Агрессивное боевое настроение исчезло только во второй половине войны, когда ковровые бомбардировки союзников вызвали у немцев вместо ожидаемого протеста против режима стремление держаться до конца с упорством отчаяния; под командованием «гениального полководца Адольфа Гитлера» нежеланная война быстро превратилась в национальную задачу, которую признавали таковой и буржуазия, и самые широкие круги рабочего класса. Большинство немцев идентифицировало себя с гитлеровской войной, причем цели ее поначалу формулировались довольно смутно — и делалось это намеренно, как признался однажды Геббельс: «У национал-социализма никогда не было своего учения в том смысле, что он не занимался разъяснением отдельных подробностей и проблем. Он стремился к власти… Если сегодня кто-нибудь спросит, как мы представляем себе новую Европу, мы вынуждены будем сказать, что не знаем. Конечно, кое-какие идеи у нас есть. Но если облечь их в слова, это немедленно создаст нам врагов и умножит сопротивление… Сегодня мы говорим: “жизненное пространство”. Каждый волен думать об этом, что хочет. А мы в свое время будем знать, чего мы хотим»[167].
Все более заметная готовность работать для победы и идти ради нее на определенные жертвы не в последнюю очередь свидетельствовала о том, что национал-социалисты на «внутреннем фронте» сумели пробудить немало социальных и общественно-политических надежд, отодвинув их осуществление на то время, когда война будет выиграна. Речь шла не столько о каких-то конкретных обещаниях отдельным группам или всему «народному сообществу» в целом, сколько о способности создать особый социально-политический настрой — состояние ожидания, жажду какого-то прорыва. Среди часто соперничавших друг с другом административных элит Третьего рейха, особенно в несметной армии политических руководителей, подобное стремление к переменам нашло своих поборников и пропагандистов. Разумеется, эта социал-реформистская атмосфера отчасти была обязана своим возникновением ограниченности свободы действий режима даже на этапе военных и политических «блицкригов» и, по крайней мере в некотором отношении, являлась следствием его тактических уступок. Но одновременно она служила признаком реальных и серьезных притязаний на создание новых социально-политических форм, в которых вырисовывались контуры нацистского послевоенного порядка.
Последнее особенно относится к плану «социальной работы среди немецкого народа», который предложил общественности осенью 1940 г. руководитель НТФ Роберт Лей[168]. Свое назначение 15 ноября на пост рейхскомиссара по вопросам социального жилищного строительства, до тех пор совершенно заброшенного, Лей расценил как общее задание приступить к реализации амбициозных проектов. Фюрер желает, велел он объявить своим заместителям, «чтобы победа сделала лучше жизнь каждого немца». В этой связи ставилось «пять больших задач, известных под следующими наименованиями: 1. пенсионное обеспечение; 2. здравоохранение, а также организация досуга и отдыха; 3. регулирование зарплаты в пределах рейха; 4. профессиональное обучение; 5. программа социального жилищного строительства»[169].
В последующие месяцы Лей поручил специалистам из Института труда НТФ разработать практически всестороннюю социально-политическую программу на послевоенный период. Несомненно, властолюбивый руководитель НТФ думал при этом и о расширении своих полномочий, о превращении Трудового фронта в высшую, обладающую универсальной компетенцией инстанцию во всей сфере социальной политики. Но наряду с этим им руководила подлинная социально-политическая необходимость, которая очень похоже проявлялась в других индустриальных государствах. Например, от британского плана Бевериджа «социальная работа» Лея отличалась разве что определением тех полей, которые предполагалось возделывать в рамках расширенной государственной социальной политики; эта разница являлась прежде всего результатом (расово-реологического радикализма национал-социалистического проекта.
Разработанные Институтом труда планы единого пенсионного обеспечения по старости и здравоохранения уже осенью 1940 г. приняли вид законопроекта. Независимо от того, «какие марки были наклеены в мрачном прошлом», как выразился Лей в характерной статье для газеты «Ангриф» (подзаголовком «Государственный социализм прокладывает себе дорогу»), в будущем все «подданные рейха немецкой и родственной немецкой крови» должны получать государственную пенсию. Мало того, что ликвидировалось разграничение между пенсионным обеспечением рабочих и служащих и устанавливалась гарантированная базовая пенсия: в развитие уже принятых в 1937–1938 гг. законов планировалось превращение системы социального обеспечения в общенародную. «Социальное обеспечение немецкого народа», по мнению экспертов, легитимировалось «идеей народного сообщества», а также принципом «договора между поколениями»: «если трудящиеся выделят часть своих трудовых доходов соотечественникам, которые уже отдали свои силы на службу сообществу», это будет справедливо. Здесь уже содержался намек на то, что недвусмысленно формулировалось в другом месте: рассчитывать на пенсию в старости может только тот, кто всегда выполнял свои «трудовые обязанности» и работал «безусловно на благо нации», то есть не «враждебный народу» или «асоциальный» элемент. Тем самым подрывался принцип равноправия и правовой гарантии в пенсионном обеспечении и пенсия по старости превращалась в инструмент социального дисциплинирования и претворения в жизнь жесткой идеологии трудовой эффективности.
Биологистскими идеями производительности был проникнут и принадлежавший НТФ проект реформы здравоохранения. «Если когда-нибудь у нас будет такое здравоохранение, мы станем самым здоровым и производительным народом Земли», — провозглашал Лей в декабре 1940 г., выступая перед партийными функционерами. Красноречивое, с нотками в духе классовой борьбы, требование открывать санатории и курорты в рамках «системы организованного отдыха» преследовало ясную цель: «Нужно каждые четыре-пять лет поправлять здоровье каждого немца с помощью системы организованного отдыха; как периодически перебирают мотор, так нужно периодически “перебирать” человека и путем профилактики поддерживать его в здоровом состоянии». Руководитель Трудового фронта соглашался с главным врачом рейха Леонардо Конти, что между политикой «регулирования здоровья» и «трудового использования» существует тесная взаимосвязь. Правда, выдвинутая НТФ идея создания сети семейных врачей («Защита немецкого народа»), в рамках которой врач должен получать предварительный гонорар не за отдельные виды работы, а за медицинское обслуживание и наблюдение целых семей, противоречила интересам врачебного сословия.
Амбиции Лея в сфере здравоохранения в целом принесли ему еще меньше успеха, чем предложения по реформированию пенсионного обеспечения, в том числе и потому, что в этой области у него был серьезный конкурент — руководитель «Национал-социалистической народной благотворительности» Эрих Хильгенфельдт. Последний уже в 1934 г. успешно разработал имеющую, по мнению Гитлера, важное значение с точки зрения демографической политики социальную программу «помощи матери и ребенку», которой ни Лей, ни Конти не могли ничего противопоставить. Лей временно отступил, он знал «принцип фюрера: если у кого-то появилась мысль и он с ней выступил, то ее практическое воплощение остается за ним и его организацией».
В целом интенсивные дебаты в течение нескольких месяцев после кампании против Франции конкретных результатов не принесли. Ни планы в области пенсионного обеспечения и здравоохранения, ни предложения по коренному переустройству системы оплаты труда с целью строго ориентировать ее на результат, ни проекты Лея в области социального жилищного строительства, соответствующего демографической политике, не воплотились в жизнь. Однако прояснилось, какое направление примет социально-политическое развитие в будущем. И стало очевидно, что Немецкому трудовому фронту после войны будет принадлежать важная роль в сглаживании социально-классовых различий, еще существующих в расово однородном «народном сообществе».
