Наверху на минуту наступила тишина, потом раздались тихие голоса, вселяя в меня легкую надежду — а вдруг сейчас освободят ноги хотя бы? Тогда уже и побарахтаться можно попробовать! Но снова надежды не оправдались, сверху раздалось:

— А ты руками цепляйся покрепче, да подтягивайся пошибче, так и поднимешься. Чай, не баре, чтоб тебя кто поднимал, или, тем паче, расковывал. Давай, милок, вылазь на свет божий. А будешь себя хорошо вести — после беседы еще и отобедаешь с нами, и даже водицы дадим.

При словах о воде в горле запершило — все же я не пил как минимум полсуток, а то и поболе, отчего жажда напоминала о себе все сильнее.

— Ну давай попробуем, что вы там придумали, акробаты хреновы — сказал я вверх и потянулся руками к верхней перекладинке.

— За сквернословие — будем наказывать, милок, уж не обессудь. Один раз я сделаю вид, что ничего не слышал, а в следующий уже будешь получать палками по пяткам, а это дюже больно, уж поверь мне.

Я скрипнул зубами, но продолжил свой корявый подъем. Подтянуться руками — поставить ноги — подтянуться руками… и так метра четыре. Когда моя голова поднялась над землей, я прищурился от ударившего в глаза света и сморгнул набежавшую слезу. Передо мной стоят давешний старик, который все молчал, а по бокам два дюжих парня, с дубинами в руках. Средневековье какое-то. Выбрался на поверхность целиком, как мог отряхнулся и выпрямился, смотря в глаза старику.

— Ну-ну, не прожигай меня своим взглядом, нет в тебе силы такой, милок — дед улыбнулся и похлопал меня по плечу. — А коли боги тебе ума дадут, так ты еще и благодарить всех будешь, что мы тебе на дороге попались, да на путь истинный наставили. Ну шагай, шагай, вооон в ту избу тебе, там тебя брат Феоктист ждет. А славные наши молодцы тебя проводит, чтоб не заплутал ты где по дороге.

И поганый старикан так по-отечески прям погладил меня по голове, с такой открытой и доброй улыбкой, что захотелось плюнуть на все и садануть ему со всей дури прям в говорливое лицо. Ненавижу вот таких добрячков, которые сладко поют и улыбаются, но делают все совсем не так и такими методами, что иным и Чикатило позавидует. Кое-как сдержался, кивнул и потопал в указанном направлении — к высокой нарядной избе, с резными и цветными наличниками, украшенным коньком и фигурным крылечком. Смотрелось, правда, здорово, и если бы не обстоятельства — я бы обязательно рассмотрел повнимательнее.

В избе меня провели в небольшую комнату и оставили одного стоять посреди помещения, лишь у порога замер один из сопровождающих. В комнате был стол со стульями и две лавки под окном. Стоять я не хотел, поэтому прошел к стене и уселся на низенькую лавочку. Здоровяк у входа проводил меня косым взглядом, но с места не сдвинулся. Ишь ты, служба!

Спустя несколько минут в комнату пожаловали двое — паскудный разговорчивый старик с поляны и с ним здоровенный детина в маске. Маска мне не понравилась сразу, больно уж ассоциации нехорошие возникли. Вставать и приветствовать не стал, много чести, просто проводил обоих взглядом. Заявившиеся степенно прошествовали к столу, старикан сел во главе стола, а хрен в маске остался стоять за его спиной. Помолчали. Наконец, старик произнес:

— Присаживайся к столу, человече. Беседовать будем. — Голос его был абсолютно безэмоционален, как у пылесоса.

Я секунду подумал, но все же встал и пересел за стол.

— О чем же будет наша беседа, старче? — Все это напоминало мне заигравшихся актеров, и желчь сама рвалась из моего рта.

Старик молча смотрел на меня, даже не моргая. Потом кивнул и жлоб за его спиной неожиданно резко шагнул ко мне, уронил с лавки и навалился всем своим немалым весом, аж дыхалку сбил. Я немного поплыл, а через минуту меня уже тащили под руки в другую комнату, где втроем одолели мое сопротивление и пристегнули к вбитым в стену крюкам, зафиксировав на весу.

— Будешь ли ты, заблудшая душа, еще сопротивляться, перечить, аль неуважительно разговаривать? Или еще попросить Василька тебя приложить? — Все так же без эмоций проговорил мне в лицо пакостный старикан. Василек — это здоровяк? Какое на редкость неподходящее имя. Васильки должны быть милыми, домашними, а не жлобами под два метра ростом и весом далеко за сто кило.

