Гора Одинокая тянулась чуть приплюснутой вершиной в небеса, и серые облака путались в ее косматых бровях, острых ребрах и отвесных зубастых ущельях, а я все смотрел и смотрел до рези в глазах, не мог отвести глаз от нее, потому что до сих пор всей душой стремился в поселение, в родной дом, в то место, где жила Алика.

— Люциан, — отвлек меня нежный голос сестры, которая рисовала карту на земле, нервно водя палкой из стороны в сторону. — Посмотри, правдоподобно получилось? Вот гора Одинокая, вот Смертельное ущелье и река, к которой мы стремимся, Запретный лес, покрывающий вот столько места, — Розали нарисовали большущий овал, — а что здесь?

Палка прочертила кривую линию, которая прошла через весь Запретный лес, и я напрягся, скосив взгляд на дорогу, которая широкой лентой вилась совсем недалеко от места нашей стоянки. Золотоносная жила, что соединяла степи и поселение людей, дорога, проложенная коэнцами и отвоеванная разбойниками. Правда, ненадолго, потому что на нашей стороне внезапность и неожиданность, а на их — сила.

— Тракт, к которому стремимся мы, — хмыкнул я, стараясь, чтобы голос не звучал низко и хрипло. Отвык я разговаривать за эти месяцы, да и не с кем тут больно поговорить-то. Карриен, и тот меня сторонится, считает опасным и не доверяет.

— Прямая дорога в степи, а жители деревни ничего о ней не знают! — воскликнула Розали, взмахнув руками, сердито переломила палку о коленку и кинула ее на землю, растоптав каблуками рисунок. Ее красивый пурпурный плащ, изодранный в нескольких местах, закрывал хрупкую фигурку с головы и до пят, но я все равно подивился худобе Розали. Как былинка, дунешь, и улетит.

Она и раньше отличалась ото всех нас тонкими чертами лица и сапфировыми глазами. Черноглазые и чернобровые, смуглолицые дети кузнеца, мы всегда славились своей силой, а тут дед возвращается с Розали. Мать и не признала ее поначалу, думала, что старик из ума совсем выжил, привел в дом найденыша из степей. Скандалила! Слезы лила!

А, ведь, и правда. Поставь Розали рядом со старшими сестрами, никто и не скажет, что родная кровь. Ее от нас совсем маленькую дед забрал, а вернул девчонкой-хворостинкой с соломенными волосами, как колосья из степи, и сапфировыми глазами, в которых разливалась таинственная холодность, и горел волшебный синий огонь. Мать совсем помешалась, всем в деревне говорила, что девчонка — не ее дочь.

— В семье как? — осмелился, наконец, задать я вопрос, и горло сжало спазмом, — все живы-здоровы?

Розали быстро кивнула, отчего ее непослушные пшеничные волосы упали на лицо, и мне пришлось протянуть руку и убрать невесомые пряди с высокого лба, открывая огромные сапфировые глаза, которые смотрели на меня с любовью и надеждой. Она всегда так смотрела, с того самого дня, как я первым сказал ей ласковое слово. Мы ведь, как только деда в землю опустили, совсем про Розали забыли, не до нее. У каждого в доме своя роль, места мало, а лишний рот — это новые заботы, которых и без того столько, что к вечеру спину ломит.

В кузнице огонь горит жарко, дел невпроворот, а тут еще и мелкую мне мать навязала, потому что не могла к ней привыкнуть, не верила, что Розали — это та самая девочка, которую она родила когда-то. Я знал, что мать у нас с придурью, но мелкую пожалел, улыбнулся ей по-доброму, на руки поднял, рассмешил. С того дня и повелось, куда я, туда и она. А потом девчонка осмелела, лук в руки взяла, тетиву натянула, стрелу выпустила и оказалось, что она — настоящая охотница. Вот кого нам дед вернул — кормилицу!

В груди больно кольнуло сердце, и я одернул руку от нежной кожи, сжав пальцы в кулак.

— Знала бы ты, — прошептал я, желая высказать все, что на сердце лежало, но Розали еще слишком юна, разве она поймет, каково мне?

Каждый день вспоминать родной дом, быть совсем недалеко и не иметь возможности увидеть мать, отца, сестер, проведать, передать весточку, что я жив и здоров. Но больше всего меня угнетало не это, а жалящие, как укусы, мысли о любимой, о той, что предала и растоптала наши чувства, о той, которая побоялась отца и в угоду ему растерзала мое сердце и уничтожила душу, об Алике.

