Пока ты бродишь по цветам бездорожья,

Тебе не видать огня.

Поторопись, воды осталось немного

В руках моих для тебя.

Лисовин грел ледяные ступни о Филиппа и тихонько напевал. Мелодия пробилась сквозь плотную завесу тумана. Боль уступила первенство жажде. Но язык распух и не шевелился, поэтому попросить вышло не сразу.

— П…

— А? — прервал пение Лисовин и прислушался.

— П… Пить.

— Сейчас, — Лисовин заворочался и задел руку Филиппа. В глазах потемнело, при том, что они уже были закрыты, а ребра обдало прохладой.

Когда вор скользнул обратно под тартан, пересохших губ коснулся металл, а в неповреждённый бок ткнулись ледяные ступни. Филипп закашлялся, хлебнув слишком много.

— Тише ты, не захлебнись.

Легко говорить.

— Эй, ты чего плачешь? Так больно? — взволнованно спросил Лисовин. Кружку попытались отнять, но Филипп кажется, схватил ее зубами и протестующе мычал. Нигде и ничего на свете не смогло бы оторвать его от упоительно прекрасной влаги. Никакие деликатесы не могли сравниться с божественным вкусом воды. — Ну, раз так цепляешься за кружку, то уж точно не упустишь жизнь.

Филиппу хотелось ответить, но его вновь окутал дурной туман.

Стукнула дверь. Быстрые шаги, тепло испарилось и ногу… словно оторвали.

— Терпи. Нужно сменить бинты, — пробормотал Лисовин и начал истязать его перевязкой. Филипп честно пытался не кричать, пока его конечности буквально кромсали на мелкие кусочки, но не уверен, что у него получилось. Раны осторожно обработали чем-то прохладно-мятным и пытка продолжилась.

— Так. Будет чуть неприятно, — предупредил Лисовин. И то, что Филиппу казалось до этого болью взорвалось, разлетелось, и уже не шло ни в какое сравнение с тем, что теперь раздирало его. И все перед глазами на миг залило красным, а затем погрузилось во тьму.

— Что? Что у меня с головой? — придя в себя, первым делом поинтересовался он, задыхаясь и проклиная свою слабость. Он ждал, уже догадываясь, какой будет ответ. Осознание приводило в ужас.

— Ты потерял левый глаз.

— А правый?

— Он в наличии, но вряд ли будет видеть. Я не лекарь, извини.

Еще недавно Филипп был здоров и полон сил. Вся жизнь была впереди. Он мечтал о подвигах, приключениях, славе и о любви прекрасных дам, как и любой молодой вертиец. На худой конец — о смерти в бою. Что в любом случае подразумевало все ранеесказанное, но никак не бессмысленное существование инвалида после неудачного падения. Теперь же он оказался заперт в изломанном теле и не представлял, что делать дальше.

— Лучше бы я… умер, чем это, — даже плакать он больше не мог.

— Сыч, тебе повезло. И ты дурак, если думаешь иначе. Я был на твоем месте. Но то, что нас не убивает — делает сильнее. Поэтому я всё ещё здесь. Переломов у тебя много, но кости срастутся, а раны затянутся. И у меня есть одна идея, но я пока не хочу тебя обнадеживать. Так что не сдавайся…

— Вертийцы… никогда не сдаются, — прошептал Филипп положенный ответ на такое заявление. И его горло сдавило тисками. А Лисовин продолжил тоном, от которого пробирал озноб, несмотря на духоту в натопленном помещении:

— Я когда-то сдался вместо того, чтобы радоваться, что вообще остался жив. Нельзя искать защиту в отчаянии. Это ведь так соблазнительно и легко — спрятаться и отгородиться от всего мира. Мне противно вспоминать, как я упивался жалостью к себе и бездействовал, получая извращенное наслаждение в собственных страданиях. Вот это и есть самая настоящая Бездна. Мучительное беспросветное существование в ожидании смерти. Я превратился в живой труп, совершил множество ошибок и стольких подвел, что буду жалеть об этом до конца своих дней. Поэтому я заставляю себя жить и бороться несмотря ни на что. Но уверен, что ты не сложишь руки, ведь ты гораздо смелей и сильней меня.

Он замолчал, а Филипп бесконечно прокручивал в голове сказанное, пока не засыпал под неизменное скрипучее шуршание, шелест и хруст.

— Айола?! — сквозь дрему расслышал он Лисовина.

Это еще кто?

— Я же просила тебя не называть меня по имени, — проворчала Плеть.

— Ты не ответила.

— Благодарность — бесполезная штука, Лисенок. Я предпочитаю нечто существенней слов. Жизнь за жизнь, ты знаешь.

— Я знаю. И я обещал вернуть тебе долг. Но я не убийца, а вор.

— Я и не прошу тебя убивать. В этот раз нужно найти кое-кого.

— Чтобы ты его убила?

— Нет, — жестко проговорила она. — У меня есть дочь. Отыщи ее и приведи ко мне.

— Почему не займешься сама?

— Во-первых, ты достанешь что и кого угодно даже на том свете. Во-вторых, мне нельзя возвращаться в Сенторию. А моя дочь в Риу.

— Нет. Только не в Империю.

— Тогда проваливай прямо сейчас. И приятеля своего забирай.

— Я уйду, но помоги ему. Он будет твоим должником.

— Ну, нет. Выметайтесь оба. Вперед!

Громкий стук распахнувшейся двери заставил невольно вздрогнуть. Ураганный ветер ворвался в дом и сорвал с Филиппа тартан. Холод смешался с болью, и он застонал.

— Задница великана! Ладно! Я сделаю, что ты просишь! — промолвил Лисовин. — Я найду твою дочь.

Скрип и снова грохот. Ветер перестал бесноваться и разбрасывать вещи. Филиппу вернули тартан, и по телу разлилась волна тепла.

— Как ее зовут?

— Кенна.