Иванко не стал ни о чем расспрашивать Прохора. Оба быстро возвратились на постоялый двор и тут же улеглись спать. А вот уж когда выспались…
– Ну? – Отправив Митрия к двери следить, чтобы никто не подслушал, приказчик пристально уставился на молотобойца. – Давай рассказывай, Проша.
– Об чем? – Прохор невесело усмехнулся. – Подумаешь, лиходей ночной напал, эко дело! Тут таких лиходеев…
– Постой, постой, – жестко скривив губы, перебил его Иван. – Дело твое только на первый взгляд простое, вернее – таким кажется. Не всякий тать с двумя самострелами по посаду таскается! Да и на случайного прохожего засаду устраивать – не слишком ли глупо?
Молотобоец воспрянул духом:
– Вот и я мыслю, что глупо! Лиходей-то меня, верно, спутал.
– Спутал? – задумчиво переспросил приказчик. – Может быть… А если не спутал? – Он перевел взгляд на внимательно прислушивающегося к разговору Митрия и вдруг улыбнулся: – А ну, Мить, представь, что это именно на нашего Прохора устроили засаду. Подумай-ка, почему б так?
Митька почесал затылок, немного посидел в тишине, пару раз кашлянул, а уж потом не торопясь, рассудительно и размеренно, изложил свои мысли. А мысли были такие: если засада была устроена именно на Прохора (а все говорило об этом), то явно не с целью ограбления – чего возьмешь с нищего молотобойца? Тогда зачем? А затем, что Прошка чем-то кому-то не угодил иль помешал. Иль знал что-нибудь этакое, что кому-то спокойно спать не давало.
– А что ты мог знать такого тайного, Проня? – Митрий искоса посмотрел на приятеля. – Ну, поведай, что мне рассказывал о таможенном монахе Ефимии – вряд ли у тебя еще какая тайна найдется, за которую башки можно лишиться.
– О таможенном монахе? – Иванко резко вскинул голову. – Что-то ты, Прохор, мне об этом не рассказывал.
А Прошка ничего не ответил, лишь бросил на Митьку презрительный взгляд – мол, выдал, пес, а ведь обещал молчать.
– Ты глазами-то на меня не сверкай, – немедленно возмутился Митрий. – Не предаю я тебя, а, наоборот, спасаю. Ты, Проня, мне вместо брата родного, я тебя живым видеть хочу, а не мертвым. Дело-то, смотри, каким боком вышло! Ежели б Иван за тобой не пошел…
– «Не пошел», – передразнил Прохор. – Как же ты, Иване, так ходить научился, что я тебя за собой и слыхом не слыхивал… ну, почти.
– Учен. – Скривившись, приказчик осторожно потрогал рукою синяк. – Только, видать, плоховато.
– Надо же! – заинтересовался Митрий. – Ты вообще много чему учен: и конной скачке, и палашному да пищальному бою, и речи аглицкой. Экие ушлые приказчики в Холмогорах! Не приказчики, чуды ходячие.
Отрок неожиданно поднялся с лавки и подбоченился – видать, все ж таки обидел его Прошкин взгляд, – правда, смотрел он сейчас не на старого своего приятеля, а на холмогорского торгового человека Иванку.
– Все-то ты умеешь, – понизив голос, продолжал Митрий. – Всему-то учен. И пищальники обозные тебе подчинялись, словно ты им родной отец-воевода, и вопросы ты все время задаешь – для торгового человека странные. О московском обозе расспрашиваешь, о таможеннике убитом. И грамот у тебя полно, да все – к важным людям: к архимандриту, к Дарье-игуменье… В общем, так… – Отрок немного помолчал, глядя прямо в карие глаза приказчика. – Ты, Иване, про нас все знаешь, а мы про тебя, получается, ничего. Кому служим – один Бог знает. Нет, нет, только не ври больше, что ты человек торговый, видывали мы торговцев, а ты… Ты, может, соглядатай свейский, а?
При последних словах Митьки Прохор сжал кулаки. Приказчик дернулся.
– Сиди! – угрожающе бросил молотобоец. – Не успеешь и палаш выдернуть – припечатаю к стенке.
– Да знаю, припечатывал уже! – К удивлению Прохора и Митьки, Иванко вдруг откинулся спиной к стенке и зашелся в смехе.
– Ой, не могу, – утирая выступившие на глазах слезы, удивлялся приказчик. – Послух, говоришь, свейский? Ну, Митрий, ну, уморил… А вообще, да. – Он вдруг резко оборвал смех и обвел двух приятелей совершенно серьезным взглядом. – Вот что, парни, никакой я не приказчик, ты, Митрий, прав – четко все уловил, молодец. Но со свейским соглядатаем, конечно, погорячился…
– Да кто ж ты такой?! – не выдержав, закричал Прохор и вдруг тут же сконфузился. – Хотя оно, конечно, жизнь ты мне спас, то так…
Приказчик снова улыбнулся:
– Кто я такой, спрашиваете? А ну-ка, Димитрий, подопри дверь… Вот так…
Нагнувшись, Иванко медленно стянул с левой ноги сапог и протянул Прохору:
– Оторви-ка подметку.