— Все наладится, Люциан, — утешила меня Розали, прижавшись доверчиво к моей руке и смахнув набежавшие на глаза слезы. В ее хрустальной радужке отражалось безоблачное ясное небо, и я залюбовался красотой моей сестры. Ей нельзя оставаться среди разбойников — оголодавших и злых, но Карриен не отпустит их просто так.

А с раной в груди что я могу? Полуживой, почти убитый горем, ослепший от любви и потерявший способность здраво мыслить, я до сих пор видел во снах образ предательницы, ее улыбку, слышал нежный голос, чувствовал прикосновение сладких губ. Но Розали я в обиду не дам. Пусть Карриен сначала меня одолеет, а уж потом торжествует. Сила кузнеца против силы полукровки!

— Расскажи, как все случилось, — жестко сказал я, требовательно сжимая ладошку Розали. — Правду, мелкая.

Она быстро кивнула и огляделась, задержав взгляд на тощем вихрастом пареньке, что пришел с нею в наш лагерь. Щуплый мальчишка задиристо дергался всякий раз, когда к нему подходил Карриен, но я-то помнил, как полукровка умеет осаживать. На собственной спине прочувствовал удары его острых крыльев, которые умели наносить кровавые раны.

— Я на перевале охотилась, как раз домой собиралась, потому что, сам знаешь, в хмурое время быстро смеркается. Да, только, вдруг увидела темного эльфа, зависшего прямо в воздухе, — Розали прижала к глазам ладонь и быстро-быстро заморгала. — Несущие смерть, так мы их звали, помнишь?

Я кивнул, удивляясь ее словам.

— А Запретный лес славен на чудеса, — пробормотал я себе под нос, но Розали услышала, поддакнула и уныло потянула шнурок плаща, играя им, как котенок играет с клубком ниток. Тонкие пальчики перебирали витые нити, а розовые ноготки с черными полукружьями ногтей говорили о том, что сестра в лесу не первый день. Да и на лице следы от золы, а на плаще налипшие иголки.

— Бедная ты моя девочка, — сжал я ее плечико, нащупав тонкую ключицу.

«Всеотец, ведь совсем тощая, словно и не кормили ее дома!»

Розали снова обернулась, и Карриен словно почувствовал, шевельнул своими тяжелыми крыльями, оскалил рот в улыбке, от которой мы с сестрой лишь теснее прижались друг к другу. Я вырос в страхе и суеверии перед темными и порождениями их силы и мощи и до сих пор трепетал перед Карриеном, который жестко и беспощадно карал всякого, кто шел ему поперек. Боюсь, в лагере таковых не осталось.

— Этот — полукровка, — шепнул я сестре, заглядывая Розали в глаза и мягко улыбаясь. — Не знал, что в Зпретном лесу водятся и другие.

— И не только темные эльфы, — покачала она головой. — Мы и упыря видели, и…

Розали замялась, словно собиралась сказать еще что-то, но тряхнула головой, выдернула свою руку из моей и упрямо сдвинула брови, уверенными движениями заплетая русые пряди в толстую косу.

— Ты не поверишь, Люциан, но появление эльфа пробудило во мне столько злости, что я едва сдержалась, чтобы не убить коэна Ша. — Розали шмыгнула носом и заправила косу за воротник плаща. Она наморщила нос и смешно скривила губы, напоминая мне того капризного пухлощекого ребенка, из которого так быстро выросла, превратившись в юную и прекрасную девушку. — Я читала, что темные эльфы обладают даром эмпатии, но чтобы он на таком расстоянии смог управлять моими эмоциями. И не похоже было, что ему есть до меня хоть какое-то дело…

Розали размышляла вслух, и я дивился ее рассудительности. Когда только выросла, неужто я совершенно не заметил течения времени?

— Я бы не винил тебя за смерть коэна Ша, — ответил я сестре, снова забирая ее ладони. Слишком маленькие, хрупкие и нежные для того, чтобы зваться руками настоящей охотницы. И, тем не менее, Розали умела добывать и жирных уток, и упитанных вальдшнепов, и зазевавшихся фазанов. — Кровь коэнцев рано или поздно окропит землю деревни, и каждый из нас станцует вокруг погребального костра на их костях.