Не обошла болезнь стороной и доселе гораздый на разговоры язык – лишь мычал теперь Еремей, глаза свои огромные пуча, да вскрикивал изредка будто птица раненная.

Еще не муж, а столько горя пополам с братом испил. Теперь уж только о скорой смерти молить оставалось – ни на хлеб толком заработать, ни род продолжить – одно бренному телу мытарство.

Сочувственно люди на семью калеки поглядывали, да недолго это продлилось. Случилась в деревне новая напасть – повадился кто-то кур воровать, чего раньше практически не случалось.

Люди в лицо друг друга знали. И кто бы решился из-за кур отношения добрососедские портить? Не находились пропавшие ни в курятниках, ни на столах, оттого решили местные, что к ним напуганные новым леса хозяином лисы повадились.

Да только стоило им так подумать, как овец постигла та же судьба с тем лишь отличием, что туши их зверски разодранные никто и не думал прятать. Едва ли не каждые три дня находили люди тела их холодные да изнутри выеденные.

Залитая кровью молочно-белая шерсть и до той же белизны обглоданные кости не оставляли сомнений в том, что зверь лютый до деревни добрался.

Попрятался испуганный народ в избах. Те, кто похрабрее продолжали работать, но все же детей от избы ни на шаг не пускали.

Поползли по округе слухи, дескать, проклят мальчишка. Вернулся юнец не тем, кем был прежде – пожрало чудище неведомое вместо плоти душу младую, от того и не мог говорить он.

Все чаще местные стороной дом, что семья брата старшего с Еремеем делила обходили да взгляды недобрые в его сторону бросали.

«Мечется тело, к духу дороги не сыщет,» – приговаривали старожилы. – «коли оставить как есть, и нас за собой утащит».

Старейшина те слухи стоически игнорировал, будто и не было их вовсе. Однако с каждым днем принятое им изначально решение переждать напасть взаперти становилось все менее и менее осуществимым, а потому решено было снарядить на поиски чудища лучших охотников, что вообще были в деревне.

Вошедшие третьего дня в лес охотники, коими были трое мужей, способные повалить если на то была надобность и медведя, уже предсказуемо не вернулись. Всех зверь пожрал.

***

– Ни косточки не оставил, – прикрывая рот ладонью, будто бы в гуле голосов его собственный мог прозвучать как-то особенно громко, прошептал соседу стоящий в толпе юноша, тут же получив откуда-то спереди тычок локтем под ребра и последовавший за ним неодобрительный взгляд холодных серо-голубых глаз, сравнимый по силе хлесткости с хорошей оплеухой.

Юноша было шарахнулся в сторону от неприветливого незнакомца, которого явно не встречал среди местных ранее, однако подпирающие его со всех сторон люди не позволили ему сделать ни шага.

Случайный собеседник, будто бы не обратив внимания на его неловкие телодвижения, придал лицу задумчивое выражение, после чего не менее задумчиво уточнил: «Прямо ни одной?».

«Это же просто выражение такое!» – хотел было возразить юноша, но едва открыв рот был прерван целым ворохом вопросов.

– Скажи-ка мне, брат, от чего все так уверены, что тех людей уже и в живых нет? Как скоро зверь вам лично объедки приволок? – в его голосе звучал неподдельный интерес, а лицо приобрело выражение свойственное любопытному дитяте, в очередной раз требующему от родителей ответа от чего трава должна быть именно зеленой, а не, например, красной или наконец попросту белой. – Быть может они вас здесь ему на съедение оставили, а сами деру дали? В конце концов, коли зверь тот уж и в деревню наведывался, стало быть, где-то у самой опушки сидит. Неужели никто чудище этакое не заприметил? Кто-нибудь вообще знает, что это за зверь?

Незнакомец смотрел на него широко раскрытыми глазами будто бы искренне надеялся на то, что тот сможет пролить свет правды на происходящее.

– Да будет тебе… – неловко застыдившись собственной неосведомленности начал он, – я-то тут вообще сбоку припека¹².