Пожав плечами, молотобоец, напрягшись, исполнил требуемое и с удивлением вытащил наружу спрятанный кусочек пергамента.
– Митрий, возьми, – распорядился Иван. – Прочитай.
– «Грамота сия дана Ивану Леонтьеву сыну, разбойного приказу дьяка Тимофея Соли товарищу…» Ну ничего себе! – Митька негромко присвистнул. – Дьяка разбойного приказу товарищ! Так ты, никак, беломосец?! Иль того больше – боярин?
– Из детей боярских, – скромно пояснил Иванко. – Почти так же был нищ, как и вы. Больше года уже, после смерти батюшки, служу государству Российскому, как и вы, надеюсь, теперь служить будете, ибо только власть государева маленькому человеку заступа… Впрочем, и не только маленькому…
– Из детей боярских, – покивал Митрий. – То чин не московский, городовой. А ты, чай, на Москве служишь?
– На Москве, – подтвердил Иван.
– Самого дьяка товарищ… – Митька задумчиво почесал затылок. – А что же не «жилец»?
– У дьяка приказу разбойного товарищей-помощников много, и все по разным делам, – охотно разъяснил «приказчик». – Я покуда самый незаметный. А «жилец» – первый московский чин, его еще заслужить надо!
– Угу, – понятливо кивнул Митрий. – Потом, глядишь, за службишку твою государь землицей испоместит – тут и следующий чин: дворянин московский, потом, даст Бог, стряпчий, стольник… А от стольника и в чины думные недалеко.
– Недалеко, – Иванко хмыкнул. – Скажешь тоже! В думные… Эко хватил! Хотя… твои бы слова, Митрий, да Богу в уши! В общем так, други: хотите государству Российскому послужить?
– Да ты что спрашиваешь?! – возмутился Прохор. – Нешто мы немцы какие? Нешто нам, православным, за родную землицу живота жалко?! Уж конечно, послужим, верно, Митька?
Молотобоец с силой ударил кулаком в ладонь:
– Любого вражину под орех разделаю!
– Не сомневаюсь! – Иванко хохотнул. – А теперь – на полном серьезе. – Он обвел враз притихших приятелей посуровевшим взглядом и поднялся с лавки. – Именем государя нашего Бориса Федоровича, властию, данной мне дьяком разбойного приказу Тимофеем Солью, верстаю тебя, Димитрий Тереньтев сын по прозвищу Митька Умник, и тебя, Платон Патрикеев прозваньем Сажень, на службу государству Российскому! Поклянитесь же для борьбы с врагами ее и злыднями не жалеть ни сил своих, ни жизни!
– Клянемся! – опустившись на колени, ребята дружно перекрестились на висевшую в углу икону.
Новый таможенник, чернец Варсонофий, заменивший убитого Ефимия, оказался человеком далеко не старым, но чрезвычайно худым, согбенным. Длинной чахлой бородкой и каким-то унылым морщинистым лицом он напоминал древних мучеников, как их себе представлял Митька. Отрок, так уж вышло, оказался сейчас единственным, кого товарищ дьяка разбойного приказа мог использовать для решения своих – вернее, государственных! – дел. Прошке после здравого размышления было пока велено безвылазно сидеть на постоялом дворе и, по возможности, не казать из гостевой горницы носа. Труп убийцы с самострелами был благополучно спущен в Вяжицкий ручей, а вот исчезновение молотобойца должно было заставить Платона Акимыча Узкоглазова перейти хоть к каким-то действиям. И в самом деле, если Прохор не был убит, то тогда почему не вернулся к хозяину? Почему не передал долг Тимофею Руке? Что-то почувствовал, прознал? Или все ж таки был убит? А тогда – где тело? Тоже в Вяжицком ручье?
Ручей был неглубок, и Иван с Митрием не сомневались, что мертвый убийца будет вскорости обнаружен. А раз обнаружен – так сразу же пойдут слухи, посад-то не особо велик. А где их услыхать, эти самые слухи? Естественно, на торговой площади возле Преображенской соборной церкви, где и амбары, и ряды, и важня с таможней. Там-то и шатался сейчас Митька, прикидывающийся отпущенным на оброк служкой, – «а где чего-кому помочь-принести?». Оделся парень соответственно – сермяжная рубаха, порты с заплатками, лицо грязью измазано, ноги босые, в цыпках.
