Нож улыбнулся в ответ, но ничего не ответил. Андрей же продолжал.

– Prosecutor veritas был не на меня. А был заказан, чтобы уничтожить мою теперешнюю страсть. Я не мог этого допустить, поэтому мне пришлось делать транспонированного доппеля, то есть раздваивать ее, а не себя. Если бы это не сработало, мне бы было очень приятно наблюдать казнь Вороновых. Поэтому я дал ход делу. Все же увечия мне пришлось нанести себе самостоятельно, чтобы было ощущение, что я дрался и победил. Как я понимаю, Северин услышал, о чем щебечут птицы, – подросток кивнул, – и если бы Вера спросила их о цели чар, всем бы стало неловко. Поэтому они сейчас ничего не смогут сказать. Они – птицы в лесу. Прокляты, безусловно, но живые.

– Там есть кому о них позаботиться. – сказал Северин.

– Ты о нем? – показал Нож на окно. – Вряд ли он будет этим заниматься.

– Не хотите "Песню храбрых"? – вдруг сказал Андрей.

Майский отвернулся от окна.

– Нашему Дому нельзя зелья.

– Он что, никогда не видел, как ты это делаешь? – поднял оттенок брови Нож.

– Я, конечно, знала, что верность – проклятие наших мужчин. – Аделаида смотрела на племянника, но рука ее белым призраком лежала на черном плаще мага смерти. – Но Андрей всего навсего твой учитель. Да, ты живешь у него. Да, ты ешь с ним за одним столом. Ты даже сжег его заживо и приготовил ему сотэ из поверженного врага. Но я так надеялась, что ты на самом деле свободен и предан ему, потому что он делится с тобой "Песней храбрых". – она схватила молодые впалые щеки мага смерти. – Потому что Мечника удержит на орбите только зависимость…

– И твои успехи в учебе, Северин. – сказал Нож. – Мы тоже считали, что вы мухлюете.

– Что-то я ничего не понимаю. – честно признался волшебник, смотря на Андрея.

Андрей усмехнулся, его черное острое плечо мягко выплыло из под звенящих браслетов Аделаиды, и скрылось в лаборатории, откуда он вернулся уже с мелкой кроваво-красной ампулой. Маг смерти занял место в глубоком кресле напротив окна.

– Ты читал про концепцию разделения, Северин?

– Устаревшая, мифологическая. Хороша, как сказка на ночь.

– Устаревшая, не устаревшая, но гипотезы делятся на те, что хорошо и плохо описывают явления. – пальцы его крутили ампулу. – Если прямо и глупо смотреть на концепцию разделения, то, действительно, позор: нас раскидали поганой метлой по разным углам, сделали тебе желудок из бумаги, а мне кости, ломкие, как сахар. Есть, конечно, и плюсы: я выгляжу моложе Ножа, хотя это я учил его курить, а магов изобилия нельзя расстрелять, но мораль в том, что все стоят на своем, в своем красном углу. – рука Аделаиды распустила ему волосы и разворошила их, словно черный океан. – Но с если рассматривать концепцию разделения в обратную сторону, то получается, что отнятые у нас возможности возвращаются, если – он подмигнул ведьме. – объединять усилия.

Ампула лишилась колпачка, Северин проводил острый стеклянный край взглядом, пока бледный профиль мага смерти обратился вверх всей своей географией. Прислонив к краснеющим с каждым глотком губам блестящий пузырек, Андрей зажмурился. Все, как обычно. Маг отставил пустую ампулу на стол, расслабленно погрузился в мягкую тьму кресла. На одном дыхании произнес.

– Vesuvius…

И в эту секунду веки его исчезли. Тело его, и без того расслабленное, расплылось опиумным сном, поползли в бок щиколотки ботинок и грузилами на дно пошла вниз белизна рук. Из его темных глазниц и узких ноздрей валил к потолку буро-красный дым. Аделаида, блестящая, как звезда, втягивала мрак Везувия через быстро краснеющую сигарету.

Холодный свет в раме окна, в нем две одинаковые худые спины. Та, что старше, накренилась плечами, голова с русой соломой легла на родное плечо.

