Неудивительно, что министр финансов так переполошился. От обычных-то людей он защищен — никто не видел его в лицо, никто не знает, как его зовут, даже я, имевшая дело с теневиками, этого не знаю, но кто-нибудь из коллег мог бы убрать его запросто, наплевав на все степени защиты.

Но снова во все это лезть мне совершенно не хотелось. Теневики уже как-то раз попросили меня им помочь, и все это кончилось горой трупов, двумя выпавшими из жизни годами и фактической потерей правой руки. А в плюсы можно было записать разве что большое ничего в яркой праздничной упаковке.

И вот мне уже за тридцать, я одна, в чужой стране, вдобавок еще и беременна, и даже родителям не могу позвонить. Они не знают, что скоро станут бабушкой и дедушкой, но это пол беды. Беда в том, что они вообще не знают, что я до сих пор жива.

Лимузин высадил меня около моего — пока еще моего — дома и уехал. Я прошла по дорожке, поднялась по ступенькам… Сил, чтобы идти внутрь, уже не было, я присела в плетеное кресло на веранде, закинула гудящие ноги на столик и уставилась в теплую белизскую ночь.

Кларк прав. Здесь не лучшее место, чтобы воспитывать ребенка. Так себе медицина, так себе образование, никаких перспектив. Подрастет, будет маме в табачной лавке помогать…

С другой стороны, здесь тихо, спокойно, практически нет уличной преступности, и вообще, тут живет куча людей, и они вполне довольны выпавшим им жребием…

Но как я ни старалась себя в этом убедить, все равно мне казалось, что я лишаю своего ребенка части его будущего. Лишаю его возможности выбирать самому. Лишаю его тех возможностей, которые когда-то были у меня…

Меня это, как видишь, ни к чему хорошему не привело, но каждый человек имеет право делать свои собственные ошибки, и было бы неплохо дать ему этот шанс.

Но, сама понимаешь, предложение Кларка тоже было вариантом так себе. Если я отправлюсь с ним и снова влезу во все эти теневые игры, может быть, у меня и ребенка-то никакого не будет. Выйду на пенсию с двумя почетными медалями, солидной пенсией и перерезанной глоткой…

Тоже вариант. Может, быть матерью — это вообще не мое…

Я уже представляла себе один из возможных разговоров с будущим отпрыском.

— Мама, а где наш папа?

— Ну, тут есть варианты, дорогуша. Либо он отправился путешествовать по миру, чтобы найти себя…

— Либо?

— Либо я зарубила его топором меньше, чем через час после твоего зачатия.

Конечно, я надеялась, что это ребенок Реджи, но математика была против этой версии. Задержка случилась слишком рано, если считать от нашей с ним первой после перерыва ночи, так что присутствовала некоторая вероятность, что Джеремайя Питерс таки успел сделать свое дело, пока я была под воздействием наркотиков и не совсем адекватно воспринимала реальность.

Жаль, что ни одного из них не было под рукой, и я не оставила себе на память ничего, что могло бы помочь в проведении генетического анализа.

Может, я так никогда и не узнаю наверняка.

Может, это и к лучшему.

Мне за тридцать, моложе я не становлюсь, часики, как говорится, тикают, а достойных претендентов на горизонте как-то не наблюдается. Так что можно наплевать на личность отца и попытаться хоть что-то в этой жизни сделать хорошо.

— Мама, а откуда у нас в доме этот старый пожарный топор?

— Дедушка подарил.

Папа Бэзил, черт бы тебя подрал. Почему на этот раз ты не пришел ко мне на помощь? Или я за эти два года ни разу тебя не позвала? Мне хотелось надеяться, что это так.

Другой вариант был слишком плохим. Если я все-таки его позвала, а он не пришел, это могло означать только одно.

Что он мертв.

В мирах бесконечной войны у бога мести должно быть много врагов…

Естественно, я заснула в этом чертовом кресле, а когда проснулась, на улице было уже светло, а на часах — почти восемь утра, скоро идти на работу. Тело затекло, и при попытке встать я едва не рухнула на четвереньки, но в последний момент сумела удержаться, ухватившись рукой за стол.