От необходимости дальнейших объяснений его избавило раздавшееся звучным басом из толпы:

– А чего мы все лесом, да лесом?¹

Старейшина не уловил или намеренно проигнорировал заключенную в вопросе насмешку над его пламенными речами:

– А как еще-то, коли не через лес? Сами знаете, по-иному к соседям не пробраться – откуда ни зайди, всяко придется сквозь чащу пройти. Кроме того, раз уж нам входа нет, то им, стало быть, нету выхода! Неизвестно заметили ли другие и живы ли те, да только не ведома нам зверя того природа, не ясны его повадки: покинет ли чудище лес как пришло али не успокоится, пока не издохнет. Есть запасы у нас, но насколько их хватит? Коли зверь не пожрет, так от голода перемрем? Новую землю, одни боги знают, сколько искать придется, а возделывать сколько – страх берет…

– Так разве мало мы почестей богам вознесли?! – послышался уже более возмущенный крик. – Чем прогневали так, что те изжить нас решили?! А коли довольны всем, то пускай они за нас и поратуют!

Старый, по довольно забавному, с точки зрения некоторых, стечению обстоятельств, заметно расщепился от дождей, что так обильно поливали земли все прошлое лето, едва не уничтожив большую часть посевов.

Собравшийся было с новым запалом продолжить свою вдохновенную речь старик, лишь беспомощно, развел руками. Очевидно, выпущенные подобно метким стрелам слова достигли своей цели.

– А то и не зверь вовсе! – раздался уверенный голос женщины, чье пышущее румянцем лицо выдавало ее бойкую натуру. – Уже все в деревне говорят – Леший то, а не зверь! Разгневалась на нас нечистая, а мы все богов умаслить пытаемся! – она закрутила головой, будто бы ища поддержку среди присутствующих.

– Дурь ты, Руженка, несешь! Дурь! – разгневался стоящий недалеко от нее мужик. – Чернобог нечистой заправляет, он над Лешим вес имеет – всех равно чествовать надо! Мы дичи тем летом сверх меры словили – ее и подносить нужно!

– Было бы что подносить! – возразил один из оставшихся в деревне, сославшись на недостаток навыков, охотник. – Пара зайцев – велика потеря твоему Лешему? И не ты ли у меня лично ту пару покупал?!

– Леший он лес охраняет – а лес – то деревья, – со знанием дела проговорил невысокий рябой мужичок. – Гневается, видать, что соседи наши земли отщипнули, разрешения его не спросив.

– Давно говорил – ушли, скатертью дорога! Не наша чаша, не нам ее и пить!¹³ – поддержал его другой.

– Да разве так можно, отец? – возразил муж помоложе. – Не чужие же люди – как бросить? Да и не леший то вовсе – мавки на дно людей тянут, точно говорю. Сам, бывало, у озерца посидеть думал…

Идеи и предположения собравшихся сменяли друг друга, приобретая все больший мистицизм и становясь все более конкретными в описаниях никому ранее не ведомых подробностей того куда, как и почему пропадали соплеменники и скот, когда из толпы раздалось то, что давно вертелось на языке у многих, однако до сих пор не было никем озвучено. Говорившей была старая повитуха, что пользовалась у особенным уважением как среди местных, так и в соседних деревнях.

– Аваров земля наша не приняла, да мальчишку за то в дань потребовала. Мертв чужеземец, а дань все не плочена, вот и беды начало. Коль отдадим лесу то, чего просит – смилостивится земля, а не отдадим – так все сгинем. Али не слышали? Богам и крепость похоронить, что порог перейти, думаете нами побрезгуют?

– Равно уже не жилец Еремей, – неловко согласилась стоящая ближе всех девушка, нервно перебиравшая до сих пор в руках собственную уже порядком потрепанную косу, да тут же отвела глаза.

«Не мое это дело», – решил для себя белокурый юноша, отделившийся в разгар спора от толпы. Задав ранее множество вопросов, на которые так и не получил ответа, а после застав перебранку местных, он потерял к делу какой-либо интерес.

В его теперь куда больше напоминавших сизый дым глазах плескалась бесконечная усталость. Оказавшись после долгого пути в этой деревушке, он никак не ожидал наткнуться на стихийное собрание и уж тем более не рассчитывал стать свидетелем обсуждения чего-то вроде человеческих жертвоприношений лесу, Лешему, Чернобогу… Честно говоря, он уже запутался кому конкретно предназначалась жертва.