Евгений распахнул дверь нулевой комнаты, в холле сразу зажегся свет. Он ожидал увидеть, и он увидел. Двери хранилища бумажных данных были открыты: из них по полу стелились Мандельбротовы множества, выложенные из пылинок и мелкого мусора. Компьютер Лидии показывал синий экран смерти, кофемашина, настрадавшись, лежала на полу в луже коричневой воды, лампы мигали азбукой морзе слово “лох”, вендинговый автомат снова показывал красную лампочку и был готов выстрелить банкой колы в первого, кто спросит у него: “как дела?”

Евгений обреченно кивнул. Был у этого дела один виновник и одна причина. Виновником была Жанна, да, та самая, круглощекая, пышная, как куст астильбы, совершенно не за что считающаяся светлой колдуньей, ведь роль ее заключалась только в том, чтобы превращать все вокруг себя в хаос. Ее хранилище бумажных данных, давно оцифрованных, было реликтом. Будь воля Евгения, ее кабинет бы давно снесли, бумагу заперли в архив, а смутьянку уволили, потому что каждую ночь силы ее вырывались из хранилища и обращали в хаос все вокруг.

Была на эту беду единственная управа. Волшебник взял в руки фен жены и уделил внимание каждому хаотизированному прибору. Направленный поток воздуха принимал на себя чары Жанны и отклонялся, завихрялся, вырисовывал внезапные зигзаги, возвращая предметы в их законное, рабочее состояние. Состояние, в котором они возвращались под его контроль. А ведь она могла бы этого не делать. Запирать двери, например. Не заставлять его прибирать за ней почти каждый день уже почти год…

За ночь следы погони Веры Павловны за Майским рассеялись, как не бывало. Вендинговый автомат пришел в себя, замигал зеленой лампочкой. Лифт: электродвигатель качнул барабан, кабина пошла по рельсам вниз. Идеальные весы, положение которых диктует электричество.

Евгений подошел ко входу в лабиринт. Все его прекрасно перепутанное множество загорелось теплым светом ламп накаливания, он был в каждой лампочке, ее желтой ниточкой, один в сотне мест одновременно, был картиной и бюстом генерала под ней, кусочком паркета и неровностью на стене, а потом он вдохнул глубже и оказался еще дальше: электрические лампы за витражами Суда Правды, миллионы цветов, игры бликов и пустота. Ни одного человека. Все исправно. В такие моменты он ощущал себя духом этого места. Все было ему ясно и все его радовало. Вдруг, дернулась вниз чаша весов, полез вниз противовес. Евгений сразу в часах: что-то рановато. И сразу в двигателе на чердаке: поднимает полтора центнера. Может Дмитрий Дмитриевич? Жаль, что сам лифт закрыт клеткой Фарадея. Не подглядеть. Двери открылись, он побежал.

– Ни с места! – прозвучал его низкий голос вместе с эхом из динамиков. Весьма устрашающе. – Вы находитесь на территории охраняемого объекта! Я вынужден задержать вас!

Но по мере того, сколько деталей замечали его глаза, пока он безапелляционно бросал эти слова, пыл его, совершенно справедливый, сменился неуверенностью, а затем и полным отчаянием.

Вера Павловна, мозг всегда подмечает знакомые лица быстрее, стремилась согнуться вдвое. Ее колени были все в черной комковатой грязи, а прозрачные колготки изорваны от бедер до самых пят. Нос у нее был разбит, и если лицо она вытерла рукавом рубашки, то сами ноздри внутри были пурпурно-черные, ее завсегдатаи солнечные очки были лишены левой линзы, а правая присутствовала лишь на треть.

Спутник Веры Павловны пытался держать ее ровно и был одет гораздо приличнее, в утепленный милитари, грязными были только его ботинки, а за плечом у него лаконично торчало двойное дуло охотничьего ружья.

Когда Евгений закончил говорить, мужчина со спокойствием, достойным самой холодной жабы, вышел из лифта, Вера Павловна еле перебирала ноги-ходули, держась за неизвестного, и скорее полуползла за ним.

Текст предоставлен ООО «Литрес».