно не было, кроме неясной тени за спиной. Свет падал только на руки, тяжело лежавшие на её плечах, да на слипшиеся концы ярко-рыжих прядей. Арлетта завертелась, пытаясь повернуться, заглянуть ему в лицо, упёрлась макушкой в твёрдый подбородок. Но видела только то, что в зеркале. А потом всё исчезло. Темнота смокнулась, хотя свечи ещё горели. К лицу по-прежнему поднималось их тепло.

– Подай-ка мне костыли, пока я не свалился, – тихо попросил ночной брат. – Они тут, у тебя под ногами. Устал стоять.

Арлетта нагнулась, нащупала костыли, протянула ему. Голова слегка кружилась.

– Пошли, выведу тебя.

– Антре! – заорал Бенедикт, – кушьять подано. Что вы там, клад нашли?

Но ночной брат ничего кушать не стал, хотя голубиный суп пах изумительно. Довёл Арлетту до костра и делся куда-то. Должно быть, забился в повозку. Сама Арлетта после ужина внутрь не полезла, устроилась на крыше. Дождя нет, место открытое, комаров сдувает. Долго ворочалась, всё думала. О себе, о Бенедикте. О том, отчего он желал, чтобы его пуур инфант всегда оставалась некрасивой маленькой девочкой. Наконец, надумала. Красивые да взрослые замуж выходят. Выходят… уходят… А Бенедикт хочет, чтоб она оставалась при нём. Значит, любит. Сильно любит. Вот и хорошо. А про чёрную пустоту да про одиночество она всё выдумала. На этом Арлетта успокоилась и заснула, завернувшись в зимний пуховой платок. В самый сон тихонько заполз чёрный пардус, он же ночной брат, он же колдун проклятый. Ему-то чего надо? Зачем показал ей всё это?

Спали долго. Минувшая страшная ночь не прошла даром. Встали уже за полдень, да и то потому, что чуткая Арлетта сквозь сон услышала скрип колёс, топот многих копыт, долгое, хриплое мычание. Оказалось, в пустую деревню втягивается длинный обоз. Все, кто в округе стремился попасть в Чернопенье на Купальскую ярмарку. По нижней дороге пробирались бы поодиночке, но по верхней не решились. Удалось сговориться и нанять конную охрану, которая сразу метнулась к подозрительной повозке. Угрюмый со сна Бенедикт скороговоркой завёл обычную жалобу про бедных шпильманов, придурковатую слепую дочь и покалеченного брата. Выслушали хмуро, но мирно. Тогда он набрался наглости и попросил позволения присоединиться к обозу. В этом ему было отказано. От проклятых скоморохов лучше держаться подальше. Того и гляди разбойников наведут.

Но Бенедикт не огорчился. Выждал, пока обоз утянется за ближайший лес, и тихонько поехал следом, прямо на козлах дожёвывая остатки вчерашней обильной трапезы. Охрана лихих людей разгонит. Сразу нападать на отставшую повозку, может, и поопасятся. Арлетта осталась на крыше. Здесь качало сильнее, но зато солнышко грело не по-вчерашнему. Она свернула платок, подсунула под голову и тихонько качалась в тёплых лучах. Вот несколько минут лёгкого холода – это облако протянулось, прошло над полями и лесами Высокого Полибавья, вот зашуршало, зашелестело, тепло разбилось на летучие пятна – это въехали в лес. Липовый, светлый, редкий. Хорошо. Можно дремать и ни о чём не печалиться.

Снизу послышалась возня. Бенедикт коротко переговорил с ночным братом, передал ему вожжи. Тот принял, малое время ехал молча, потом засвистел тихонько, протяжно. Арлетта плыла под этот свист на грани сна и яви, а потом ей приснилась песня.

Протяжная песня, качающаяся, как повозка.

Во сне… честное слово, не просыпаясь, она соскользнула по верёвке, устроилась на краешке качающейся доски. Ночной брат подвинулся, давая ей место, и сразу же замолчал.

– А дальше? – против воли выдохнула Арлетта.

– Не могу, – смиренно, как некая невинная овечка, ответствовал ночной брат.

– Почему?

– За такие песни в Остзее в болоте топят, а во фряжских землях на костре жгут.

– Да эта вроде ничего, обыкновенная, – осторожно сказала Арлетта.

– Значит, обыкновенные можно? Дозволяете, прекрасная госпожа Арлетта?

Ну ясно, обиделся. «Прекрасная госпожа» нахохлилась. Просить она не будет. Не дождётся. Ещё чего не хватало.

Повозка качалась мягко, колёса вязли вдорожной пыли. Даже Фердинанд ступал бесшумно, как по облаку.

Канатная плясунья плакала и сама не знала, почему плачет. Некрасиво шмыгала носом, стискивала кулачки и кончила тем, что уткнулась в плечо ночного брата.

– Ну что ты, – растерянно сказал он, – это же просто песня. Девки на супрядках поют.

– Ты колдун, – беспомощно всхлипнула Арлетта.

– Да брось, – ночной брат неловко обнял её, – какой колдун… вор я, обычный вор. Ну хошь, каторжную затянем.

– Нет! Не надо!

Не надо всё портить: тишину, печаль, песню, которая, как лёгкая дорожная пыль, ещё висела в воздухе. Парни такого не понимают. Им лишь бы горланить, да погромче, да чтоб чёрных слов побольше.

Ночной брат чмокнул губами, слегка понукая Фердинанда.

– Смотри.

Совсем близко, над самой головой, солнце качалось в ветвях одинокого дерева. А за деревом… за деревом было только небо с рядами лёгких облаков и дальняя даль, лесистые холмы за Либавой. Сама Либава рябила яркими чешуйками далеко внизу. Щётки кустов, поля камышей, высокие ветлы подступали к ней, но не могли скрыть широкую вольную воду. Песчаная дорога ползла над самым обрывом, отчаянно цеплялась за крутой склон. На склоне тихо шелестела высокая трава, лохматые колоски щекотали близкую синеву.

– Это ты видишь? – пискнула перепуганная Арлетта, которой казалось, что они сейчас упадут в облака, возьмут и уедут по облачной дороге.

– Правда, красиво?

– Это на самом деле?

– Да.

– Голова кружится.

– С непривычки. Пройдёт.

– Мы падаем!

– Куда?

– В небо!

– Опять воркуете? – донеслось из повозки. – Лапы уберьи, бесстыжая морда. Она ребьёнок, а ты…