Эти события относятся к былинным временам единой Рассеи, в кои блистали стародавние богатыри Илья, Добрыня и Алеша, свершая подвиги ратные – не чета нынешним.

После всякого расцвета грядет созревание и последующее увядание…»

– Неслух! – раздалось под сырыми сводами подвального книгохранилища.

Летописец вскинул голову, тревожно заплясал огонек лампады.

– Неслух! – повторился зов.

– Кто тут? – хрипло откликнулся книжник.

– Князь тебя зовет. Прибыл посол персиянский. Освидетельствуешь его, как водится, письменно для потомков. – Служка явно забавлялся, считая работу летописца ненужной.

Летописец с почтением свернул свиток, утвердил его на нужной полке и отправился в тронную залу.

Здесь уже сидел Юрий Близорукий с обязательными воеводой да мудрецом-советником. Небольшая боярская толпа шушукалась чуть в стороне.

– Наконец-то, – процедил князь. – К нам прибыл настоящий персиянский посланник, а ты где-то путаешься.

Неслух пробормотал что-то покаянное и занял дальнюю скамью со столом, на котором можно было писать. От внимания книжника не ускользнул укол, которым Юрий заочно удостоил Ивана и Егория, назвав нынешнего гостя настоящим.

В этот момент в залу вошел посол – щуплый немолодой человек в роскошном восточном одеянии. Летописец, естественно, узнал помощника персиянского купца. Куцая бороденка вздрагивала при каждом шаге ног, обутых в туфли с острыми, загнутыми вверх носами. В руках персиянца красовался ларец слоновой кости. Неслух припомнил, что поделка, переданная братьям-богатырям, была поскромнее.

Церемонно поклонившись князю, посланник заговорил не очень приятным голосом:

– Салам алейкум, падишахши Джурусс Тут-рука-паша!

Летописцу бросились в глаза неуклюжесть и неестественная бледность гостя. Персиянец поднес ларец Юрию. Вместо очередного письма, которое ожидали увидеть мозгвичи, он был набит драгоценностями – от золотых изделий до самоцветных камней.

Бояре из тех, кто поглазастей, так и ахнули. Князю тоже понравилось. Воевода Бранибор сохранил привычную суровость, советник Розглузд нахмурился, спрятал взгляд.

Обернувшийся князь спросил:

– Чего?

– А будет ли послание? – Тонкие, похожие на бамбуковые палочки пальцы Розглузда прочертили в воздухе воображаемое письмо.

– Послание должны были передать так называемые богатыри Иван и Егор. – Персиянец склонился еще ниже. – Вручили ли они тебе грамоты, о сиятельный падишах мозговский?

– Да.

– А принесли ли к царственным ногам твоим три воза скромных подарков?

Юрий снова оглянулся на Розглузда, тот сказал:

– Был только один воз.

– О, горе мне! – возопил посол. – Не внял я внутреннему голосу, прельстили меня речи усыпительные! Взнуздав ишака излишней доверчивости, не приехать к золотым стенам истины!

Неслуха будто по голове ударили. Он совершенно не мог взять в толк, почему учетчик врет о трех возах. Книжник хотел встать и свидетельствовать в защиту близнецов-витязей, да возможно ли? Его обязанность – запечатлевать сказанное в этой зале. Позже, позже…

– Как твое имя, гость? – участливо поинтересовался Близорукий.

– Торгаши-Керим, – не моргнув глазом отрекомендовался Абдур-ибн-Калым. – Люди прозвали меня Честнейшим.

Здесь Неслух аж посадил кляксу на пергамент. Это была первая за последнее десятилетие помарка летописца-каллиграфа. «Непотребство! – внутренне бунтовал книжник. – Наглый подлог!»

Лжекупец стал говорить громче:

– Клянусь небесами, этот достойный собиратель мудрости, – посол указал на Неслуха, – помнит меня совсем иным. Бодрым, румяным, дородным. Ныне я обретаюсь в печальном теле своего старого друга и помощника Абдура-ибн-Калыма. Благодаря его самопожертвованию я смог освободиться из проклятого поселка-ярмарки.

– Растолкуй, – подал голос Розглузд, буравя персиянца пытливым взглядом.

