Война и ее последствия действительно гораздо успешнее, чем предшествующие годы национал-социалистического господства, сгладили множество социальных, культурных и региональных различий. Но верно было и то, что горести и тяготы войны обрушивались отнюдь не равномерно на все группы населения. Союзники совершали воздушные налеты главным образом на крупные города, сельская же местность в глубине рейха до последних недель войны оставалась нетронутой; от рабочих военных заводов требовали гораздо больше, чем от служащих контор и административных учреждений; на Восточном фронте погибали быстрее, чем на Западном. Несмотря на обязательства по госпоставкам, наложенные на крестьян под угрозой суровых штрафов, и титанические усилия по распределению продовольствия, семьи рабочих в промышленных агломерациях страдали от начавшегося весной 1942 г. урезания пайков куда в большей степени, чем жители маленьких городков и деревень. Впрочем, особенно туго приходилось тем, кто стоял вне «народного сообщества» и кого поэтому дозволялось эксплуатировать совершенно безжалостно, — заключенным концлагерей, военнопленным и так называемым иностранным рабочим. Политика «трудового использования» этих групп как раз и показывает, что выделявшееся геббельсовской пропагандой различие между фазой «блицкрига» и начавшейся лишь после нее стадией тотальной мобилизации сил имело значение только в военно-стратегической сфере. Привлечение «инородцев» для нужд немецкой военной экономики началось сразу же после первых военных успехов в Польше и во Франции[210]. Уже летом 1941 г. в Германии работали почти 3 млн иностранцев, и прекращение принудительных работ не предусматривалось даже в случае скорого окончания войны. Чем дольше длилась война и чем больше она приносила потерь, тем сильнее немецкая экономика зависела от иностранных рабочих. Примечательно, что еще за год до объявления Геббельсом «тотальной войны» начался более интенсивный их набор. В этих целях новому «генеральному уполномоченному по трудовому использованию», гауляйтеру Тюрингии Фрицу Заукелю, пришлось бороться с расово-идеологическими предубеждениями против усиленного привлечения рабочей силы с территории СССР, которые существовали в партии и в ведомстве Гиммлера. Чтобы добиться своего, Заукель приобщил, по крайней мере формально, к политике трудового использования своих коллег-гауляйтеров, которые, являясь рейхскомиссарами по вопросам обороны, и без того пользовались все большей властью. Одновременно он дал аппарату Гиммлера, которому подчинялись так называемые лагеря трудового воспитания, полную свободу применять к содержавшимся там на положении рабов «остарбайтерам» самые драконовские меры за малейшее недовыполнение нормы. Если в первые месяцы русской кампании сотни тысяч советских военнопленных попросту уморили голодом[211], то с середины 1942 г. под давлением промышленников, нашедших поддержку у командования вермахта и рейхсминистерства труда, начались пресловутые «акции Заукеля» по систематическому «набору остарбайтеров» во все больших количествах.
Летом 1944 г. немецкую военную экономику поддерживали на плаву примерно 7,6 млн иностранных рабочих: почти 2,8 млн из Советского Союза, 1,7 млн поляков, 1,3 млн французов, 590 тыс. итальянцев, 280 тыс. чехов, 270 тыс. голландцев и четверть миллиона бельгийцев. В сельском хозяйстве иностранцы составляли почти половину всей рабочей силы, в военной промышленности — около трети. В среднем на трех местных рабочих приходился один иностранный. Чуть меньше двух миллионов иностранцев были военнопленными, все остальные — так называемыми гражданскими рабочими. Однако для судьбы этих людей данное различие имело меньше значения, чем их национальность. Западные рабочие («вестарбайтеры»), отчасти действительно завербованные, а не угнанные в принудительном порядке, питались, как правило, немногим хуже своих немецких коллег, и обращались с ними довольно сносно, зато условия жизни «остарбайтеров» в рейхе чаще всего были катастрофические. К экономической эксплуатации примешивался идейный расизм: на самой низшей ступени национал-социалистической шкалы ценности стояли подневольные работники и работницы из Советского Союза, опять-таки военнопленные, содержавшиеся в самых примитивных лагерях. Их кормили меньше, чем необходимо для поддержания сил, заставляли работать практически бесплатно, под угрозой исключительно суровых наказаний — как и поляков. Если в ходе войны положение «остарбайтеров» несколько улучшилось, то это произошло в силу потребностей военной индустрии и соображений экономической рациональности.
