Арлетте немного полегчало. Деньги, драгоценное сокровище, скопленное трудом многих лет, так и не нашли. Прятать Бенедикт умел.

– Не-ет, – сказали в толпе с пьяным упорством, – п-пусть докажет. Скоморошину какую-нить з-загнёт или ещё чего.

– Ладно, – согласился ночной брат, – костей игральных ни у кого нету?

– Есть, как не быть, – загремели в деревянном стаканчике извлечённые на свет кости.

– Значит, так, – принялся распоряжаться ночной брат, – ты кидаешь, вы глядите, что выпало. Только мне не говорите и не показывайте. Бросайте.

– Ну. И чё?

– Десять.

– Гы. Верно. А ну, давай ещё!

– Теперь семь.

– Точно! Ещё!

– О, а теперь чьё-то счастье, двенадцать выпало.

– Э, парень, да ты колдун.

– Не-а. Это скоморошья наука. По глазам читаю.

– А наоборот можешь?

– Это как?

– Ну, заранее сказать, чего выпадет?

– Не, этак не могу. Мог бы, не сидел бы тут голодный и переломанный.

– Так пошли к костру.

– Мы тя и Хвиделию твою и накормим, и напоим.

– Спасибо, добрые господа, только пить с вами я не могу.

– Чего так?

– Брезгуешь, рыжая морда?

– Как можно. Я бы с радостью. Да только когда ноги поломал, тогда и головой треснулся. Лекарь сказал – год не пить, а то помру. Неохота мне в такие лета помирать. А сидеть, на вас глядеть – мне завидно будет. Могу не стерпеть.

– Это верно, – прониклись сочувствием ватажники, – утерпеть трудно.

– Помирать тебе рановато.

– Да ладно, врут эти лекаря.

– А если не врут? Нет, добрые господа, я лучше спать пойду. Оно хоть и трудно на голодный желудок, зато безопасно.

– На-ка вот, держи за представление.

Рядом с Арлеттой остро запахло перцем и огурцами.

А потом они ушли. Все. Снова впереди не было ничего, кроме широкой воды.

– Держи.

В руки сунули полкраюхи хлеба, толстый скользкий шмат сала, который она едва не уронила на песок, и пару крепких шершавых огурчиков.

– Встаём и уходим. Руки у меня костылями заняты. За рубаху хватайся.

– А здорово я дурочкой прикинулась? Никто даже не думал приставать.

– Здорово. Молодец, – выдохнул ночной брат, будто тяжесть какую с плеч сбросил. – А теперь пошли.

Цепляясь за него, спотыкаясь и застревая в остывшем к вечеру песке, Арлетта с грехом пополам доковыляла до повозки и с облегчением нырнула внутрь.

– Фу… Всё!

– Нет. Не всё, – твёрдо сказал ночной брат. В повозку не полез, хотя дышал сквозь стиснутые зубы, явно стараясь не стонать. – Коня позови.

Умный Фердинанд был приучен приходить на свист и никогда слишком не удалялся от повозки, полагая, что за ней надо присматривать.

– Запрягаем! Живо! – скомандовал ночной брат и принялся помогать Арлетте так сноровисто, будто вырос в крестьянской семье.

– А Бенедикт? – спохватилась Арлетта, когда Фердинанд, сердитое фырканье которого должно было означать: «Ну вот, я же говорил», потянул повозку из вязких прибрежных песков.

– Стой! Никуда я не поеду!

Она попыталась вырвать у ночного брата вожжи.

– Поедешь! – отрезал ночной брат. – Ждать, пока они совсем перепьются и снова сюда полезут, я не буду. Здесь одна дорога, мимо пристаней. Подберём его по пути или найдём в городе.

Фердинанд, предатель, не послушался. Даже не подумал остановиться. Арлетта не знала, за что приняться, то ли ругать ночного брата за самоуправство, то ли благодарить за спасение.

– А ты почём знаешь, куда дорога?

– Так я ж здешний, не то что ты, Хвиделия заграничная.

Арлетта засмеялась и тоже пристроилась на козлах. Вдалеке орали ватажники, ветер дул уже холодный, ночной, тревожный, и Бенедикт слонялся неизвестно где, а ночной брат за прошедшие часы не перестал быть смертельно опасным ночным братом, но почему-то ей не было страшно. Совсем.

– Как ты этот фокус с костями провернул?

– Да ерунда. У них, и правда, всё на лице написано. Губами шевелят, когда считают. Бенедикту только не говори. Это я за деньги показывать не буду. Не хочу, чтоб меня запомнили.

