Я часто меняю слова местами или делаю совершенно неправильные выводы, но это ничуть не мешает нашим разговорам. Чаще всего мы просто смеемся.

С больными ногами мы комментировали окружающие нас странности и даже обсуждали одежду некоторых женщин, говоря, что мы бы затащили их в ближайший туалет, чтобы сорвать ее с их тел, потому что мы хотим эту одежду себе. Конечно же мы поели, потому что, сколько бы я ни говорила "нет", Рафаэле было все равно.

Потом мы встали и пошли дальше. Я едва успеваю осознать, что прошло уже несколько часов, как вижу, что небо окрашивается в знакомые цвета, возвещая о наступлении ночи. Здесь они красивее. Я моргаю, чувствуя, как горят глаза, но с глубоким вздохом отгоняю желание заплакать.

— Тебе нужно идти, да? — Спрашивает Рафа с пакетом попкорна в руке.

— Да, — соглашаюсь я, смотрю на часы в одной из кабинок и вижу, что сейчас чуть раньше семи. Я должна быть в доме в семь тридцать.

— Ну что, пошли?

— Тебе не обязательно идти со мной, Рафа. Я же не могу заблудиться, — шучу я, но не сильно. Я действительно не могу заблудиться. — И танцы скоро начнутся. — Я машу рукой в сторону костра, трещащего в нескольких метрах от палаток, вокруг которого уже начали собираться мужчины и женщины. Рафаэла смотрит на огонь, прикусив губу.

— Ты уверена, что с тобой все будет в порядке? — Спрашивает она, разрываясь между тем, чтобы сопровождать меня или присоединиться к тому, что, по ее словам, было лучшей частью вечеринки.

— Уверена. — Я хватаю ее за руку и обнимаю. — Спасибо тебе, Рафа. За все! — Шепчу я ей на ухо.

— Не за что, — говорит она по-португальски, и я быстро отстраняюсь, ища ее глазами. Она широко улыбается и говорит: — Я тоже учусь. — Все еще на моем родном языке, и я обнимаю ее, смеясь. — Но тебе не за что быть благодарной, Габриэлла, — снова говорит она по-итальянски и отходит назад, оставляя, между нами, достаточно места, чтобы мы могли смотреть друг другу в лицо.

— Есть, — говорю я и качаю головой вверх-вниз, соглашаясь сама с собой. — Мне есть за что быть благодарной. — Она закатывает глаза и в последний раз быстро обнимает меня.

— Не нарывайся на неприятности. — Она подмигивает мне. — Увидимся завтра.

Я поднимаю указательный и средний пальцы, скрещенные перед моим лицом, и целую их.

— Обещаю. — Теперь моя очередь подмигивать. — До завтра, — говорю я на прощание, а затем поворачиваюсь в противоположную сторону и начинаю идти к главному дому.

***

Мои ноги болят, пока я иду к особняку, и я смотрю на них. Простые сандалии с ремешками определенно не идеальны для передвижения в течение всего дня. Лучше бы я надела кроссовки - единственную пару обуви в моем шкафу. Я морщу нос от сожаления, но что поделать? Небо уже темнеет, и я ускоряю шаг по пустынной тропинке, несмотря на дискомфорт, предвкушая горячую ванну.

— Так, так, так. Если это не бразильская шлюха. — От этой фразы, сказанной по-итальянски, у меня по позвоночнику пробегают мурашки, и я прибавляю шагу, не поднимая глаз от земли.

Я уже не первый раз слышу эти слова в свой адрес. Я игнорировала их раньше, буду игнорировать и сейчас. Вот только на этот раз не другие работники дома наглеют ради спортивного интереса, и я понимаю свою ошибку, когда натыкаюсь на твердую грудь, отбрасывающую меня назад.

Мне удается остановиться, прежде чем я упаду на задницу, но я тяжело сглатываю, когда поднимаю глаза и вижу трех мужчин, окружающих меня. Все трое одеты в открытые рубашки поверх белых футболок и длинные брюки.

У того, кто стоит справа, волосы подстрижены коротко, у того, кто стоит посередине, светлые локоны спадают на глаза, а у третьего темные волосы достаточно длинные, чтобы быть завязанными в низкий хвост на затылке. В руках у них бутылки с напитками, и если это не выдает их опьянение, то запах алкоголя, исходящий от них, - точно.

Они не такие крупные, как те, что сопровождали Витторио в Бразилии, и не в костюмах, но что-то в них есть, что-то темное, что заставляет меня быть уверенной, что это не рабочие, прибывшие на сбор урожая, а солдаты.

