Целый день она не чувствовала его присутствия. С самого утра, с того момента, как он выпустил ее на улицу, она словно забыла о разрушительной силе, которая омрачала ее существование. Казалось, буря отступила. Но отступила ли она или только лишь на время затихла, что приготовить специально отведенное место на сцене новым силам? Обстановка говорила о всеобщей готовности. Свет софитов был направлен в одну точку, попросили тишины, осталось лишь дождаться появления новых действующих лиц. И действующие лица не заставили себя долго ждать.

Словно осознавая неминуемую, грозящую ей опасность, которую таил дом, Диана просиживала часы в саду – сначала за деревянным столом, потом все пересев на кресло, которое во второй половине дня просохло от сырости ночи. Когда сумерки обрушились на лес и читать стало совсем тяжело, Диана закрыла книгу и пошла в дом. Она проходила по длинному темному коридору, ведущему на кухню, в которой горел свет, когда почувствовала, что она не одна, в доме кто-то был. Она почти дошла до кухни, когда порывом ветра как из турбины самолета ее снесло к противоположной стене коридора. Она хотела было встать, но силы подхватили ее и сами поставили ее на пол. Она сделала шаг – сама, без чьей-либо помощи, – проверила еще раз – она могла передвигаться самостоятельно. И тут она увидела его. Он появился словно ниоткуда, выйдя из тени комнаты, и пересек комнату, чтобы пройти через нее в другую комнату. Не говоря ни слова, Диана пошла за ним. Она не успела рассмотреть его лица, только лишь затылок и спину. Темноволосый, широкоплечий, но не похож на атлета. Он молча вел ее, а она не смела остановиться. Они дошли до главного зала – того, что был с лестницей – и он впервые обернулся. Карие глаза, не источающие ничего, острые скулы, прямой нос. Она остановилась перед ним, ведомая им же, и они молча стояли и смотрели друг на друга, пока он, с обреченным взглядом, еле заметным движением руки не указал на стену. Не успел он вернуть руку в исходное положение, как в то же мгновение, Диана была пригвождена к стене. Он даже не смотрел на то, что сам же творил – нарочно отвернулся, словно происходящее его мало интересовало. Ему словно наскучила банальность сложившейся ситуации, словно он проходил через это снова и снова, не в силах больше терпеть это, но и не в силах остановиться. Диана все еще была пригвождена к стене, когда он стал подниматься по лестнице. Ветер шумел за окном, листья шелестели так, словно впали в безумие. Диана лишь успела заметить, что не было того жуткого стука, производимого тяжелыми ботинками ее мучителя, когда они приземлялась на деревянные ступеньки, выкрашенные в черный цвет. В действительности ковер, натянутый на них, поглощал все звуки, но от этого легче не становилось. Ожидание хуже наказания. Диана не так и не узнала, за что он ее наказывал. Она бы его спросить, но он не позволял ей говорить. В голове ее пронзительным криком, отскакивающим эхом от скал и утесов, проносилось слово «Несправедливо». Бурлили мысли, а мышцы сжимались, но не под усилием воли, а под влиянием силы извне. Вдруг рывком ее оторвало от пожелтевших обоев – она была брошена на пол, но не с силой, как это обычно бывало до этого, а так, словно ее устали держать невидимые руки. Она встала сама и сама последовала за ним. Она шла так же неторопливо, как и он, шаг за шагом повторяя его движения, двигаясь с той же скоростью, ступая той же поступью, словно была его тенью. Хотя все эти недели, проведенные в доме в его присутствии, казалось, что это он был ее тенью, осмелевшей и восставшей против своей хозяйки. А теперь она была его тенью. Она шла за ним с полным пониманием, что за этим последует, но не в силах не следовать за ним. Она была в его царстве. Это был ее дом, но его царство. Медленно поднимаясь по лестнице, Диана была не в силах противостоять силе, которая заставляла ее идти на поводу у своего мучителя – наперекор собственным желаниям и инстинктам. Он требовал того, она не могла ослушаться его.

