Всё это я отправляю старосте, а сам двигаю на остановку. Перехожу дорогу. На другой стороне останавливаюсь, чтобы прикурить. Зажигалка щёлкает так громко, будто грузовик проезжает через мост. Три старухи стоят под навесом и ждут свою карету. А я гляжу вдаль в томительном ожидании одиннадцатого автобуса, что отвезёт меня в город.

Краем глаза на другой стороне замечаю её... и она кажется мне смутно, сука, знакомой. Я напрягаю память и в глубоких линиях песочной кожи распознаю ту самую бабку, что перед отправлением в Леркино тело взял, да обидел. И всё в башке восстанавливается по-кусочкам: как кошелёк подобрал чужой, как эта бабка мне какой-то хуйни наговорила. Всё довольно запутано... к тому же у меня голова забита, и я поэтому не могу быть полностью уверен, честно, не могу быть уверен, что это она. Попутно беглая строчка с извинениями мчится в одном ряду с остальными важными идеями в моём мозге.

Но автобус тормозит прямо между мной и этой бабкой. Я захожу в автобус и сажусь на первое кресло. Ищу в окне ту старуху, даже протираю краем рукава разводы на стекле, чтобы лучше видеть. Но её там уже нет. Бабка буквально исчезла. И мысли о ней быстро покидают мою голову. Я снова начинаю думать только о Лере, и о том, как ей помочь.

Я врубаюсь, когда самолёт уже не трясётся. За окном первый солнечный луч бьёт мне прямо в морду, вселяя надежду. Сейчас почти столько же времени, сколько было, когда я только вылетел из Красноярска. Смена часового пояса слегка ломает мой мозг, никак не могу к этому привыкнуть.

Я встаю и двигаю между рядов к дверям, занимая очередь. Стюардессы заставляют томиться ещё несколько минут. А я прячу кулаки на дне своих карманов, пытаясь не закричать. Слишком много времени тратится на бесполезные действия. Одно успокаивает... Прямо сейчас Паша, пользуясь семейными связями, должен направить полицию в ту заброшку. Я надеюсь, что они уже на месте. Хотя очко всё равно играет. Я волнуюсь за Лерку. Даже не помню, за кого я так же волновался в последний раз.

Как только дверь открывается, я ныряю в длинный коридор и двигаюсь по указателям. Лениво плетущиеся впереди крекеры меня раздражают. Я прибавляю шаг и маневрирую между чемоданами, огибая тех, кто тащится впереди.

Проверку прохожу пулей и наконец-то вылетаю в большой зал, судорожно ища в телефоне номер, который сбросил Пашка. Он не сказал, кто приедет.

Я уже начинаю вбивать цифры, наскоро прикидывая в голове имеющихся кандидатов, как вдруг неожиданно мне на плечо опускается чья-то рука. Я резко оборачиваюсь, сглатываю, моргаю, а когда снова открываю глаза, на меня снизу-вверх пялится Овечкина. Она смотрит на меня, и я замечаю, что она как бы плачет. Странно, некоторые девахи плачут молча. Большинство орёт, будто ты их режешь. Но у некоторых просто слезы из глаз текут.

— Валера?.. — спрашивает она, а голос такой, будто у неё сильная простуда.

— Да, — отвечаю запоздало.

Она делает шаг мне навстречу и неожиданно стискивает в своих руках, не обхватив и половины моей спины. Я чувствую, как её слёзы впитываются в мою футболку. Как она шмыгает носом и обжигает мою грудь тяжёлым дыханием. Судя по всему, новость о Лерином положении сильно её подкосила. Не её одну, честно говоря.

Я прихватываю её плечи и кладу подбородок ей на макушку, лишь на секунду прикрыв глаза. Но мне в этот момент становится так хорошо... кажется, я буду очень долго отсыпаться после всего этого.

— Пора, — оттолкнув меня первой, Лариса вытирает остатки слёз рукавом. — Нужно спешить, — после чего хватает меня за запястье и тянет на выход. Я следую за ней.

Мы двигаем на улицу и идём по дороге, сворачивая на какую-то улицу. Я разминаю ноги, а Лариса безостановочно трёт глаза. На полдороге переулок, который заканчивался гаражами. Большинство из них выглядят заброшено. Любые уличные гаражи выглядят заброшены, если там не прикормить стаю собак.

