Впрочем, на последнем Лель никогда не настаивал.
– А Еремей? Как мы… как мы найдем его в этом месте? Откуда ты знаешь, что он все еще жив?
Тот едва сдержал нервный смешок. Кажется, с силой самовнушения у его спутника был некоторый перебор.
К счастью для того, вступать в очередной конфликт и переубеждать кого-то у Леля попросту не было сил. И если темная энергия все так же стройными потоками протекала у него перед глазами, позволяя определять дальнейшее направление, то его собственные, так называемые, божественные силы стремительно истощались, позволяя тяжелому смраду потихоньку оседать в легких, а склизкой траве с каждым разом все крепче оплетать касающиеся ее тонкие ноги.
– Просто знаю, – коротко ответил Лель, стараясь теперь ни на миг не отвлекаться от высматривания верного пути.
Подобный ответ вряд ли бы мог кого-то устроить, включая самого Леля, окажись тот на месте вопрошающего, однако же времени и сил становилось все меньше, тогда как оплетающая паутиной лес тьма даже не думала ослаблять напор, напротив, подступая лишь с большей мощью, почуяв возможность дожать свою строптивую добычу.
– Как ты вообще узнал про Еремея и ну…
Очевидно, намека, скрывавшегося в его первом ответе, Деян не понял или, по крайней мере, делал вид, что это так.
Лель издал мученический вздох, от которого у него самого защипало в легких.
«Дурак – человек! Разве твои внутренности сейчас не должны гореть словно куриная печень на сковороде? Так какого лешего ты, спрашивается, тратишь свои силы на то, чтобы задавать мне одни и те же вопросы дважды?! Что сейчас, что с ножом у горла – мои ответы одни и те же!»
Однако же рассудив, что его собственный голос был для Деяна куда безопаснее тех, что, наполняя заблудшие души лишь большим отчаянием беспрестанно завывали во тьме, Лель все же решил разбавить ранее прозвучавший ответ рядом подробностей:
– Как я и сказал… вокруг вас с Еремеем витает довольно много… чего-то вроде того же, что сейчас окружает и нас, только куда слабее и совсем невидимое глазу. Я ведь с дедом много больных повидал: у кого хворь была натуральная, а у кого и наветом вызванная…Так что распознавать такое немного поднаторел. Но ведь знаешь, мало ли от чего тьма в доме копится: умер кто недавно или может навь какая прибилась… Я тогда на матицу21 сразу глянул, поломана вдруг или еще чего, а там ни одного оберега. Я потом, впрочем, понял, что у вас их вообще нет. У вас так-то мало что осталось… как будто и не живет никто. Причем вещи то такие, словно оттуда все самое важное похватали, но я все думал: «Обереги то домашние зачем, если в избе еще вы с братом остались?». В общем много всего у меня сомнения вызывало, но как Еремея увидел, то многое на место встало и оставалось только наблюдать.
На мгновение Лель замолчал. Небольшой приукрашенный выдумкой и попытками звучать проще монолог дался ему на порядок сложнее, чем он сам того ожидал.
К сожалению, сказанного оказалось недостаточно.
– Его тогда лихорадило, да и сам ты слышал – хворый он. Может худой немного, но в целом…
– Я уже видел… такое. Оно не понятно может человеку не ведающему, но для того, кто знает заметно так, что и развидеть уже невозможно. Ты ведь и сам знаешь… его глаза… это не глаза человека хворого – это сгустки навсегда застывшей в его теле крови, что уже почернели от времени… Честно говоря, я вообще не уверен, что он до сих пор ими видит, скорее уж ориентируется на слух и прочее свойственное упырям, а на голос оборачивается больше по привычке. Местами его плоть размягчилась и, отделившись от костей, ходит под кожей ходуном, а где-то уже одеревенела, от чего ему и сложно ходить. Конечно, все это происходит гораздо медленнее, чем у обычного мертвеца, но тем не менее он гниет и это…
– Прекрати! – надрывно прикрикнул Деян, похоже, не в силах продолжать слушать. – Не говори про него… Это ведь от того, что не ест…
– Я всего лишь отвечаю на твой вопрос… – вздохнул Лель. – Если кого и винить в его нынешнем состоянии, то определенно не меня. Скажи на милость, как ты умудрился создать настолько хлипкого упыря? Как додумался до подобного? Коли брата души не жаль, неужто свой живот не мил? Кровь родная руки не жжет?
