— Перестань, пожалуйста, — на этих словах она начинает озираться по сторонам, затем едва сжимает меня за плечо и снова заглядывает в мои глаза. — Мне пора. Притормози с выпивкой, ладно? — затем уходит.

Я остаюсь на балконе с паскудным чувством, будто на мне сумоисты попрыгали. Ещё и какую-то попсу про любовь в колонках врубают, как на зло. Мне остаётся только глазеть, как на нижней каёмке Олькиного платья колыхаются стразы, пока та удаляется. Я впервые признаюсь в любви. И впервые понимаю, о чём на гаражах тегают тёлки. Нахуй любовь.

Виски, коньяк, вино, шампанское, да так, чтоб изо рта лилось. Я заливаюсь всем подряд. Вообще-то мне совсем не хочется нажираться в сопли, но я ничего не могу с собой поделать. Хочу быть пьяным и ничего не чувствовать.

— Ты нажрался, что ли? — спрашивает Паша, когда замечает меня с очередным бокалом.

— Да, — я рыгаю убойной смесью виски с шампанским.

— Какого хуя, Валер? — отжав мой стакан, Паша заводится, — мы же договаривались, что в этом теле ты бухать не будешь? Чё произошло?

— Ой, отвали, а, — я толкаю его лицо как можно дальше от собственного и направляюсь захватить очередной бокал, но Паша за мной увязывается, будто цербер.

— Не пей, — говорит. — Нет, нельзя, — и отнимает очередной стакан.

Я тяжко вздыхаю и сажусь за стол, складывая на него руки. С грустным видом я пялюсь в одну точку и никак не реагирую на все расспросы старосты. В конце-концов он от меня отъёбывается и уходит, чтобы продолжить светскую беседу. Пользуясь этим, я хватаю одну из бутылок и направляюсь к лифту. Затерявшись в кучке каких-то мужиков я спускаюсь на первый этаж и замыкаю очередь, вываливаясь из лифта. Хорошо, конечно, что меня так быстро развезло, но я рассчитываю ухрюкаться ещё сильнее. Какие-то работники заведения пытаются меня придержать и предлагают помощь, но я уверенно заявляю:

— Всё нормасик, — и шатающимся походняком выхожу из здания.

Почувствовав свежий воздух, я вдыхаю его полной грудью и как заору:

— А-а-а-а-бля-я-дь, — изо рта аж пар валит, когда я заканчиваю.

Ночью резко похолодало, так что я мысленно радуюсь, что не надел то ублюдское платье, в которое меня хотела заточить Овечкина.

Плетясь вдоль дороги, я делаю большой глоток вина и закуриваю. Надо будет извиниться перед Светой завтра с утра, списать всё на шутку, типа я так прикалываюсь. А вдруг она со мной общаться теперь перестанет? От одной этой мысли мне становится ещё паскуднее, чем до этого, когда я просто злился на то, что Света меня практически отшила.

Перед глазами расплывается грязь и асфальтовая дорога. Изредка свет фар бьёт в спину, и я вижу собственную жалкую тень. Но одна из проезжих машин неожиданно притормаживает рядом со мной, когда я задираю локоть и вливаю в себя оставшиеся полбутылки залпом.

Дверь тачки резко открывается, и я украдкой замечаю бомбер и джинсы, а потом ничего, темнота, и земля под ногами испаряется. Слышно только как дверь захлопывается и мотор заводится. Я дёргаюсь, но чьи-то руки стискивают меня, будто я совсем ничего не вешу.

— Ты чё, сука, — мгновенно вспыхиваю я, но к моему рту прижимают какую-то тряпку. Странный, резкий и едкий запах забивается в ноздри. Типа бенза, или машинного масла. Я думаю, что это как-то тупо, я ж бывший токсикоман. Это, типа, притон на колёсиках? Хи-хи-блядь-хи-хи…

В Муторае главное правило любой попойки — это вовремя проблеваться. Вряд ли пацаны будут стыдить кореша за то, что тот блюёт им на кроссовки. Скорее всего, его отпиздят потом, с утра, когда уёбок начнёт более или менее отвечать за свои слова и поступки.

Но я немного проморгал момент, когда стоило поблевать. Вот о чём я думаю, когда открываю глаза и первое, что делаю — громко рыгаю. А следом тянутся и все остальные спецэффекты, вроде кружащегося потолка и волн, которые меня уносят так далеко, что я даже мамкино имя забываю. Но длится это недолго. Литр, или сколько там у этих ебаных уродов, холодной воды быстро приводит меня в чувства.

