Достаточно было Габриэлле распахнуть халат в бассейне, впервые обнажив свое полностью голое тело, чтобы я понял, что ни за что на свете не позволю ей снова войти в бассейн в одежде. К черту все, даже если, это означало бы выколоть некоторым глаза, даже если бы они случайно увидели то, что не должны были видеть.

Я запретил ей носить трусики в доме, потому что хотел иметь свободный доступ к ее сладкой киске в любое время суток, неважно, было ли у меня всего пять свободных минут или несколько часов.

Ее послушание заставляло меня приходить домой при любой возможности, даже если речь шла о том, чтобы заставить Габриэллу кончить на мой язык посреди дня или просто почувствовать, как ее набухший клитор пульсирует на моей ладони, когда я проникаю пальцами глубоко в нее, где всегда влажно для меня.

Два дня назад я вставил ей анальную пробку в задницу, готовясь трахать ее задницу. Это не было испытанием, потому что с той первой ночи, после вендеммии, Габриэлла всегда была готова ко всему, чему я хотел подвергнуть ее тело.

Испытание заключалось в том, что она должна была приходить и просить меня вставить ей ею в задницу каждый вечер в девять вечера, независимо от того, в какой части дома я находился или что делал. Если только мы не лежали вместе в моей постели, она должна была приходить ко мне, принося свой подарок, и перед сном, независимо от того, насколько она измотана, просить меня вынуть ее.

Именно так я оказался с лицом между ее ног вчера вечером, после того как совершенно красная Габриэлла прервала наш с Дарио разговор в этом самом кабинете почти бесшумным стуком в дверь, словно намереваясь, чтобы ее не услышали.

Я не случайно был не один, я просто хотел узнать, хватит ли у нее смелости прервать то, что она, вероятно, считала встречей, чтобы подчиниться абсурдному приказу попросить меня в заранее оговоренное время вставить пробку в ее анус.

Я отпустил Дарио, как только раздался едва слышный стук, и когда Габриэлла вошла в мою комнату, я едва успел поместить драгоценность в ее попку, прежде чем утонул в ее складках. Все, что связано с девочкой, приводит меня в полное равновесие, и с каждым днем я все больше наслаждаюсь этим ощущением, вместо того чтобы раздражаться от него.

— Может, нам стоит съездить в Бразилию, — предлагает Тициано, заставляя меня отвлечься от размышлений о том, как оказаться между ног Габриэллы. — Если бразильянке удалось отвлечь Витто, то эта женщина, должно быть, действительно из другого мира.

— Так вот почему ты наконец оставил горничных в покое, Тициано? — Спрашиваю я, не обращая внимания на раздражение, которое вызывают у меня мысли брата о том, какой женщиной является Габриэлла. — Тебя тошнит от итальянок? Или это как-то связано с тем, что ты преследуешь именно мою экономку? — Глаза младшего босса сужаются, прежде чем он отворачивает лицо от моего вопроса.

— Чертов комплекс всезнающего бога, — ворчит мой брат, а я даже не даю ему почесать горло в знак признания.

В этих стенах не происходит ничего такого, о чем бы я не знал. Именно поэтому попытка тех солдат несколько недель назад прикоснуться к Габриэлле вывела меня из себя. В этих стенах никогда не потерпят изнасилования, и все же эти крысы решили, что им все сойдет с рук только потому, что в жилах Габриэллы течет не итальянская кровь, не обращая внимания на то, что, независимо от национальности девочки, ее жизнь, так же как и их, принадлежит мне, чтобы защитить или уничтожить, так что они мертвы.

И если в тот день перспектива того, что могло произойти, приводила меня в ярость, то сегодня она грызет меня с такой силой, что заставляет встать на ноги. С каждой секундой мысль о том, что к Габриэлле может прикоснуться любая другая рука, любой другой рот ощутит мягкость ее кожи и вкус ее губ, становится еще более неприемлемой.

Они оставили на ней свои отметины. Эти сукины дети имели наглость пометить мою собственность, и я в тысячный раз жалею, что их нет в живых, чтобы убить их, медленно, и насладиться каждым их криком.

— Мы куда-то едем? Мы еще не обсудили контракты, связанные с Эритреей, их нужно подписать, Витторио, — предупреждает Джанни, вставая, как и Тициано с Чезаре, сразу после меня.

