– Ясно. После этого вы что сделали?

– Доложил все как есть Дмитрию Дмитриевичу через Ульяну Игоревну, ведь на порог меня не пустили, и поехал домой, убежденный в гибели Андрея, но нашел его на полу прихожей с трупом настоящего преследователя в руках.

– Спасибо. Теперь, я думаю, нам всем интересно знать, как Человечину удался этот фокус. Подойди и встань на печать, Андрей.

Маг смерти потрепал ученика по плечу, пока выходил, как всегда со своим раскладным креслом, разложил его в границах печати и сел, вытянув ноги.

– Вижу, верен ты только своим привычкам, насекомое.

– О да, Светлейшая Судья.

Женщина выпила снова.

– Что-то ты помолодел.

– Меня сжег мой ученик. Спасибо ему за это.

– Итак, Prosecutor veritas разорван надвое и обжарен да хрустящей корочки в розмарином и укропом. Не хватает передней конечности, левой доли печени, части сердца и двух пар глаз…

– Все, что вы назвали, кроме разорван надвое, не моя заслуга.

– А чья же?

– Того, кто готовил мне моего поверженного врага. – Андрей повернул лицо к ученику. – паштет был с железным привкусом.

В ответ на это поднялся Нож.

– По нашим традициям, ты должен был сожрать его целиком и сырым!

Вслед за ним поднялся Северин, обеими руками потянув вниз родные костлявые плечи.

– Пап, я так ему и сказал, не поверишь…

Вера Павловна подперла рукой голову.

– Обожаю потомственных темных магов. – сказала она едко. – “Целиком и сырым”. Должна напомнить, на дворе двадцать первый век.

Нож повернул к ней ромб своего лица.

– Не важно, какой век. Важно, чье время. И оно наше. А “Светлейшая Судья” – это просто означающее, которого нет, когда ты поднимаешь свою костлявую задницу с этого высокого стула.

– И сын безумия будет мне говорить, что я костлявая? – улыбнулась он.

– А мне не трудно. Я объясню. Делай эту свою – пальцы его погладили воздух – работу, а потом приходи в гости.

– Лучше пригласи меня на свое сорокалетние, Мечник.

“Оу” – скривилась вся темная сторона, за исключением, разве что, самого говорившего.

– Да пожалуйста. – ответил Нож и сел.

– Вы закончили ваш кулинарный диспут?

Нож сузил глаза.

– Увы нет.

Маг смерти посмотрел на него.

– О нет. Я знаю, что ты скажешь…

– Как по мне, Андрей настолько погряз в своем опыте, который только и можно назвать, что гламурным, что совершенно забыл о потребности Мечников Севера в человечине! Какого могущества ты хочешь моему сыну, если он до сих пор не одержал победу над волшебником и не съел его?

– Он ел плоды глазного дерева! Тело мертвеца неприкосновенно. Чего ты еще хочешь? – защищался Андрей.

– Я хочу, чтобы ты исполнял обязанности согласно уговору!

– Так вот я это и делаю, черт возьми!

Северин втянул голову в плечи.

– Народ, может, не здесь? В Черном решим по-тихому, вот зачем это сейчас?

– Да нет, – сказал Нож, обращаясь уже к судье, – тут как раз самое место: нам нужна справедливость!

Вера Павловна закатила глаза.

– Кто будет медиатором от темной стороны?

– Я. – поднялась Аделаида, поблескивая всем золотом на голове и теле.

– Помните, что вы не должны быть ангажированы тесным родством или иными связями с участниками спора?

– О да. – Аделаида указала сначала на Северина, потом на Андрея, а потом на брата. – Мой родственник, мой любовник, мой родственник и любовник соответственно. – Вера Павловна сделала глубокий вдох, но ей не дали вставить слово. – Я ангажирована и субъективна настолько, насколько это в принципе возможно, но из-за того, что я пристрастна ко всем троим одинаково, я уверяю светлейший суд, что я, как никто в этой комнате, желаю справедливости. Потому что только справедливость помирит троих, всегда привыкших быть в фаворе, всегда привыкших к тому, что чаша весов склоняется к ним из-за их умения покорно покорить. Только тем, чья ловкость в хитрости равна, поможет истина.