Я стискиваю зубы, сосредоточившись на том, как выбраться отсюда. Может быть, я смогу бежать быстрее их. Возможно. Нет, если бы они были трезвыми, но пьяными? Это большая вероятность, особенно с учетом того, что у меня болят ноги. Однако, возможно, это единственное, что у меня есть. Я достаточно сталкивалась с насилием в своей жизни, чтобы понять, что просить этих людей о пощаде - не выход. Я делаю еще один шаг назад.

— Il gatto ti ha mangiato la lingua? — Спрашивает мужчина посередине, и я, нервничая, не сразу понимаю, что это выражение - итальянская версия фразы "Кошка съела твой язык? ".

— Нет. Эта сука не говорит по-итальянски, — отвечает мужчина слева, и мое сердце ускоряется, как будто оно знает, какие следующие слова вылетят из его рта. — Думаю, нам нужно показать, чего мы от нее хотим, разговоры тут не помогут.

Я должна кричать, что да, я понимаю их, прекрасно понимаю, но мой рот словно заклеен, а рваные вдохи натыкаются друг на друга, пытаясь войти и выйти через нос. Мужчина справа делает шаг ко мне, и мои конечности автоматически реагируют, когда одна из его рук хватает меня за руку.

Я поднимаю одно из своих коленей и бью его по яйцам, его глаза расширяются, сначала от удивления, а затем от боли. Он не ожидал от меня такой реакции, а его рефлексы, ослабленные алкоголем, не позволили ему среагировать на мою атаку. Однако его друг наносит мне мощную пощечину, и мужчина, которого я ударила, падает на землю. Я следую за ним, чувствуя, как каждый дюйм моей щеки горит и болит.

— Сука! — Ругается он, и всхлип прорывается у меня из горла, и я не могу его сдержать.

Я волочусь по земле, отталкиваясь телом назад, подальше от мужчин, и платье сбивается вокруг моих ног, обнажая бедра и скребя их о шершавые булыжники. Но если раньше мне казалось, что никакие мои слова их не остановят, то теперь я знаю это наверняка.

— Давай оттащим ее в спальню и научим бразильскую шлюху хорошим манерам, — говорит тот, кто меня ударил, и мое сердце колотится в горле, а глаза вот-вот выскочат из орбит.

Я судорожно трясу головой, отрицая это. Нет, нет, нет. Пожалуйста, нет. Если ты существуешь, Господи, пожалуйста, не дай им этого! Прошу я его, но, похоже, сегодня он не желает меня слушать. Я борюсь и наконец обретаю голос.

— Отпустите меня! Отпустите меня! — Кричу я, забыв о своем итальянском, когда четыре руки касаются моих рук, пытаясь поднять меня с земли. Я упираюсь, стараясь любой ценой сделать так, чтобы они не смогли сдвинуть меня с места.

— Tasi! Porca puttana! (Заткнись, грязная шлюха), — говорит один из них, но я не знаю, кто именно, полностью потерявшись в попытках освободиться. Я царапаюсь о них и борюсь, но вопреки всем моим усилиям они поднимают меня. И когда взгляд того, кого я ударила между ног, встречается со мной, ненависть, которую я вижу, заставляет меня замереть.

Я борюсь еще сильнее и кричу еще громче, пока меня тащат к краю тропинки, ведущей к главному дому. Мне кажется, что моя грудь вот-вот взорвется от того, как сильно бьется мое сердце, и в этот момент горькое осознание того, что я не смогу остановить их, вот-вот распространится, как яд, по всем моим венам, когда сзади нас раздается голос, который звучит громче моих криков и оскорблений нападавших.

— Che cazzo sta succedendo qui? (Что, блядь, здесь происходит?).

Один из мужчин отпускает меня и поворачивается лицом к голосу. Он становится пепельным, и исчезновение алкогольного жгучего состояния с его лица заставляет остальных тоже повернуться.

— Консильери, — произносит тот, кого я пнула, прежде чем тяжело сглотнуть, а двое других полностью разворачивают свои тела к новичку. Тот, что держит мою руку, заставляет меня сделать то же самое, и я впервые сталкиваюсь лицом к лицу с советником мафии. Рафаэла рассказывала мне о нем, о его роли во всем этом.

У мужчины светлые волосы, зачесанные назад, темные глаза, на нем костюм и галстук, но холодность, которая его окружает, - первое, что бросается в глаза. В моей груди бьется надежда, что вместо того, чтобы помочь мне, этот человек может решить присоединиться к планам других. Трое нападающих на меня - мерзкие животные, но по отношению к тому, кто в этот момент разглядывает меня с ног до головы, в нем есть что-то не просто смертоносное, в нем есть что-то просто мертвое. Он продолжает разглядывать троих мужчин и останавливается на том, чьи яйца я размяла.