— Я готов побеседовать, но дальше обещать ничего не могу — пропыхтел я, пытаясь восстановить дыхание.

— Пока и я тебя ничем блазнить не буду, но мне уже не по душе твой нрав — дед смотрел на меня оценивающе, прищурив один глаз.

— Это вас не делает уникальным, уж поверьте — Увидев, что ко мне опять направился гребаный Василек, добавил — Это не оскорбление, это на самом деле так. Уж не наделила природа характером, нравящимся всем, что поделать. Нет, если вы хотите только лести и лжи, то я, конечно, могу попробовать, но смысл такой беседы?

Дед махнул рукой и здоровяк вернулся в свой угол.

— Я сразу подумал, что ты не глупец и не трус, Кирилл. Еще на поляне. И именно поэтому ты здесь. И спутница твоя у нас и даже с нами, но пока готовится к вступлению, а вот ты, мне кажется, не готов еще — из речи старика пропали архаизмы и даже проявились какие-то эмоции. — И нам нужны такие как ты. В свете наступающего часа зла наша община нуждаются в людях дела. А ты у нас найдешь кров и пищу, безопасность и тепло. Но! — Опять сбился он на пафос и артистизм. Пауза затянулась и я спросил:

— Но что?

— Но ты должен отринуть ложного бога и принять истинную Веру! — В глазах у старика что-то мелькнуло, но непонятно что. Может, отсвет той самой Веры с большой буквы, может, начинающееся безумие, что для меня очень близкие понятие. Я кашлянул и ответил:

— Я, конечно, извиняюсь, но о какой вере речь? И кто, собственно, вы? Я вот православный, зовут Кирилл, вы это знаете, а я ничего ни о вас, ни о вашем вероисповедании знать не знаю.

Старик отодвинулся от меня, задумчиво посмотрел и уселся на лавочку — копию той, на которой сидел я совсем недавно.

— Я Феоктист, жрец Бога Рода, Бога Коляды, Ярило, Даждьбога и Сварога! — Теперь пафос в его голосе просто зашкаливал, аж захотелось оглядеться в поисках камер. Но, боюсь, тут вовсе не съемки идут.

— А разве не должен быть у каждого бога свой жрец? Я не специалист, конечно, но так кажется — поинтересовался я.

— Ты юн и ты дитя тварного мира тела, поэтому и не знаешь очевидного, человече. Даждьбог, Коляда, Ярило и Сварог — это все один бог, Бог Солнца нашего светлого! А Род — верховный бог, жрец любого бога является и жрецом верховного!

— Спасибо за пояснения — я кивнул. — Наверное, мне стоило бы задать вопрос, что мне даст переход в вашу веру, и с чего вы взяли, что наступает час зла, и что мне будет за отказ, вот только у меня тоже есть одно Но. Я крещен уже лет как двадцать, и хотя меня сложно назвать истовым христианином, но все же вот так взять и переметнуться в миг? Нет, спасибо. Да откровенно говоря, не думаю, что у нас бы в принципе дружба получилась, вы же вон, и живете по законам божьим, и говорите своеобразно, а я, вы правы — дитя тварного мира. Насчет тела не уверен, но, в целом, оно так.

Старик задумчиво и как будто даже одобрительно смотрел на меня. На этот раз молчание затянулось, потом он подозвал Василька, что-то ему сказал, отчего я слегка напрягся, но тот принес парящую кружку и снова вышел из комнаты.

— Мне нравится на самом деле твой ответ, Кирюша — опять вернулся Феоктист к нормальной речи. — И именно такие люди нам и нужны. Мне хватает безмозглых верующих, которые ловят каждое мое слово и включают голову лишь три раза в день — для еды. Но те как меня слушают, так и других будут слушать, не задумываясь. И толку от них никакого, если к нам опять забредут мертвяки какие. Ну, от большинства, по крайней мере. А ты, я вижу, если будешь верен нашему делу, то так просто не предашь, и сам думать сможешь, и о себе, и о общине нашей. Я не требую от тебя уже завтра абсолютного разделения наших взглядов на мир и богов, ты к этому сам придешь обязательно, обещаю. Но если ты хочешь выйти отсюда своими ногами, то должен на общем вече отречься от Христа и признать нашу Веру! — в конце в его речи скрежетнуло железо.