— Очухалась, — говорит кто-то, и я начинаю быстро и часто моргать, протирая рожу. Здесь всё — и свет тускнеет на потолке так, что я наконец-то вижу этот грязный серый бетон, и голос какого-то мужика просачивается мне в мозг, и запах плесени, гнили, влажного цемента лезет мне в нос. Я поворачиваю башку, прочищаю горло и схаркиваю мокроту на пол. Затем резко сажусь, но зря я, конечно, прям вот так сразу. От давления меня прибивает, и башка начинает снова кружиться, хотя это даже приятно чутка. А затем я перевожу взгляд и смотрю в другую сторону. Туда, где стоит мужик.

Он проходит несколько шагов, глубоко вздыхает и улыбается одними глазами. У него задран рукав и видна татуировка, которую я уже как будто бы видел. Затем мужик снова вздыхает и начинает качать головой, как прораб, который оценивает фронт работ.

— Ты же девушка. Негоже так напиваться.

Я снова рыгаю, потому что мне надо избавиться от всех пузырьков и побыстрее, иначе я тут всё ему заблюю.

— Ну ладно, — шепчет мужик, на заросшем лице которого полоска губ и мелкие крысиные глаза меркнут на фоне массивного носа.

Он смотрит вниз и улавливает мой взгляд. В его глазах есть что-то странное. Одну секунду я вижу проблеск… Не страха. Может, сомнений.

— Ты чё за хер? — Спрашиваю, пробуя подняться, и вдруг осознаю; тот звяк, который я издал, когда садился, был от наручников. Одна их часть плотно облегает моё запястье, а другая крепко присобачена к трубе, что торчит из стены. — А это чё за херня?

— Хватит материться! — Взрывается мужик.

Я задираю обе руки, типа сдаюсь, и снова заглядываю в его жуткое лицо. Он тяжело дышит, пытаясь сам себя успокоить. Так где-то пару минут, после чего он проводит рукой по груди, пробуя разгладить футболку, и говорит:

— Прости, Валери, я не хотел на тебя кричать.

— Ага.

— Полагаю, ты не ожидала, что мы увидимся сегодня?

— Ну, типа.

— Как у тебя дела? Как настроение?

— Ты кто, ёпта?

— Хватит мне мозги пудрить! — Мужик резко заносит ногу и пытается положить на мою руку. Со всей дури. Но в итоге промазывает. Вот тогда я начинаю париться, хотя из-за алкашки в крови долго париться всё равно не получится. — Прости, — выдыхает он, будто дракон пламя. — Ты сама меня провоцируешь, Валери.

Я напрягаю остатки мозгов. Уж очень его рожа кажется мне знакомой. Точно где-то видел его раньше. И вдруг, совершенно неожиданно даже для самого себя осознаю — в очереди, неделю назад или вроде того. Это же он дышал мне в затылок, а потом у меня начались те самые дни… сука, вот не к добру это было.

— Может, отцепишь эту штуку, и мы поговорим нормально? — спрашиваю я, на что мужик низвергается хохотом. Ну, да, идея тупая. Учитывая то, что он меня похитил.

— Малышка, — мужик опускается на корты и берёт моё лицо в свои руки. — Соскучилась?

Я снова напрягаю остатки мозгов. О, вы не представляете, каких усилий мне это стоит. Но любая попытка имеет свои плоды. И я нахожу свет в конце туннеля воспоминаний этого тела, что отдаются мурашками по все позвонкам.

— Отчим, — щёлкает в голове некий переключатель.

— Не зови меня так, — цокает мужик, — лучше по имени. Ну же, детка, скажи «да, Серёжа, я скучала».

Почему-то у меня всё внутри сжимается. Но это не мои чувства. Это Лера так чувствует. Я вдруг ощущаю себя очень маленьким и беспомощным на фоне этого амбала. Хочется забиться в угол. Но я перебарываю это и сцеживаю слюну во рту. Затем плюю. Прямо ему в рожу. Пусть даже идея дерьмовая.

— Пошёл нахуй, Серёга.

Он какое-то время молчит. Потом говорит:

— Дурочка, — а его локоть резко влетает мне в лицо.

Очухиваюсь я опять на полу, только одежда уже не такая мокрая и вертолёты меня больше не кошмарят. Зато появляется новая проблема — ужасная головная боль, словно мне её между огромных кусачек зажали и пытаются расколоть, точно орех.