Требованиями изменившейся военной ситуации (их не оспаривали даже идеологи СС в Главном управлении безопасности рейха) объясняется и примечательный прагматизм, с которым новый министр вооружений и боеприпасов, назначенный Гитлером незадолго до того, как получил свой пост Заукель, работал над тем, чтобы поднять военное производство на рекордный уровень. Альберт Шпеер, еще не достигший 37 лет, но неоднократно проявивший свой организационный гений, быстро завоевал не только симпатию фюрера, но и уважение лидеров индустрии. Он сделал еще более эффективным тесное сотрудничество частного хозяйства с государством, начавшееся после принятия четырехлетнего плана, возложив на крупную промышленность больше ответственности за выполнение военных заказов, но при этом предоставив ей широкое самоуправление. К учрежденным еще Тодтом главным комитетам по управлению военным производством, возглавляемым предпринимателями, добавилась система объединений субпоставщиков. Ориентируясь исключительно на максимальный объем производства, министр вооружений подыскивал оптимального производителя той или иной продукции; затем ее изготовление сосредоточивалось на так называемых лучших предприятиях. Важнейшим инструментом управления для Шпеера стала «Центральная плановая комиссия». Каждые две недели она под его председательством заново распределяла все сырье и координировала заявки на людей и материалы. Задолго до начала сентября 1943 г., когда Шпеер получил в свое ведение и гражданское производство (а также звание рейхсминистра вооружений и военной промышленности), он с помощью «Центральной плановой комиссии» взял под контроль важнейшие аспекты военной экономики.
Успех, казалось, служил оправданием организатору, действовавшему практически без шума, но не менее грубо, чем Заукель, добывавший рабочую силу: под руководством Шпеера выпуск военной продукции намного увеличился. Производство тяжелых танков, например, с 1941 по 1944 г. выросло в шесть раз, самолетов — в три с половиной раза. В июле 1944 г., несмотря на бомбежки союзников, военная промышленность достигла пика производительности. Эти почти невероятные результаты, в силу возросшего превосходства и решительности противника способные привести разве что к затягиванию и ужесточению войны, казалось, обеспечивали Шпееру роль архитектора послевоенного экономического планирования, о котором в различных структурах режима «думали до самой весны 1945 г. Но между тем сформировалась оппозиция ставшему чересчур могущественным и демонстрировавшему полную безыдейность зодчему фюрера.
Прежде всего прагматическая безапелляционность, с какой Шпеер признавал крупную индустрию решающим фактором военно-экономической мобилизации, считаясь только с ее интересами, вызывала сомнения принципиального характера в ведомстве Гиммлера. Тотальный характер войны действительно дал дополнительный толчок концентрации предприятий, начатой в ходе четырехлетнего плана; крупные концерны разрастались за счет мелкого и кустарного производства. Акции по «прочесыванию» кадров и «замораживанию» работ, призванные высвободить новые силы для фронта или военных предприятий либо сэкономить сырье в отраслях, не имеющих военного значения, в первую очередь затрагивали торговлю, ремесло и мелких кустарей. Такие люди, как Отто Олендорф, некогда научный директор кильского Института мировой экономики, с 1939 г. — шеф СД в Главном управлении безопасности рейха, а с 1943 г. — заместитель статс-секретаря в министерстве экономики, намеревались по окончании войны переломить подобную тенденцию с помощью целенаправленной политики развития среднего класса и разукрупнения концернов. По мнению ревнителей нацистских экономических идеалов, дело зашло слишком далеко.