– Великому мужу, стоящему у плеча падишаха Джурусса, известно, что древняя волшба Крупного Оптовища распространяется только на живых. Некий странствующий колдун и многознатец по имени Мракотуха, принятый мной со свойственным нашему народу радушием, обмолвился, что есть страшный способ избавиться от ярмарочного плена. Сильнейшие маги способны перенести душу одного человека в тело другого, только что умершего. Мы легли спать, но и я, и мой верный Абдур не могли сомкнуть глаз, цепляясь за надежду, кою нам даровал Мракотуха. Утром учетчик и друг оросил эти самые туфли слезами и сказал: «Милый мой хозяин! Ты знаешь, я давно болею временными помутнениями разума, и сей недуг овладевает моим духом все сильней и сильней. Я чувствую приближение тяжелейшего приступа. Ты моложе меня. У тебя есть дети. У меня нет ни твоих лет, ни наследников. Пусть волшебник исторгнет из меня жизнь, вынесет мое тело за пределы этого треклятого плена и вдохнет в него огонек твоего разума». Пусть небо упадет на землю, а земля налетит на небосвод, если в этом мире есть человек более великодушный, чем мой бедный Абдур-ибн-Калым! Мы долго спорили, но он убедил меня. Мракотуха осмотрел моего друга и согласился с ним: болезнь могла полностью поработить его дух. Колдун совершил обряд. И вот я стою перед вами и скорблю о несчастном Абдуре.

В зале воцарилось молчание, бояре прикусили языки. Неслух не поверил ни единому слову посла, воевода и князь выглядели изумленными, а мудрейший Розглузд даже шагнул, вроде бы высматривая признаки перехода души в тело.

– Я слыхивал немало удивительных историй, и хотя твоя не самая поразительная, она не может не волновать, – высказался Юрий Близорукий и обратился к советнику: – А кто этот Мракотуха?

– О нем иногда говорят в народе, княже. Дескать, своевольный и страшный ведун. Может поступать, как угодно Прави, а иное деяние учудит на потребу Кривде лукавой. Редко судачат об этом человеке. Мало кто его встречал.

– Да… – Юрий побарабанил ладонями по подлокотникам трона. – Развелось в Эрэфии всякого… Ты, посол, отдыхай. Позже потолкуем. На пиру.

Персиянца увели в покои, бояре стали расходиться. Неслух-летописец так и сидел с поднятым над пергаментом пером и уставившись задумчивым взором вслед гостю.

– Эй, книжник! – окрикнул его князь. – Остекленел, что ль? Все записал?

– Да-да, – пробормотал Неслух. – В самом лучшем образе. И топором не вырубить…

Потемневший небосвод раскалывали трещины молний, беспрерывно грохотало, пробирая Егора и Уминай-багатура до самых косточек. Озеро горело, словно разлившаяся нефть, а ветер норовил добросить языки жаркого пламени до отступивших к лесу витязей.

– Уходить будем! – прокричал мангало-тартарин. – Конь скачи, добыча увози!

Ефрейтор Емеля собрал три молодильных яблока в седельную суму и оценивающе взглянул на каурку-тяжеловоза: вынесла кобылка из болот, может быть, и сейчас поможет.

Кочевник сгреб свои яблоки за пазуху, вскочил на воронка.

– Анда-побратим Джагор, увидим себя потом-тогда! Большой удачи твоей!

– И тебе, нерусь могучая! – ответил воронежец, перекрывая голосом раскаты грома.

– Поехали, тугодум! – пискнул Колобок.

Богатыри поскакали в разные стороны. Жеребец Уминай-багатура стартовал, словно гоночный болид, только его и видели. Кобылка, несшая Егора и Хлеборобота, проявила старание, но, разумеется, скорость тяжеловоза не вдохновляла.

Дембель оглянулся на озеро, мелькающее между деревьями. Над островом взлетела огромная белая птица. Широкие крылья сияли на фоне сизых туч, играя алыми отсветами водного огня.

Птица покружилась и направилась за ефрейтором, паря, словно самолет-истребитель. Расстояние между убегающим и преследователем стремительно сокращалось. Подгоняя каурку, Егор уже понимал, что не оторвется. Колобок ощущал то же самое.