Назначение Гитлера рейхсканцлером 30 января 1933 г. стало важной вехой в немецкой истории. Но действительно ли этот день окончательно предопределил крах Германской империи и раскол Европы? Неужели распад «государства фюрера» оказался предрешен раньше, чем полностью сложился его фундамент? Задним числом мы признаем закономерность катастрофы, но ее все-таки нельзя назвать неизбежной. В истории Третьего рейха имелись и переломные моменты, и альтернативные возможности: в конечном счете она была такой же открытой, как любая история вообще.

Одна из дат, надолго определившая дальнейшее развитие событий после нескольких месяцев тяжелого кризиса, — 30 июня 1934 г. В тот день Гитлер нанес кровопролитный двойной удар, отделавшись разом и от штурмовых отрядов (СА), служивших источником беспокойства внутри собственного «движения», и от своих критиков и прежних партнеров по коалиции справа. Этот удар подтвердил притязания национал-социалистов на политическое единовластие и завершил фазу формирования «государства фюрера».

В последовавшие затем годы консолидации усилия по структурному оформлению этого государства, сопровождавшиеся сотворением и расцветом мифа о фюрере, встретили широкий положительный отклик в немецком обществе. Не политический террор начальной поры — экономические, а вскоре и внешнеполитические успехи национал-социалистов составляли главное содержание этой второй фазы существования режима в сознании «народного сообщества», которое в чем-то действительно стало реальностью. Без учета и всестороннего исторического анализа тех «хороших лет» (каковыми их считали очень многие немцы, несмотря на ужесточение трудовой эксплуатации и неизбежную идеологическую мобилизацию) едва ли возможно объяснить, почему режим даже после начала войны еще долго сохранял свою социально-психологическую привлекательность. Поэтому внимание автора предлагаемой читателю работы сосредоточено на общем политическом, социальном, культурном и экономическом развитии Третьего рейха.

Война, которая на Востоке с самого начала приняла характер идеологического противостояния, вызвала радикализацию и внутри самой Германии. После фазы укрепления власти в государственных структурах на первое место вышла идеологическая динамика «движения». Чудовищная радикализация режима сначала нашла выражение в акциях по уничтожению инвалидов, затем — в истреблении европейских евреев в рамках проекта социального и расового «оздоровления» всего пространства германского владычества.

Границы между фазами формирования, консолидации и радикализации национал-социалистической власти, разумеется, весьма зыбки. Однако эти термины обозначают этапы внутреннего развития Третьего рейха, представляются полезными с аналитической точки зрения и помогают дифференцировать политическую и моральную ответственность.

Многие полагали, что дни правления Гитлера сочтены. Прошло уже двенадцать месяцев с момента так называемого захвата власти, а никакого «национального подъема» не было и в помине. От восторга, с которым поначалу встречали новых хозяев страны, осталось разве что тяжкое политическое похмелье. Взлет как будто застопорился на полпути. В государстве и в партии, в экономике и в аппарате управления, в рейхсвере и в СА, в городе и на селе — везде наступало отрезвление. Мало того: с каждым днем росло число тех, кто громко и достаточно резко выражал свое недовольство. Критика звучала со всех сторон и по самым разным поводам.

Особенно велико было раздражение средних и мелких предпринимателей. Они упрекали власти в невыполнении их требований по устранению конкурентов: «Чего вы нам только не обещали раньше: и универмаги-то будут закрыты, и магазины стандартных цен исчезнут. Ничего этого не произошло, нас кругом обманули»[1]. Торговца, возмущавшегося в Гёрлице на собрании Национал-социалистической организации ремесел, торговли и промыслов, арестовали на другой же день. Выпущенное уже в марте 1933 г. постановление «О защите от вероломных нападок на правительство национального возрождения» позволяло карать даже за устную критику, но вряд ли так можно было победить всеобщее разочарование, ожесточение и растерянность. Правда, страх перед репрессиями и цензура прессы мешали общественности получить ясное представление о масштабах кризиса. Однако у десятков тысяч местных партийных функционеров были свои уши среди рядовых граждан, и традиционные отчеты для служебного пользования, которых требовали от чиновников на всех уровнях начиная с жандармских постов, вносили коррективы в прекраснодушные газетные публикации.

Не хуже национал-социалистического руководства представляла себе сложившееся положение только одна группа его организованных противников — социал-демократы, находившиеся в пражском изгнании: их регулярно снабжали информацией доверенные люди во всех уголках рейха.

Вот донесение из Западной Саксонии: «Плохое настроение среди делового мира и буржуазии, о котором сообщалось ранее, стало еще хуже. В этих кругах, главным образом, сегодня ругаются на чем свет стоит, когда уверены, что никто не донесет. И среди них много людей, которые меньше года назад не знали, как громче выразить свою радость по поводу того, что Адольф стал канцлером, и в прошлые годы упорно выбирали Гитлера. Теперь они с ужасом говорят, что не так себе это представляли»[2].

Недовольство из-за обманутых ожиданий было характерно не только для среднего класса. Семьи рабочих и служащих проявляли крайнюю бережливость (главный повод для жалоб розничных торговцев) не просто так. У них были на то причины: одновременно с пугающим взлетом цен на продукты сокращалась заработная плата, порой весьма резко. Например, в фарфоровой и стекольной промышленности Верхнего Пфальца зарплата за год снизилась на 50 %[3]. Не исчез и страх перед безработицей. После стремительных первых успехов, когда за двенадцать месяцев (с января 1933 г.) шестимиллионная армия безработных уменьшилась более чем на треть, дело пошло туго. Некоторые из тех, кто получил место благодаря государственной программе занятости (чаще всего в дорожном строительстве, где тяжелые и малооплачиваемые работы вместо машин выполняли люди), вскоре вернулись на биржу труда. А многим безработным со стажем довелось на личном опыте узнать, что за впечатляющими официальными данными кроются чувствительное сокращение расходов на социальные нужды и разного рода статистические трюки. Общественное вспомоществование часто урезалось; для его получения ставились практически невыполнимые условия — например, требовалось представить доказательства, что человек каждую неделю подавал заявления о приеме на работу как минимум в 25 фирм. На выборах в «советы доверенных» в марте — апреле 1934 г. кандидаты из единого списка Национал-социалистической организации производственных ячеек потерпели такое сокрушительное поражение, что на многих предприятиях результаты выборов вообще не были признаны.

Впрочем, в рабочей среде не царило такого единодушия, как в средних слоях общества, и безработные были настроены более скептично, нежели те, кто сумел найти работу. Пропагандистская шумиха вокруг «трудовой битвы», трудовой повинности, помощи селу все-таки создавала ощущение, будто при национал-социализме что-то делается: «Рабочий жалуется на ничтожную зарплату. При этом многие радуются, что у них по крайней мере есть работа. Рабочий имеет собственное мнение, отнюдь не благоприятное для властей, но держит его при себе. В целом рабочий класс в настоящее время пребывает в состоянии неуверенности и ожидания. У него нет веры»[4].