– А почему Фиделио тебя слушается, а меня – нет?

– Умный пёс. Ещё не хватало тебя слушаться.

Бенедикт был настроен мрачно. Вечером на тёмной дороге узнал его, конечно, Фердинанд и остановился вовремя. Так что старый шпильман даже не ругался.

– О, – неприветливо сказал он, – ожил есть. Так вот. Мне наплюнуть и вытереть, чего ты там творить, отчего тебья не только городская стража, вся королевская гвардия изловить хочет. Но если дочку мою троньешь – зубами на мелкий кусок порву. А так… живи как знаешь, не моё дьело. Оставим тебья в Студенце, и всё, квит.

– А вообще куда едете?

– Куда дорога ведьёт.

– Возьмите меня с собой.

Бенедикт закашлялся.

– Прости, господин хороший, импосибль. Найн. Спутник ты есть опасный.

– Я заплачу. Золотом. Всё, что есть, отдам.

– Гелд? Какое гелд? Не было при тебе ничего.

– Бенедикт! – возмутилась Арлетта.

Суму покалеченного ночного брата она не проверила, но, верно, там что-то было. И всё, что было, благополучно перекочевало в тайник. Но всё же они шпильманы, не воры. Подобрать, что на дороге плохо лежит, может, и не грех, но отбирать у своего, да ещё и беспомощного?

– Да куда тьебе надо? – слегка устыдился старый фигляр.

В ответ получил лишь усталое молчание и только потом тихий, растерянный ответ:

– А пёс его знает.

– Хы. Так сильно головой ударить? Забыл куда ехал?

– Не забыл. Домой.

– Дело хорошее. А дом-то у тебя где? Это помнишь?

– На севере.

– Так тебе с нами не по пути. Эта дорога на юг.

– Южная дорога ведёт в Липовец.

– Дальеко есть?

– Если считать от столицы – триста вёрст. Лигами – двести восемьдесят.

– И там есть что?

– Большой город. Порт. Корабли в чужие края уходят.

– Заработать сможем?

– Ещё как сможете. А потом и уплыть куда пожелаете. И я бы, может, тоже…

– Что?

– Тоже с вами… В чужие края…

Ну, ясно, за море сбежать хочет. Подальше от здешней стражи. Бенедикт хмыкнул.

– Вон как. Умные люди в столицу на Купальский ярмарка, а мы за триста вьёрст кисьеля нахлебать.

– Возьмёте меня, – выговорил ночной брат неожиданно твёрдым голосом, – в Липовце получите ещё столько же, сколько при мне было. Или даже вдвое.

– О-у? – усомнился Бенедикт.

– У меня там… э… родня. Я ж из хорошей семьи. Высокого рода. В столицу меня учиться отправили.

– Видать, ты, господин, не тому учился.

– Ох, не тому. Так возьмёте?

Бенедикт помолчал, производя в уме сложные подсчёты. Видно, золота при ночном брате было много. Точно, ограбил кого-то и со своими делиться не захотел. Вот они его и того, вразумили по-своему.

– А не обманьешь? Клятва?

– Вот, гляди, крест на том целую.

– Не, ты, господин, давай по-вашему. Как там у ночных братьев положено?

– Век воли не видать.

– Нет. Веры тебе никакой нет. Ты уж давай по-

настоящему, как у вас между своими заведено. Как там есть? На морье-океяне…

– Ладно. На море-окияне сидит вошь на аркане, сидит в дыре, на камне-алатыре. Слово моё крепко, слово моё твёрдо. Кто тот камень сгложет, тот клятву мою переможет.

– Вот-вот. Это есть правильно. А расписку после напишьешь. Грамотный?

– Да. Напишу.

– Договорились, – отрубил Бенедикт.

– А ты клятвы не дал, – хмуро сказала Арлетта. Не очень-то верила, что обещанные деньги удержат Бенедикта от соблазна получить награду за беглого. И тогда выйдет, что она, Арлетта, во всём виновата. Может, лучше было бы бросить ночного брата там, на дороге.

В Студенце дела были не слишком хороши. Городское начальство мзду приняло охотно, настоящего ночного братства в городе не имелось, толпы́ гвардейцев, горящих желанием изловить беглого преступника, тоже. Торг большой, каждый день, от восхода до заката. Вроде бы работай, сколько хочешь. А канат повесить некуда. Вместо стен – тын из заострённых кольев. Высоких деревьев нет. Домишки кругом маленькие, в один этаж, редко где светёлка или, по-фряжски, мансарда. Не к церкви же его цеплять? Этого, ясное дело, никто не позволит.