Олендорф, эсэсовский специалист по экономике, стал в последние месяцы войны противником Шпеера по государственно-политическим и идейным соображениям, связанным с будущим и вряд ли имеющим отношение к текущей политике. В своей любви к технике и современной научной экспертизе эти два человека почти одинакового возраста были даже довольно похожи; оба принадлежали к новой технократической элите, стремившейся построить более рациональный послевоенный режим, ввести его, так сказать, в научно-технические рамки. Шпеера, пожалуй, отличал от людей, подобных Олендорфу, один недостаток (сточки зрения СС) — отсутствие у него принципиальных идейных убеждений, непоколебимым сторонником которых зарекомендовал себя Олендорф в начале русской кампании в качестве начальника айнзац-группы Д. Приняв участие в преступлениях на Востоке, Олендорф показал себя стопроцентным национал-социалистом, «достойным» высокого положения в послевоенной системе, управляемой СС, которая должна была в своем идеологизированном реализме сохранить национальные идеалы движения[212].
Впрочем, примерно с середины 1944 г. концепция немецкого «жизненного пространства на Востоке» уже не играла какой-либо роли в планах национал-социалистического мирного порядка. Крупные предприятия вроде «Сименс» начали адаптировать свои организационные структуры к предполагавшемуся разделу Германии союзниками на три оккупационные зоны. Предвидя поражение, хотя и не говоря о нем, специалисты переориентировались на Запад; пусть мимолетно и схематично, но стали намечаться контуры экономической области, которой, вероятно, еще могла бы владеть Германия, отказавшись от Юго-Восточной Европы, переходящей под советский контроль. Геббельс после Сталинграда отразил эти давно циркулировавшие подспудно идеи в усиленной «западнической» пропаганде, пытаясь добиться некой общеевропейской солидарности в «оборонительной войне» против «большевизма». Однако реалии нацистского оккупационного режима в последние годы сделали подобные надежды абсолютно беспочвенными. Последующие спекуляции насчет сепаратного мира со Сталиным и арденнское наступление Гитлера в конце 1944 г. (буквально в последний час перед ним Гиммлер предпринял попытки зондирования среди западных союзников по антигитлеровской коалиции) показали, что речь шла — во всяком случае со стороны национал-социалистического руководства — не более чем о поиске возможностей избавиться от войны на два фронта, даже самых невероятных и умозрительных. Несмотря на то что европейские идеи начала 1940-х гг. были обречены остаться иллюзиями хотя бы потому, что неизменно предполагали немецкую гегемонию над европейцами и недопущение вмешательства США в дела континента, в них уже содержались определенные элементы европейской интеграции, которая стала осуществляться впоследствии, правда уже не под руководством Германии.
Среди лидеров экономики и в кругах политической оппозиции до последнего момента не прекращались размышления о будущем Германии; обычных людей по большей части волновали совсем другие заботы. Их занимал вопрос элементарного выживания. Как сильно изменилось настроение в связи с ухудшением «воздушной обстановки», показали попытки Геббельса воспользоваться требованием союзников о безоговорочной капитуляции как пугалом, чтобы заставить население «держаться». Фанатизм иссяк, столкнувшись с буднями бомбардировок, реальность оставляла все меньше места для пропагандистских заклинаний. И все же многие немцы до последних недель войны цеплялись за надежду на обещанное министром пропаганды «чудо-оружие», с помощью которого режим отомстит за разрушение немецких городов и добьется перелома в ходе войны. Страх, ярость, упрямство и политический самообман не позволяли людям, вопреки очевидному, расстаться с верой в «конечную победу».
Подобное состояние умов отражало в конечном счете высокую степень интеграции немецкого общества, достигнутую в предыдущие годы, и с ним теснейшим образом связан тот факт, что даже теперь любые мысли о сопротивлении режиму в основном воспринимались населением в штыки. Внутригерманская оппозиция Гитлеру находилась в «социальной изоляции», и чем дольше длилось господство фюрера, тем сильнее эта изоляция становилась; оппозиционеры были «отщепенцами», вынашивающими преступные замыслы[213].