На этот раз мне удалось даже не перепутать руку.

Ковыляя, как кляча, которую уже давно пора пристрелить просто из милосердия, я отперла дверь и вошла в дом. Приняла душ, почистила зубы, надела чистую одежду. Времени было еще с запасом, хоть и небольшим.

Есть не хотелось, да, по правде говоря, было и нечего, и я решила, что перехвачу что-нибудь на работе. Солнце уже начало припекать, так что волосы почти просохли естественным путем, я привычно собрала их в хвост и отправилась открывать лавку.

Первый покупатель объявился только спустя полчаса после открытия. Молодой мужчина в линялых шортах, белой футболке и мокасинах, он был настолько черен от загара, что издалека его можно было принять за местного. Но вблизи стало видно его европеоидные черты лица и голубые глаза.

— Коробку сигар, прекрасная синьорита, — попросил он. — Продайте мне коробочку сигар.

— Каких?

— А какие у вас самые дорогие?

— Кубинские, — сказала я.

— Это те самые, которые молодые кубинские женщины крутят на своих смуглых упругих бедрах?

— Наверняка, — сказала я и вытащила из-под прилавка коробку «кохиб». — Двадцать долларов за штуку, четыреста долларов за коробку.

Он взял одну сигару и поводил ею у себя под носом, втягивая ноздрями воздух.

— Контрабандная.

— Скорее всего.

— Не скорее всего, а точно, — сказал он. — Они напоминают мне жаркие кубинские ночи. О, это было прекрасно, жаль только, что мне пришлось покинуть Остров Свободы в некоторой спешке, а пограничники пытались обстрелять наш катер.

— Вы тоже контрабандист?

— О, нет, — сказал он. — Я Холден. Генри Холден. Я — британский шпион.

— А я — Боб, — сказала я. — Богиня хаоса и разрушения.

— Прямо как моя бывшая жена, — улыбнулся он.

Зубы у него были белые и безупречно ровные. Видимо, в Интеллидженс Сервис хорошая стоматологическая страховка.

— Угу, — у меня не было настроения соревноваться с ним в остроумии.

— Сегодня вечером я буду пить и курить сигары в компании резидента ЦРУ и одного подозрительного русского, — сказал Холден. — Думаю, что он из КГБ. А на следующей неделе я собираюсь полезть в джунгли в поисках странного.

— Отличный план.

— И в связи со всем этим у меня к вам вопрос, Боб, — сказал он. — Что вы делаете завтра вечером?

— Торгую сигарами.

— А после работы?

— За мной пытается ухаживать один парикмахер, — сказала я. — У него есть опасная бритва.

— А у меня есть пистолет и лицензия на убийство, — сказал Холден. — Правда, я оставил все это в других штанах.

— Тогда приходите, когда переоденете штаны.

— Заметано, — он вытащил из кармана четыре мятые сотенные купюры, положил их на прилавок, сунул коробку с сигарами под мышку и ушел.

Сразу после него явился Карлос и стал настойчиво вопрошать, что это за гринго.

— Просто гринго, — сказала я.

— Когда он проходил мимо парикмахерской, странно на меня посмотрел.

— Возможно, он просто хотел постричься, но у него не было денег, — сказала я.

— Думаешь?

— Конечно.

— У гринго всегда есть деньги, — сказал Карлос.

— Не всегда. Я, например, тоже гринго.

— Ты уже своя, Боб, — сказал Карлос. — Чего от тебя хотели эти парни из отеля?

— Просто один старый знакомый попросил о встрече, — сказала я.

Карлос нахмурился. Не знаю, что ему больше не понравилось, сам факт наличия у меня старого знакомого или его связь с «Континенталем».

— Здесь не принято о таком спрашивать, и я никогда не задавал тебе этого вопроса, Боб, — сказал Карлос. — Но любопытство гложет меня изнутри, как сотня голодных хорьков, и я надеюсь, что ты не обидишься…

Он замялся.

— Ты, наверное, хочешь спросить, чем я занималась до этого, — предположила я.

— Ну… да.

— Я была копом, — сказала я.

— Копом? Ты работала в полиции?

— В убойном отделе.

— А потом…