— В офис в учебном центре, — предупреждаю я.

Тициано не нужно об этом знать, но он прав. Я отвлекаюсь, и будет невозможно сосредоточиться, когда изображения обнаженного тела Габриэллы прикреплены к каждой стене в этой комнате, когда звуки ее стонов, ее крики, когда она кончает, отдаются эхом в моем сознании, стоит только взглянуть на мой собственный стол.

Офис учебного центра - нейтральная обстановка, если, конечно, воспоминания в моей голове подпитываются не пространством, а желанием укрепить свою власть над Габриэллой после того, как в моем сознании воцарился хаос от простой возможности того, что ее трогал другой мужчина, кроме меня.

Я открываю дверь своего кабинета и прохожу через него, не оглядываясь, надеясь, что не увижу Габриэллу на пути к лестнице. Однако испуганный вид моей экономки, когда я появляюсь в гостиной, невозможно игнорировать.

Я останавливаю свои шаги, заставляя Тициано, Чезаре и Джанни сделать то же самое. Лицо Рафаэлы белеет с каждым словом, которое она слышит через прижатый к уху телефон.

— Я... я дам ему знать, — запинаясь, отвечает она, и мое тело тут же напрягается, несмотря на невозможность того, что что-то действительно серьезное может быть сообщено мне сообщением от экономки.

— В чем дело? — Рафаэла, охваченная собственным отчаянием, кажется, осознает мое присутствие только тогда, когда слышит мой голос, хотя нас разделяет менее двух метров. Девушка моргает своими голубыми глазами, но ничего не отвечает.

— Рафаэла, — зовет ее Тициано, и она поворачивается в его сторону. Неловкий обмен взглядами происходит за секунду до того, как она снова смотрит на меня.

— Это был звонок из конюшни, дон. На Габриэллу напал Галард.

— Что? — Я слышу слова, но они не имеют никакого смысла.

Габриэлла посещала конюшню последние несколько дней, но это меня не беспокоило, хотя я знаю темперамент каждого из моих животных, потому что девочка никогда не подходит близко к лошадям.

Я несколько раз наблюдал за ней на камеру, причем гораздо дольше, чем можно было бы считать приемлемым, и, как и в тот раз, когда она застала меня за тренировкой Галарда в загоне, Габриэлла держится достаточно далеко, чтобы не вторгаться в пространство животных. Информация о том, что Галард напал на нее, нелогична.

— Конюх не... — Рафаэла начинает объяснение, но я не жду конца.

С непонятным ощущением, от которого кровь пульсирует в ушах, я спускаюсь по лестнице к выходу из дома, не заботясь ни о чем, кроме как о том, чтобы добраться до места назначения. В еще менее адекватном состоянии я сажусь на мотоцикл Чезаре, припаркованный у главной двери. Ключ в замке зажигания, и я преодолеваю расстояние между особняком и конюшней менее чем за пять минут.

Заставив себя проявить самообладание на публике, я как можно аккуратнее паркую мотоцикл, затем глушу его. Вокруг огромного загона, где содержатся лошади, скопилось множество служащих, и глаза каждого из них устремлены на меня. Я заставляю свои ноги идти так же непринужденно, как и всегда, и вхожу в помещение, покрытое плиткой.

Открывшаяся мне картина настораживает своей сущностью. Галард стоит возле своей кабинки. Крупное, внушительное тело находится в конце коридора, лицом ко мне, а позади него, сидя на полу и прислонившись спиной к стене, сидит заметно пострадавшая Габриэлла. По ее лбу стекает струйка крови, и она не сводит глаз с руки, которая давит на правую сторону ее ребер, как бы проверяя, не сломано ли чего.

Впервые за все время ее глаза не распознали мое присутствие сразу же, когда мы оказались в одной комнате. Это само по себе говорит о многом. Я оглядываюсь по сторонам в поисках сотрудника, любого сотрудника, но никого не нахожу. Видимо, все они сочли хорошей идеей собраться возле конюшни и просто оставить девушку там, на милость животного, чей нрав, как известно, непрост. Я до боли сжимаю зубы, прежде чем подойти к нему твердым шагом, не отрывая взгляда от огромных черных радужек Галарда.