Поразительные различия между новой российской детской литературой и ее эквивалентом советской эпохи не должны никого удивлять – после 1991 года российская книжная индустрия изменилась радикальным образом. Определяемая рыночными законами, а не централизованной экономикой, современная детская литература явилась порождением совершенно иной инфраструктуры и иного социального контекста. В результате повторяющегося цикла финансовых крахов 1990‐х годов, которые привели миллионы семей с детьми к тяжелейшим материальным потерям, произведения для детей и подростков, которые начали публиковаться после окончания советского периода, сразу же перестали изображать детство исключительно счастливой порой. Тяжелейшие условия существования в 1990‐х годах огромного, никому точно не известного числа детей и отражение этих тягот в произведениях того времени напоминают нам, что распад государства – это жестокий, травматичный процесс, который по большей части сказывается именно на тех, у кого меньше всего власти, в частности на детях. Однако, успешно разоблачая советский миф о счастливом детстве, создатели новой литературы не отказались от продолжения русских литературных традиций как таковых: они обсуждали сложнейшую российскую историю с той прямотой, которой недоставало государственным школьным программам, честно и достоверно описывая развал государственных, в том числе и школьных, структур. Многие современные детские авторы в своих книгах прямо цитировали произведения советской эпохи и дореволюционной классики, таким образом помещая самих себя в рамки живого русского литературного канона4. Эти авторы включали в свой репертуар такие популярные в мире жанры, как литература young adult, но считали себя частью русской традиции, которая всегда сразу же отзывалась на присущие каждому времени социальные болезни. Такая ситуация отражала давние споры, начавшиеся еще в середине XIX столетия, когда славянофилы и западники постоянно обсуждали взаимодействие явных внешних влияний на культурное развитие России и более самобытных отечественных течений5.
Важным аспектом постсоветской литературы для детей и подростков являлась ее прямая перекличка с тенденциями развития детского книгоиздания 1920‐х годов. Оба эти периода характеризовались тем, что замена, каждый раз на противоположную, умирающей политической системы заставляла снова и снова обсуждать тему детской социализации и роль литературы в этом процессе. Революционная литература 1920‐х и революционная литература 1990‐х годов оказались крайними точками советского эксперимента, поскольку знаменовали собой начало и конец государственного проекта по достижению социального равенства путем воспитания в духе коллективизма. Это утопическое видение поначалу выглядело удивительно светлым и невероятно радужным, но под конец мучительно выцвело. В 1920‐х годах взрослые, представлявшие себе детей природными коллективистами и будущими коммунистами, видели иные исторические перспективы, нежели взрослые в 1990‐х и начале 2000‐х годов, когда эти взрослые оказались свидетелями огромного ущерба, причиняемого детям тем самым государством, которое утверждало, что воспитывает и защищает их. Если писатели 1920‐х годов считали детей «сырым материалом», который можно лепить по государственному образу и подобию, то те, кто творил в 1990‐х, прожили достаточно внутри советского эксперимента и на себе испытали его принудительную силу; они воспринимали детей носителями перемен, теми, кто сможет построить новую страну на обломках провалившейся советской идеи6. Как и многие другие взрослые авторы детских книг, писатели начала и конца советской эпохи были склонны подниматься на борт корабля политических перемен со своим собственным багажом.
В самом начале советского периода на радикальные перемены в детской литературе повлиял такой фактор, как изменение отношения к классовому неравенству, капитализму и потребительской культуре. Утопические цели создания бесклассового общества в большой степени сформировали представление о детях как о фундаменте будущего. Дети – герои советских детских текстов – часто воплощали линию партии на социальное равенство; их бескорыстные действия создавали живые модели еще не воплотившегося будущего. По контрасту с этим, в постсоветскую эпоху бесконечное обсуждение зарождающегося, но еще не вполне родившегося среднего класса продолжало формировать социальный дискурс. Некоторые надеялись, что стоит этой социальной силе – среднему классу – полностью сформироваться, как она стабилизирует страну и экономически, и политически. Эта надежда находила отражение в современных детях – героях книг, многие из которых принадлежали к семьям среднего класса: это были дети из русскоязычных, преимущественно русских городских семей, в которых работали оба родителя. Новые герои искали возможности для самовыражения и стремились найти свое место в мире; такой поиск сам по себе относится к ценностям среднего класса. Произведения для детей, опубликованные после 1991 года, по-новому передавали внутренний голос ребенка, они изображали детей и подростков личностями, которые прежде всего хотели сами определять свою жизнь. Появление в середине 1990‐х годов интернета также самым серьезным образом повлияло на детскую литературу, предоставив детям доступ к новым формам самовыражения в онлайн-пространстве и поощряя детский и подростковый культ потребления. Эти существенные изменения в обществе все вместе сформировали новое содержание, стиль и интонацию детских текстов, написанных после 1991 года, – это была прекрасная иллюстрация того, насколько разные политические и экономические системы по-разному выстраивают свое отношение к детям как представителям рода человеческого, гражданам своей страны и гражданам всего мира.
Возрождение детской массовой литературы в последние десятилетия шло вразрез с тем, что, как считают некоторые, являлось единственной достойной сохранения частью советского наследия: «хорошими» книгами, которые учили правильной морали и правильным ценностям, подобающему социальному поведению, сочувствию и умению быть настоящим другом. Как бы ни хотелось многим интеллектуалам забыть об этом, «западный мусор», хлынувший в Россию после 1991 года, стал движущей силой в развитии новой детской и подростковой литературы. Ошибочное, но часто повторяемое утверждение, что «детям нечего читать», в действительности указывало на важнейший процесс культурного обновления, стряхнувшего пыль с раннесоветских и дореволюционных правил игры. Рецепт появления новой литературы – сначала перевести с других языков, потом опубликовать подражательную массовую литературу, следом за этим написать книги, которые будут отражать современные социальные проблемы, свергнуть правительство, начать все сначала – верная и проверенная формула создания чего-то «совершенно нового», которой снова и снова следовали социальные элиты.
Обновлению литературных канонов может также препятствовать стойкость предыдущих, например канона советской детской литературы, а также упорство давно укоренившихся идей, таких как мышление времен холодной войны. И советский детский канон, и образ мыслей, присущий холодной войне и отраженный в значительной части канона, продолжали влиять на то, что происходило в российской культуре, вследствие чего современным детским писателям порой нелегко было найти своего читателя. При всем разнообразии и отличном качестве новых, написанных по-русски книг для детей и подростков миллионы мам и пап, бабушек и дедушек, не говоря уже о министерстве просвещения, предпочитали обожаемую ими классику советской эпохи. В свое время, несмотря на труднейшие экономические условия, большевики, при помощи исходящих от государства указаний, оказались способны создать новую детскую литературу всего за пятнадцать лет, однако сегодняшняя децентрализованная система, состоящая из небольших элитных издательств, активистов и писателей (многие из которых не получали вознаграждения за свою работу), неровня прекрасно финансируемой машине, включавшей в себя Союз советских писателей и огромные государственные издательства. За время существования советской власти в производство детской литературы были вложены гигантские ресурсы и энергия, не говоря уже о творческом потенциале и умелой координации процесса. Неудивительно, что произведения, созданные в этой системе, продолжают жить полной жизнью и находят отклик у читателя через много лет после исчезновения создавших их государственных образований.