Но в гаражи мы не заходим. Лариса перебегает дорогу, бодро стуча каблуками, и на ходу открывает тачку, брошенную на обочине. Я подхожу к машине чуть спокойнее и сажусь на место рядом с водителем.

Как только Овечкина плюхается рядом, та резко вдыхает и хватается за руль. Затем она начинает медленно выдыхать. Я молчу всё то время, что она проводит дыхательную практику. Но всё резко меняется, когда она вскрикивает и начинает безболезненно, но неприятно пиздить меня ладонями куда попало.

— Ты идиот! — Выкрикивает она, — зачем ушёл с того мероприятия? Жить надоело!?

— Ошибся, — отвечаю, пытаясь её угомонить. — Прости, я не хотел подставить Лерку. Я виноват. Поэтому я здесь.

Овечкина только зубами скрипит, одаривая меня видом новой порции слёз. Её сиплый голос мне шепчет:

— Дурак... я волновалась за неё... за тебя.

Мне действительно стыдно, но что на это ответить — я без понятия. Я всё ещё наполовину сплю, если честно. Тру лицо, чтобы немного прийти в себя. Мы чуток сидим молча. Затем я решаю как-то проявить себя. Наконец-то разлепив глаза, я протягиваю ладонь в её сторону и касаюсь пальцами уха. Овечкина слегка вздрагивает. Я хватаю край её мочки и начинаю тянуть, а она пищит как какой-то мелкий зверь.

— Какого фига?! — спрашивает, вцепившись мне в руку.

— Хватит меня грузить, — хмыкаю я, отпустив ухо и резко запуская пятерню в её волосы. Елозя в её патлах я создаю такое гнездо из спутавшихся кудрей, что, наверное, она теперь меня линчует. Но ничуть не жалею об этом. Лучше пусть на меня злится, чем ревёт.­

Так и происходит. Заметив свою новую укладку, Овечкина поворачивается ко мне со скрипом, а её глаза вспыхивают праведным огнём. Она снова начинает лупасить по моему плечу ладонью. Но длится это всего пару секунд. Затем она садится обратно в кресло, приглаживает волосы и заводит авто.

— А ты симпатичный, кстати, — роняет Овечкина и резко выкручивает руль, чтобы развернуться.

— Как ты поняла, что это я?

— Я знала, во сколько прилетает самолёт. А ты мало того, что вышел первый, так ещё и выглядел так, будто обделался, — она коротко хихикает. — Я не была уверена, просто женская интуиция.

— Понятно, — откликаюсь, чутка приспустив окно.

— Рассказывай.

— Что?

— Что там было? С Лерой, и с тобой... после пробуждения, — смахнув блокировку с экрана, Овечкина вбивает адрес, который я сбрасывал Паше. Примерно час езды, судя по навигатору. Вот дерьмо.

Я достаю пачку сигарет из кармана и прикуриваюсь. Затягиваюсь и перевожу взгляд на Ларису, задержав дым в легких. У неё синяки под глазами, криво застёгнуты пуговицы на пиджаке, всклокочены волосы и дрожат руки. Но даже сейчас она круче всех остальных московских баб, которых я знаю. Я подчёркиваю слово московских, потому что есть у меня уже одна цыпочка на примете, которая круче всех во вселенной. А это куда масштабнее, чем просто столица России.

Потом я начинаю говорить. Я всё говорю и говорю, выкладывая ей всё и стараясь ничего не пропустить. И кажется, она нормально это воспринимает. Сидит тихонько, слушает. Наверное, оценивает те усилия, которые я на этот прыжок потратил. А потом я резко замолкаю, теперь её ход. Она должна сказать, как это всё пиздец неожиданно, и сказать огромное спасибо, Валер, что ты сейчас здесь. Но этого не происходит.

Знаете, что она говорит?

Она говорит:

— Пиздец, — И слегка улыбается. Только губами, глаза не улыбаются. Но меня это как-то парит. Может, я слишком много на её мозг вывалил за один раз?

— Этот уёбок показывал мне один фильм. В фильме он...

— Нет, хватит, — просит Овечкина, крепче вцепившись в руль. — Я представляю, что там.

— Точно?

— Абсолютно.

Солнце уже освещает пустые улицы, тронув тёмный грязный асфальт несколькими лучами белого золота. Чтобы смотреть, приходится щуриться.

Потом Лариса снова решает начать разговор:

— А тот засранец, что тебя подставил? Где он?