Шёл Алхимик домой, глядь – камень. Всю жизнь в избе той прожил, а этого молодца первый раз приметил. Да и немудрено. Ходил Алхимик по большей части в мечтах да раздумьях. Секрет камня философского постичь силился, природу его, свойства да манер полученья. Оттого-то и померещилось ему в том артефакте с рунами решенье дум его. Может, это и есть камень философский? Ну то навряд ли, больно велик. Да коли и нет, так наверняка в письменах-закорючках этих вожделенный секрет кроется. В древних языках Алхимик ни рожна не смыслил, только новому обучен был. Срисовал он тогда те ероглифы загадочные на пергамента листок да порешил в избе своей запереться, покамест секрет ихний не разгадает. Так и поступил. Над книгами-рукописями, что о прежних языках толкуют, засел, так до ночи и сидел, во двор не показывался.

Шёл в ту пору мимо избы, где Алхимик заперся, Цыган. Как раз в той местности за холмами да полями табор его стоял. Глядь – предмет хитрого мастерства плохо лежит, ну он и не пропустил. Покамест не ведая, что лежит-то он плохо, да прикопан на совесть. Стал Цыган хитростью да уловками камень тот вызволять. Только что бы ни пытался – всё вобратно шло.

«Ух, – думает, – хитёр камень, да только не хитрей цыгана». Сбегал, не поленился, в табор да ишака привёл.

Был тот зверь средь цыганского народа известен хорошо, всяк знал характер его упрямый. Что ему ни скажешь, так тот наоборот делает. Говоришь, чтоб сел – он стоит, чтоб капусту с огорода не ел – ест, говоришь, чтоб просыпался, так он, скотина, спит. Поставил тогда Цыган осла мордою к камню, уздечкой привязал да и сказал:

– Но, ушастое отродье, свали камень стоклятый! Упрям-то ты, как и я сам, зато силушки тебе не занимать.

Ну ишак, согласно традиции своей, всё опротив и сделал: вместо того чтоб вперёд идти, камень бодать, пятиться стал да камень за собой и утянул. Так до самого цыганского табора и допятился.

На следующий день, утречком, спозаранку, вышел Некромант до дома Алхимика. Вышел, да не один. Повёл он за собой каменотёсов, землерабочих да прочих мастеров разных. Мулов повёл, телеги с инструментом покатил. Глядь, а камня и след простыл. Ох и закручинился он, аж побагровел.

«Ну, – думает, – разнесу я твою избёнку, Алхимаг, на щепы! Заживо испепелю пройдоху!»

Уже и собрался дело своё страшное вершить, только разглядел бураву, что камень волочёный оставил. Смекнул Некромант, что не в том направлении злобу свою направил, да по следу и пошёл.

Хвастался Цыган давеча вечером обновкою, аж с завистниками подрался да синяк под глаз приполучил. Рядом с шатром своим сувенир поставил, жену дожидаться с вольной работёнки стал. Ох, думает, удивлю-покрасуюся.

Едет жена на кобылице старой. Кобылица по проторенной дорожке к шатру шлёпает, под копыта и не смотрит даже, да, ясно дело, и оступилась на камне. Улетела жёнушка – аж диву далась как. Шатёр повалила, одно благо – соседский. Поднялась еле, ведь грузна собою была, да давай муженька бранить, тот от ней по табору бегать принялся, а она за ним. Всё выхваливает добытчика, слова да тумака не жалеет.

Утром Цыган, весь больной, глаза разлепил – да и на тебе! Некромант с войском каменотёсов спожаловал. Ярый, как вепрь на гону, всё крушит, никого не щадит, камень взад требует. Ну цыганский народ так просто не взять. Костры задымили, заговоры заговорили да укрылись-спрятались от неприятеля.

Идёт Некромант, вроде звуки да запашки табора в воздухе летают, ан никого не видать, как сквозь землю провалились. Ходил, искал, да только кошку одну облезлу нашёл. Так ни с чем в обратный путь и отправился.

Токо Некромант домой своих воинов повёл, как Цыган, от жёнушкиных тумаков изнемогая, уж камень назад волочит. На место возвернул, вправил да и скорее обратно в табор.