– И как у вас хватает сил любить такое количество людей?

– Как и у вас, Светлейшая Судья, в моем сердце четыре камеры.

– Надо же. Полноценная кутузка. Как ваш муж относится к такому соседству?

– Что вы, госпожа судья! – махнула рукой ведьма. – Я амнистировала этого добряка, как только он научился говорить “нет”! Его камеру занимает София-доченька. Желаете прийти к нам в гости и убедиться в благополучии нашей семьи?

– Спасибо, обойдусь.

– Может, уже дадите мне колоду? – протянула руку Аделаида. Судья бросила с кафедры вниз бархатный мешок, ведьма тут же его поймала. Внутри была колода карт, рубашка которых была абсолютно черной за исключением тонкой золотой каймы. Женщина многовенно перетасовала ее и вручила племяннику. Северин достал перевернутую колесницу. Нож понимающе кивнул, Андрей цыкнул зубом.

– Слушайте меня, – сказала Аделаида, забирая у племянника колоду, – этот мальчик – Порше в лучах заката, и все ваши попытки на ходу поставить ему автозвук могут в один день привести к тому, что эта машина разлетится в кровавый фарш, и вы оба будете рыдать на моей кухне, как когда ему в пять лет впервые взорвало желудок. И напомню, что отпаивала его с ложки я, а не кто-то из вас! Так что притворились мертвыми, как я это люблю, а ты, Северин, приезжай на каникулы: Сонечкой сладко дунете, поноете друг другу о вашей подростковой тоске типа троек по математике. Понял меня, красавчик?

Северин молча скрутил из пальцев сердечко.

– Она когда-нибудь замолчит? – тихо спросил Мороз.

– Аделаида Скандерна, Мечник Севера! – прервала ее Вера Павловна. – Я сейчас правильно понимаю, что вы каннабис детям предлагаете? Постеснялись бы суда. Штраф триста тысяч. Шестьдесят дней на оплату.

– Я толковала карту!

– Впредь будьте осторожнее в толкованиях. Следующее обвинение грозит более жесткими санкциями.

– Отрубите мне голову? – усмехнулась ведьма.

– Возможно. – ответила Вера Павловна. – Завершайте спор и садитесь на места.

Все четверо обменялись рукопожатиями и вернули колоду.

В центре внимания снова оказался Андрей.

– Рассказывай.

– Что?

– Как?

– Что как?

Судья снова выпила. Дмитрий Дмитриевич неуютно поежился и подался вперед.

– Как ты, Человечкин, замочили эту тварь?

Андрей сложил белые пальцы в замок.

– Итак, если начинать прямо сначала, то вам, наверное известно, что язык, каким бы он ни был: mon adoré[2] французским, повсеместным английским или вечной латынью, как инструмент, он не является идеальным средством донесения информации. Многие вещи, которые мы чувствуем, мы не можем выразить словами. – он повернул лицо к светлой стороне, разумеется, встретился со распахнутыми глазами волшебницы. – Нам остается только смириться с тем, что все красноречие чувств сокрыто в нашем молчании.

– Мне кажется, ты начал очень издалека, Человечкин. – пробасила судья.

Он тут же обратил на нее взгляд.

– Язык несовершенен, не совершенно никакое, сделанное посредством его, заклятие, и ни одно изображение заклятия, в связи с этим, не безупречно. Я убил настоящего преследователя не потому что я как-то особенно силен, а потому что я хитер, как дьявол. Он сам разорвал себя надвое!

Женщина выпила.

– Как же ты его заставил?

– Нет ничего проще: преследователь функционально бессмертнен, поскольку он – воплощение одного единственного желания. Догнать одну только цель и убить ее. Все его существование – это достижение этой цели. Он не мыслит, не чувствует, он просто гонится.

– Я все это знаю, Человечкин!

– А что будет, если у него вдруг появится вторая цель? Точь-в-точь первая?

– Преследователь не ведется на муляжи.

– А я говорю не о симуляции. Я говорю о доппеле. Полноценном существовании в двух местах одновременно.

– То есть ты просто разбежался? – усмехнулась Вера Павловна.

Андрей поднялся из кресла.

– Конечно.

– Он не в печати! – громогласно заявил Мороз.