Отказ от разделения законодательной и исполнительной ветвей власти в кризисные времена оказывается преимуществом, которое по большей части искупает отрицательные стороны — отсутствие публичности, недостаточную продуманность мероприятий.

С другой стороны, нельзя не отметить, что борьба интересов, которая раньше разыгрывалась на глазах общественности, теперь протекает за кулисами, причем вскрыть связь «деловых» разногласий с личным соперничеством гораздо труднее.

Поскольку везде, начиная с гитлерюгенда, появилось новое сословие профессиональных политиков и профессиональных функционеров, в горе и в радости навечно связанных с постами, которые они занимают, само собой понятно, что деловые разногласия становятся личными вопросами жизненной важности.

Харизматической свиты, каковой следует считать ближайшее окружение фюрера в правительстве рейха, не хватает и никогда не хватит на все провинциальные партийные инстанции.

С другой стороны, опыт показал мне, в частности в университете, что молодое поколение, особенно фронтовое, в высшей степени подходит для образования такой свиты и сплочения в товарищеский коллектив. К примеру, личная щепетильность вызывает сильное недовольство и т. д.

Психологические побочные эффекты: экзистенциальный страх, общее признание ненадежности всех социальных отношений, отсюда вытекают частично мужественно-стоическая готовность взглянуть судьбе в глаза, частично — стремление к безопасности à tout prix[226] у имущих слоев (что очень опасно для дальнейшего хода революции), которому в немалой степени способствуют воля к строительству и страх перед такой альтернативой, как анархия и большевизм.

Человек чрезвычайно изобретателен, когда ему нужно успокоить собственный разум: тот, кто до марта верил, что Гитлер, как волшебник, одним мановением руки разрешит все экономические трудности, скрашивает свое разочарование верной в принципе истиной: «Не может же Гитлер разорваться»[227]. Еще обвиняют французскую военную промышленность, которая якобы препятствует взаимопониманию и разоружению, не замечая существования подобных сил в собственной стране.

Все прекрасно знают, что радикальный, абсолютный национал-социализм вместе с остальным культурным достоянием либерализма отрицает и свободу науки, но уверяют себя, что «разумные национал-социалисты» будут ее защищать (оставлю открытым вопрос, не понадобится ли свобода науки [в том числе социальной] in the long run[228] и национал-социализму), кроме тех случаев, когда учение противоречит интересам нации. Никто не думает, что право первыми решать, имеет место такой случай или нет, предоставляется не ученым, что вообще придумана целая система фильтрации, позволяющая совершенно отлучить от научной деятельности определенных людей нежелательного образа мыслей.

Говорят, так было всегда, но забывают, что раньше оппозиционер, лишенный возможности заниматься научной деятельностью на государственной службе, имел возможность проводить исследования в частном порядке и писать, о чем сегодня уже не может быть и речи.

Я критикую не позицию национал-социалистического правительства, а то, что люди не хотят видеть последствий, к которым ведет режим политического ордена, хотя Россия и Италия предоставляют для этого достаточно эмпирического материала. Национал-социализм не только служит с психологической точки зрения эрзац-религией для многих своих приверженцев, как, например, для Л. Л., что между прочим проявляется в частом употреблении библейской фразеологии в речах национал-социалистов, — НСДАП претендует точно на такое же место в сфере общественного мнения, какое занимает римская церковь в вопросах веры.

Поэтому она не может терпеть научных исследований, если те приводят к результатам, абсолютно несовместимым с догмами национал-социализма.

Некоторая свобода является следствием того, что пока еще не многие из этих догм «теологически» зафиксированы.

Если католическая церковь враждовала прежде всего с естественными науками, то национал-социалистическая догматика эти науки (за исключением теории рас и наследственности) не стесняет, опасность грозит только социальным наукам, включая социальную философию, несколько страдают также этика и история.

В самом угрожающем положении находятся философия права, теория государства и социология. Последняя становится особенно «опасной» там, где она берется анализировать и разоблачать идеологии.

«Заместитель фюрера» не входил в число великих национал-социалистических ораторов и не блистал остротой ума. К тому же сольные публичные выступления Гесса лишались всякого блеска из-за того, что «второй человек» в партии чаще всего и говорил о «вторых» вопросах. Однако проблемы продовольственного снабжения осенью 1936 г. второстепенными никак нельзя было назвать: плохие урожаи, неудачная политика регулирования рынка со стороны Имперского продовольственного сословия, рост цен на мировом рынке при скудных запасах валюты чуть не заставили ввести «жировые карточки». Четырехлетний план, провозглашенный в сентябре на партийном съезде в Нюрнберге, должен был помочь справиться с внешнеэкономическими проблемами и одновременно обеспечить курс на автаркию и вооружение. Кроме того, режим призывал население довольствоваться малым. Заместителю фюрера, практикующему проповеднику здорового образа жизни, самой судьбой было предназначено вести диалог на тему продовольственной политики с немецкими домохозяйками. Гесс выступил в верхнефранконском городе Хоф на открытии нового «Дома Адольфа Гитлера», и партийная газета «Фёлькишер беобахтер» напечатала его речь на первой странице.

Как велики все-таки достижения нового рейха в одной только экономической области!.. Ведь что это значило — принять в январе 1933 г. государство, стоящее на краю гибели, с экономикой, которой, собственно, давно следовало объявить о своем банкротстве, и затем в кратчайшие сроки с помощью этого государства, с помощью этой экономики добиться оздоровления, снова дать миллионам работу и хлеб, создать современную армию и одновременно с этими величайшими усилиями обеспечить нашему народу кусок хлеба! Хлеб немецкому народу должно было гарантировать увеличение собственного производства продовольствия.

Мы добились того, что немецкий народ обеспечивается хлебом и мукой, картофелем, сахаром и молоком на 100 %, т. е. полностью, за счет немецкого производства.

Небольшой процент общей потребности в овощах и мясе, несколько больший — потребности в яйцах и молочных продуктах и пока еще довольно большой процент потребности в жирах мы вынуждены покрывать за счет ввоза из-за рубежа. Такое положение вызывает перебои в снабжении и колебания цен. Но одно то, что мы уже настолько независимы и в важнейших отраслях полностью кормим себя сами, — это огромное достижение, которым мы обязаны Имперскому продовольственному сословию, которым мы обязаны самоотверженному труду немецкого крестьянина.

Тем не менее недостающее приходится ввозить. Однако ввозить приходится не только продукты, но, как вы знаете, и большое количество сырья, необходимого для того, чтобы работала наша промышленность, чтобы миллионы людей имели работу, чтобы завершить вооружение…

Мы готовы и в будущем, если понадобится, есть поменьше жиров, поменьше свинины, поменьше яиц, потому что знаем, что эта маленькая жертва — жертва на алтарь свободы нашего народа. Мы знаем, что валюта, которую мы таким образом сэкономим, пойдет на вооружение. «Пушки вместо масла!» — и сегодня наш девиз. Фюрер не из тех, кто останавливается на полпути. Раз весь мир, взявшись за оружие, вынудил нас вооружаться, мы будем делать это: каждое новое орудие, каждый танк, каждый самолет прибавляют немецкой матери уверенности, что ее детей не убьют на проклятой войне, не замучают большевистские банды. Мы позаботимся о том, чтобы окончательно отбить у всех желание напасть на нас!