Сутки без снеди да воды просидевши, с больной башкою от науки переизбытка, Алхимик на свет ясный вылазит. Тело всё скрючило, в горле как в пустыне в полдень. Словом, и жизнь-то ему не в радость стала, так ещё и волос седой на макушке разыскал. Вышел он, значит, на крылечко, на обидчика скосился:

– Ах ты, каменюка, не нужна мне твоя мудрость потаённая, ибо, видать, нету её вовсе, один навоз ишачий.

Сплюнул Алхимик да твёрдо-натвердо порешил о камне том не думать и рукописи мудрые более чем о два часа на день не читать.

Сидели как-то за чаем Лорк, Жун и Маг Огня. Сушки ели да байки наперебой травили. Слово за слово, начал Лорк историю рассказывать о своих похождениях. Про камень Судного дня да про Марона – Коллекционера Вольного. Честная компания чаёк потягивает да слушает, Лорк повествование ведёт:

– Как-то осенним вечером случилось мне засидеться дотемна в башне этой. В ту пору был я очень увлечён научными изысканиями: пытался вывести новый сорт сладостной репы, да чтоб ещё вдвое больше обычной вырастала. На улице намечалась гроза, и выходить во двор мне нисколечко не хотелось. Море было неспокойное, дул северо-западный ветер, по всем приметам скоро должен был начаться шторм. Тут слышу, меня со двора Епифан зовёт, это конюх наш. Я, конечно, от дел своих оторвался и вниз к нему. Там уж дождик накрапывал. Епифан подбежал ко мне, настороженный такой. Говорит, лодку с берега видали, в Цингорье идёт.

Я сразу и не поверил, сам на пристань смотреть пошёл. Гости-то к нам нечасто заходят, а водой – так особенно, что же до наших, то никому и в голову бы не пришло в такую погоду на море соваться. По дороге в сарай зашёл, там у меня труба есть – звёзды рассматривать.

На пристани уж бабы собрались, руками в море кажут. Глянул я в трубу, да поначалу ничего не разглядел, а как пригляделся получше, так и вправду лодку отыскал и двух гребцов в ней. И что бы вы думали? Это были пираты. Да-да, самые настоящие пираты, и на тот момент я не имел ни малейшей догадки о том, какие небывалые обстоятельства заставили их попасть в такую западню.

Как и подобает представителям Морского братства, шли они не таясь, не сняв ярких перевязей и не спрятав клинки. Их отвага вызвала у меня уважение, ну и, конечно же, мне было очень любопытно пообщаться с настоящими пиратами. Словом, я распорядился принять гостей. Каково же было их удивление, когда вместо расправы на берегу их встретили натопленная передняя и сытный ужин.

Оказалось, эти двое были пригнаны в залив небывалым штормом, разыгравшимся в море. Они чудом не разбились о скалы: лишь приметив светлое пятнышко окна башни Цингорья, смогли уцелеть. Весь остаток дня мы провели с ними за беседой и трапезой. Это был очень познавательный вечер.

Поведали они, что далеко в Северном море стоит огромный пиратский корабль, закованный во льдах. Много лет назад он закончил свой путь, но не перестал быть домом морских разбойников. Пираты живут в нём и по сей день целыми семьями: ловят рыбу, уходят на разбой в залив, если возникает в чём-то нужда. Когда же подходят к концу запасы пресной воды – шлют лодку на остров к коллекционеру Марону.

До меня это был единственный человек с суши, согласившийся иметь с ними дело, за что он и поплатился. Как про то окрестные правители прознали, так закрыли и для него гавани всех прибрежных городов. Только старому отшельнику до того дела не было. Тридцать лет жил он на своём острове и печали не знал. Если заплывал кто, помогал водой, указывал направление, предупреждал о льдах и мелях. Но было у него дело и поважнее, чем путникам советы давать. Имел он коллекцию, да такую небывалую, какой на всём белом свете не сыскать. Собирал он предметы, тем или иным образом к магии отношение имеющие. И надо сказать, накопилось у него их спорядочно, весь дом ими обставил. Как удалось разыскать артефактов столько, мне до конца не ясно. Выменивал он их, конечно, охотно, у тех же пиратов подчас, но и продавал не скупясь. И надо сказать, очень меня Марон этот заинтересовал. Гости мои, правда, к магии особого интереса не испытывали, так что узнал я от них только, что кладовая Маронова полна-полнёхонька, а вот что там в ней за предметы имеются и какого свойства да строения, они толком и не знали.