— Хорошо, — тяжко вздохнул Норд, скидывая с головы капюшон и щуря подслеповатые глаза. Его тонкие, как палки, изрезанные венами руки тоже подрагивали, и он спускался с лошади медленно, скрипя суставами и охая от боли.

— Привал устроим не здесь, а в овраге, что в нескольких сотнях шагов отсюда, — сказал Норд, а мы с Форгом лишь молча повиновались. На споры и разговоры сил не хватало, так вымотал нас этот долгий путь. И только чуть позже я догадалась, что Норд знал здешние места.

«Это что же получается, старый прохвост бывал в Запретном лесу и не раз? Так, вот откуда у него полный погреб ароматного варенья и ряд пузатых банок — замаринованных грибов. А мне врал, что в холмах насобирал! Да, разве ж грибы там растут?»

Я поймала взгляд старика и покачала головой, а Норд усмехнулся, пряча хитринку в глазах за седыми насупленными бровями. Он всегда смотрел сурово, а все равно говорил ласково.

Форг так умаялся, что его шатало. Ноги парнишки заплетались, голова свесилась на грудь, и я подозревала, что он повис на лошади и дремлет, умудряясь при этом шагать.

— Привал, — отдал Норд приказ, едва мы вышли на небольшую полянку, по краю которой тянулся глубокий страшный овраг, заваленный стволами елей. Вывороченные из земли корни, покрытые замшелым плющом, напомнили мне о том, что там могут прятаться хищные звери, и я опасливо жалась к деревьям, не решаясь ступить дальше.

— Пойдем, Розали, — ласково позвал меня Норд. — В овраге небольшой родник, и здесь обретается мелкое зверье, пригодное нам на ужин. Отдохнешь, выспишься, и пойдешь с мальцом на охоту.

— С этим? — фыркнула я, глядя на то, как Форг спит, уронив голову на согнутые колени. Он так и остался сидеть, привалившись спиной к толстому стволу елей, и я подозревала, что мы не добудимся его до самой ночи. — Уж лучше одной, дедушка.

Я всегда звала так Норда, а он потешался, что еще не так стар. Только вот изъеденное морщинами лицо и седые волосы, что перемежались проплешинами, говорили за Норда. Может, он чуть старше отца, но явно не молод.

— Распряги лошадей, а я наберу воды. Та, что во фляжках, нагрелась и противна на вкус.

Я кивнула, незаметно для Норда пиная Форга носком охотничьего ботинка. Несправедливо, что всю работу делаем мы со стариком, а этот прохвост дрыхнет, сладко посапывая. Только вот Форг лишь завалился на бок, подложив под щеку руки, сложенные ладошками друг к другу. И иголки ему не мешали, и корни деревьев, торчащие из земли, и насекомые, которые торопились доделать свои дела до холодов хмурого времени года.

— Людоволчнок! — обозвала я спящего Форга, распрягая и очищая лошадей. — Как же нужно устать, чтобы не боятся ничего и никого. То от каждого шороха вздрагивал, то безмятежно спит, позабыв об ужасах Запретного леса.

Я и дальше так ворчала, пока не пришел Норд с бурдюками, полными ледяной родниковой воды.

— Иди-ка умойся, Розали, — сурово сдвинул он брови. — И приведи себя в порядок. Негоже девушке расхаживать в подобном виде.

Я рассмеялась, приглаживая растрепавшиеся косы, из которых выбились пшеничные пряди, падая на лицо.

— Не сегодня, так завтра, нами закусят дикие звери, а вы, дедушка, печетесь о моем внешнем виде, — насмешливо произнесла я, но сразу примолкла, поймав суровый взгляд Норда.

— Дети, — покачал он головой. — В этих лесах водятся хищники пострашнее людоволков и у них человеческое лицо.

— Эльфы? — испуганно прошептала я, уронив кусок мыла, которое сунул мне Норд.

— Разбойники, — усмехнулся старик, покачав головой. — Поэтому далеко от оврага не отходи. Если ничего не поймаешь, поужинаем похлебкой, остатками хлеба и сыра. Нечего беду кликать, она и сама нас найдет.

— Какие же тут разбойники? — отчего-то шепотом говорила я, продолжая неловко оглядываться. Лес, как лес. Деревья стеной, овраг жутковатый, тишина безмолвная, только ели стонут и покачиваются от дуновения ветра. Благодать, если бы не страшные речи Норда.