Деян поморщился.
– На первой неделе кота науськал могилу перепрыгнуть. На второй – окропил землю кровью… Не вставал он тогда, а я все звал, звал. А потом просыпаюсь ночью, смотрю – пьет Микуты, младшего нашего, кровь. Я и решил… что пусть… Это ж, выходит, что жизнь на жизнь, а он говорил, что коли кровью да плотью насытится, так и вовсе как новый станет…
Про то, чем кончилась история с ребенком Лель догадался уже тогда, когда увидел на матице свежевырезанное имя. Однако лишь сейчас ему удалось осознать самое главное – для того, чтобы разобраться в происходящем, все это время именно ему следовало задавать вопросы.
Лель резко остановился, едва не заставив споткнуться о себя в темноте не ожидавшего от него особого интереса мужчину.
– Как давно твой брат потерял способность говорить?
– Да вот с полмесяца как… Я однажды проснулся посередь ночи, а он сидит, хнычет, да в руках чего-то как кутенка качает. Вижу – плакать хочет, да не может, только глаза на меня поднял и смотрит, а потом показал язык в ладони… тот почти черный был… выпал наверное… – в голосе Деяна зазвучали ноты, свойственные лишь едва сдерживаемому плачу.
Лелю же было не до утешений.
– Он что-то говорил тебе о том, что с ним случилось? Почему он умер?
– Говорил – говорил, – Деян до сих пор был растерян от нахлынувших на него воспоминаний, тем не менее под напором спутника послушно силился складывать слова в предложения. – Он тогда утром овец пасти пошел. Сам видел, поле у леса для этого милое дело. Он часто ходил, да растяпа – засыпал, как только место для того удобное находил, под деревом там али хоть и посередь поля. Говорит, тогда к лесу-то и не успел подойти близко, да вдруг видит фигурка мелкая на самой опушке. Вначале решил – ребенок. Двигался, вроде как, на обе ноги прихрамывая. Одежды с лесом сливались – в общем не разобрать. Тот, однако ж, хоть и хромал, да то и дело к земле клонился, будто упасть норовил. А как его завидел, так и побежал. Еремей, говорил, окликнуть его хотел, да не смог тогда и слова сказать… Не ребенок то был, Миролад… У Еремея тогда сердце в пятки ушло, а сам он холодным потом с ног до головы облился – человек ему на встречу полз… Тот самый, которого я на поле с ним рядом нашел… Даже не полз, а на руках, кажись, шел… Ног у него уже тогда не было. Когда двигаться сообразил, обрубок этот уже в паре саженей36 был. Лицо грязнющее и глаз наполовину вытекший. Второго – не было вообще, на том месте лишь глазница разорванная – ну это я после и сам видел… Еремей значит рванул к деревне, да поздно уж было – обрубок ему в правую штанину пальцами своими вцепился, что не оторвать. Хрипел что-то, тянул вниз, будто по нему вскарабкаться пытался, а Еремей… он ведь такого страху в жизни не видывал, вот и отключился… Честно сказать, я сам не уверен, что со страху бы не обделался… Да только в себя придя он уж не оправился. Кошмары сниться стали. Скорее лучины38 погас: слег, а через неделю…
– А что хрипел тот калека он случаем не упоминал? Может сны какие рассказывал или еще чего? Припомни, мало ли, – Лель старался говорить как можно более спокойно, тогда как в его невидимых мужчине за плотной пеленой тьмы глазах все больше и больше разгорались нетерпение и надежда, – Быть может упоминал что-то, что нам природу твари лесной понять поможет?
В ответ Деян лишь беспомощно покачал головой.
– Я же говорю, хрипел, говорит, что-то. Там жуть такая – где тут услышать? Знать бы как ноги унести… и того не смог… Про сны вот тоже особо не говорил. Плакал тогда что младенец… бубнил. Хотя, как-то раз, сказал, собаки с цепи сорвались да погнали его через всю деревню в лес. Весь в поту холодном встал, видать бежал.
Едва успев договорить, Деян был резко отдернут в сторону – схвативший его за руку Лель уверено и, будто бы вновь наполнившись силами, двинулся в темноту.