Причина очевидной нерешительности и слабости небольшой группы военных противников режима заключалась и в этом тоже — а не только в том, что цели и интересы вермахта слишком во многом совпадали с целями и интересами политического руководства, чтобы в его рядах могла сформироваться широкая и принципиальная оппозиция. Мысли о государственном перевороте появились внутри вермахта еще летом 1938 г. Но, когда Мюнхенское соглашение на первых порах как будто предотвратило угрозу войны, эти планы рухнули. После того как война все-таки началась, подобные замыслы и сроки их реализации все время откладывались; попытка покушения на Гитлера в марте 1943 г. провалилась.
Помимо военной оппозиции и связанной с ней группы именитых национал-консерваторов, преимущественно пожилого возраста, во главе с Карлом Гёрделером, в конце 1938 г. вокруг графа Петера Йорка фон Вартенбурга младшего объединились противники режима различной политической окраски, состоявшие в основном на государственной службе. Возникший'таким образом «кружок Крейзау» с 1940 г. провел несколько больших встреч в нижнесилезском поместье графа Гельмута-Джеймса фон Мольтке. Там политически активные представители поколения тридцати- и сорокалетних, в том числе бывшие социалистические политики и профсоюзные деятели, профессора, дипломаты, духовные лица обеих конфессий, обсуждали новое политическое и социальное устройство Германии в послегитлеровском будущем. Вопрос о государственном перевороте и покушении не стоял в центре внимания; сам Мольтке считал тираноубийство несовместимым с его христианской совестью.
С 1942–1943 гг. появились признаки роста оппозиции, хотя она по-прежнему оставалась уделом небольших политически или религиозно мотивированных групп и одиночек. Однако террор и находчивость преследователей тоже возрастали. В конце августа 1942 г. абвер и гестапо раскрыли в Берлине самую большую шпионско-диверсионную организацию времен Второй мировой войны. Группа левых интеллектуалов, писателей и художников во главе с Харро Шульце-Бойзеном и Арвидом Харнаком сотрудничала с советским разведчиком Леопольдом Треппером, руководившим ею из Парижа. Около 100 членов «Красной капеллы» были арестованы, подвергнуты пыткам и по большей части расстреляны как «большевистские предатели родины».
В Мюнхене летом 1942 г. возникла студенческая группа, пытавшаяся покончить с ситуацией, когда «каждый ждет, чтобы начал другой». Она приняла название «Белая роза» и призывала к саботажу и пассивному сопротивлению. 18 февраля 1943 г. брата и сестру Ганса и Софи Шолль застиг комендант университетского здания, когда они разбрасывали листовки в коридорах; «народный суд» под председательством Фрейслера приговорил к смерти вместе с ними еще четырех членов группы. Хотя подвиг этих юных противников национал-социализма особенно глубоко запечатлелся в сознании немецкого послевоенного общества, воплощением немецкого сопротивления Гитлеру стало все же покушение 20 июля 1944 года.
Разгром «кружка Крейзау» в январе 1944 г., отстранение от должности шефа абвера Канариса, сотрудничавшего с участниками сопротивления, события самых последних дней, когда участвовавшие в работе кружка социал-демократы Юлиус Лебер и Адольф Райхвайн были арестованы, а Карл Гёрделер объявлен в розыск, привели дожидавшихся удобного случая заговорщиков к выводу, что операцию «Валькирия» больше откладывать нельзя. Бомба с часовым механизмом, заложенная полковником Клаусом Шенком фон Штауфенбергом во время совещания в ставке фюрера в Растенбурге (Восточная Пруссия), взорвалась, но Гитлер отделался легким ранением. Думая, что фюрер убит, Штауфенберг вылетел в Берлин. Там заговорщики приступили к дальнейшим действиям, правда не слишком решительно. Когда по радио сообщили, что Гитлер остался жив, государственный переворот окончательно провалился. Штауфенберга и многих других офицеров в ту же ночь расстреляли по законам военного времени. Страшным итогом следующих недель стали около 200 смертных приговоров, вынесенных «народными судами», и 7 000 арестов.