На последней ступеньке Диана оступилась, но он удержал ее и заставил ступить на площадку, на которой стоял сам и ждал ее. Концентрация собственных сил и воли ни к чему не привела, она лишь оступилась. После этого Диана почувствовала, что невидимые когтистые лапы вцепились в нее сильнее, зажав ее в мертвой хватке. Усилием воли он подвел ее к перилам, и, не обладая больше волей, лишь сознанием, Диана не в силах была сопротивляться. В ее глазах были слезы, которые долго держались, словно приклеенные к уголкам сверкающие звезды. Она проделала весь этот путь, в течение которого они не смели сорваться с места своего сотворения, но как только Диана ступила на площадку, они полились двумя полноводными ручьями. Она знала, что ее ожидало, не знала только зачем и за что. Он не произнес ни слова – стоял и смотрел на нее уставшим взглядом. Ей хотелось крикнуть ему: «Эй! Если ты не хочешь этого делать, зачем тогда продолжать? Остановись, пока не поздно!» Но ее голосовые связки не смогли породить ни одного звука. А дальше все как во сне. Он поднял ее над перилами, и Диана уже не слышала, как стучит открытое окно в другой комнате от порывов ветра. Она уже не могла ничего слышать, только лишь белый шум. На мгновение она забыла обо всем на свете: свое имя, место рождения, то, чем она занималась, кого знала всю жизнь. Она рухнула на пол с таким грохотом, которого не было во сне. Череп ее раскололся мгновенно. Глаза были открыты – в них все еще читался ужас. Аттик перегнулся через перила и посмотрел на нее с видом человека, которого не радовала данная картина. Он спустился с лестницы, на долю секунды задержался возле ее бездыханного тела и пошел к выходу.

Он долго шел вдоль леса, затем ненадолго нырнул в него, чтобы сократить путь, затем вышел из него на дорогу, разбитую не часто попадающими в эти края машинами. Аттик сел за руль, и машина погнала его прочь от места, которое снилось ему четыре раза, в котором ему суждено было совершить преступление, которое ему не хотелось совершать, но на которое его подталкивала необходимость действовать. Это то, что он обязан был сделать, как когда-то уже делал много раз. Каждый раз в новом веке – в очередной жизни.

Домой он приехал за полночь. Там его никто не ждал. Он отворил дверь и сразу же направился в спальню, повалился на кровать – не стал чистить зубы и принимать душ. Кровать приняла его радушно: пару секунд и вот он уже спит сном, в котором не будет Ее. Не будет жестокости, насилия, мщения, умело расставленных капканов и ее коварства.

Зачем ему были даны силы он знал с самого раннего возраста. Он никогда не демонстрировал их, а наоборот, умело прятал, ведь знал, что применение им может быть только одно – мщение. Во временем силы крепчали, крепчала и уверенность в том, что без этого мщения он долго не проживет – она найдет его и уничтожит, как уже делала множество раз. Он, в отличие от нее, на этот раз помнил все их предыдущие встречи – все смерти, все виды противостояний. Он помнил, что всегда все заканчивалось одним и тем же: либо он ее, либо она его. На этот раз он не хотел ее убивать, хоть и ненавидел лютой ненавистью. Аттик старался бороться с этим губительным чувством, но иногда оно брало верх над всеми остальными чувствами и даже здравым смыслом, словно нечто невероятно мощное по своей природе поднималось из глубин его памяти и заставляло его действовать. Он не мог не подчиниться, иначе она снова все испортит – придет за ним. У него не было другого выбора, кроме как подчиниться сложившейся в другом времени, в другом месте традиции, согласно которой им было суждено убивать друг друга до скончания веков – как ему казалось.

Когда Аттик наконец нашел ее (но об этом позже), то хотел было разобраться с ней как можно скорее и удалиться. Но, увидев ее, он не смог совладать с собой, в нем вскипела ярость, питаемая ненавистью их каждой предыдущей встречи, ненавистью, которая вдруг вырвалась наружу. Теперь, когда он помнил все, что с ним происходило, за исключением их самой первой встречи, Аттик уже с трудом мог контролировать себя, – оттуда и жестокость, которая обрушилась на Диану потоком многовековых обид.