— А ты думала, что ссыльные люди до степей доходят? Наивная! — горько сказал Норд, присаживаясь возле Форга и помогая тому поудобнее улечься на свернутых одеялах. — Никому наши поселенцы не нужны, вот и становятся они такими же дикими, как людоволки. Обретаются в лесах и охотятся за редкой наживой, подлавливая то заблудших путников, то коэнцев, переправляющихся по тракту.

— О каком тракте ты говоришь, дедушка? — задушенным голосом спросила я Норда, а он недовольно нахмурился, еле цедя слова.

— По тому самому, о котором знают лишь немногие. Запретный лес не так страшен, как о нем сочиняют, а все для того, чтобы поселенцев держать в суеверном страхе и не давать людям богатой наживы и возможности торговать с кочевниками степными. Коэнцы своим делиться не любят.

— Ах вот как, — сжала я кулаки, скрепя зубами. — Значит, жив Люциан, а вы до сих пор молчали. Видели, как я скучаю, и ничего не сказали мне?

Обида на Норда вспыхнула так ярко, что я сорвалась с места, подхватив лук и колчан со стрелами. Не пришла мне в голову мысль, что не мог старик знать о том, жив ли мой брат, либо мертв. Я злилась, и злость толкала меня подальше от этого места.

Норд ничего не сказал, не остановил меня, не двинулся, и я, подгоняемая злостью и обидой, ушла далеко от оврага, забредая в такие непролазные чащобы, откуда и не каждому медведю выбраться возможно. Только вот я ловкая и тонкая, как былинка, могу и по деревья прыгать, и по земле ползать, разве что летать еще не научилась. А ориентируюсь в лесу, благодаря дедушке, с легкостью людоволков.

— Какая тут охота, — ворчала я себе под нос, отодвигая от лица ветки высоченных кустарников. Я такие впервые в жизни видела. — Выйти бы на берег речки или на полянку какую.

Разговоры с собой позволяли мне немного отвлечься от горьких раздумий о Люциане. Он выжил. И раньше мое сердце чуяло, что брат не погиб в Запретном лесу, но теперь я точно знала, что Люциан где-то, да есть. Только вот какая судьба его настигла? Стал ли он разбойником или прибился к кочевникам, которые, оказывается, открыто торговали с коэнцами? Может, ушел с караваном в город и занялся любимым ремеслом?

Люциан заменил мне отца, когда я только схоронила единственного родного для меня человека в этом мире — деда. В кузнице жарко горел огонь, и я смотрела, как брат колдует над печью, поворачивая ко мне улыбчивое лицо и подмигивая черным глазом, как ворочает тяжелые мехи, как звонко стучит молотом о наковальню. Для меня Люциан стал примером для подражания, компасом в темной и беспросветной жизни в поселении.

Закрыв лицо грязными ладонями, так и не увидевшими мыла, я заплакала, жалея и себя, и брата, и всех тех беспомощных людей, которые вынуждены влачить жалкое существование рабов. И только резкий порыв ветра, бросивший мне в лицо охапку сухих листьев платана, заставил меня замолчать. Я шмыгнула носом и вдруг разом заледенела, чувствуя, как липкий страх пронзает позвоночник.

На открытое пространство леса вышла девушка, но по ее внешнему виду я сразу поняла, что она не принадлежит роду людскому. В длинных серебристых одеждах, таких прозрачных, что за ними я различила очертания хрупкой талии и округлой груди, с гладкими струящимися лунным светом волосами и бледной мертвенной кожей, эта девушка походила на призрака.

— Девочка, — сказала она со странным акцентов, искривив губы, словно слова давались ей с трудом. — Ты нашлась.

Я отрицательно покачала головой.

«Нет, нет! Я не находилась, это вовсе не я!» — хотелось мне крикнуть, но в горле разом пересохло. Я лишь нелепо елозила пятками по хвое и листьям, опираясь на руки и вжимаясь спиной в ствол старого платана.

— Древние говорили мне, что я обманула их, но я не врала, нимфетты не умеют врать, — продолжала со странным акцентом то ли шептать, то ли шипеть девушка, а у меня от ужаса навернулись на глаза слезы, голос, наконец, прорезался, и я завизжала так, что у самой в ушах зазвенело.

Резкий порыв ветра вздернул меня на ноги и сорвал с головы капюшон, и я глаза в глаза увидела свое собственное отражение. Как бы невероятно это не звучало, но девушка, что стояла напротив, походила на меня, как две капли воды, и только страх, что сковал все мое нутро, не позволил мне увидеть этого раньше.